Наталия Опалева: «Художники — это, пожалуй, одна из самых незащищенных сейчас частей населения»

Недавно вы открыли новое пространство в Москве — на Маросейке, а старое — на «Маяковской», наоборот, закрыли. Значит ли это, что концепция Музея AZ меняется?

Хороший вопрос. У нас есть две разные институции сейчас. Музей AZ — это мое любимое дитя. Либо на прежней площадке, либо на другой, он будет существовать всегда. Это коллекция, это шестидесятники, это нонконформисты. Новое пространство на Маросейке мы назвали «Центр современного искусства AZ/ART». Это для экспериментов. Оно открылось в июне музыкальным проектом, который предлагал подумать над пересечениями между композиторами и художниками 1960–1970-х годов. То есть это фокус нашего музея, это продолжение его темы. Проект пользовался большой популярностью. У нас за два месяца прошло около 12 тыс. человек. Летом вход был бесплатный. С осени мы сделали платные билеты по 200 и 400 рублей. Но понедельник у нас свободный день. В новом пространстве каждый может подобрать то, что ему интересно: пойти на какую-нибудь лекцию о музыке, на детские программы или просто выпить чашку кофе, выбрать книгу. Была идея: книжный магазин плюс такое место, чтобы можно было быстро забежать, выбрать классный арт-подарок и с ним пойти на день рождения.

Мы сделали десять живых концертов. Музыка авангардных композиторов 1960–1970-х очень редко исполняется, и то, что кураторам Антону Каретникову и Сергею Терентьеву удалось сделать эту программу, — огромная удача.

Новое пространство — это памятник, ничего нельзя в стенки вбить. Не очень удобно для показа искусства. Чем оно вас так привлекло?

Это же «белый куб» XVII века! Уникальный, удивительный по красоте памятник федерального значения. Палаты Нарышкина, построенные в конце XVII века. Первые два этажа этого здания. И за четыре года компанией «Авангард» была сделана прекрасная реставрация. Один любознательный гость нашел у нас стенку за гардеробом, где старинные кирпичи с клеймами. Увидев это пространство, я влюбилась в него, я не могла уже оттуда уйти просто так.

Осенью нам захотелось сделать что-то совершенно другое по характеру, по образу. Это выставка «Третье ухо» куратора Александра Дашевского. Вместе с архитектором Мишей Масловым они хорошо справились с довольно сложной задачей, когда ничего никуда нельзя вешать. Выстроены стены, имитирующие акустический поролон в звукозаписывающих студиях. Работы стоят на пюпитрах, на книжных подставках (у нас книжки в школе так стояли). Стенд в виде решетки «Солнышко», которая была на окнах в детских садах. Мне нравится работать с Дашевским. Он привез максимальное количество питерских художников, что мне кажется интересным для москвичей, потому что не все же имеют возможность походить по мастерским в Питере. А там очень интересная тусовка, которая меня захватила пару лет тому назад. Это чем-то напоминает круг шестидесятников. На выставке есть уголок классической музыки, где представлены Владимир Немухин и Евгений Михнов-Войтенко. Есть художники, с которыми уже давно работает музей: это Татьяна Баданина и Владимир Наседкин. И нам показалось интересным, чтобы такой известный музыковед, как Александр Кушнир, прочитал бы лекции о зарождении рок-музыки в Советском Союзе.

А какая программа у вас дальше?

Так как музей наш закрыт на ремонт, мы решили, что будем иногда и музейные выставки делать на площадке AZ/ART. Я тут сразу хотела задать иной ритм. То есть не будет длинных выставок, два месяца — максимум. Следующая выставка, с конца ноября — Владимир Яковлев. В этом году его 90-летие. Мы договорились с Третьяковской галереей и с коллекционером Сергеем Александровым, у которого прекрасная коллекция Яковлева. И соответственно, работы из коллекции Музея AZ. И эта выставка будет другой по характеру. Название «А в степи бушует ветер» — это фраза из стихотворения Яковлева. Сразу возникает образ бесконечной степи, одиноко бредущего человечка, вихрей вокруг него.

Долгое время вашей соратницей была Полина Ивановна Лобачевская. Вы же расстались? И кто сейчас ваша правая рука или главный советник?

Да, мы расстались. Время идет, и многое меняется. Наверное, мой уклон в собирание современного искусства привел к тому, что мне захотелось делать другие проекты. Когда мы вместе с Полиной делали проекты, я никогда не была там администратором, я всегда принимала непосредственное участие в подготовке. Все-таки база музея — это моя коллекция, которую я собирала и собираю сейчас с тем же азартом. В общем, команда музея осталась практически та же, пришли новые люди и молодежь, которые нужны с учетом появления второй площадки. На проекты будут приглашаться разные кураторы.

Что касается выставок. Сейчас вы открываете выставку в Иркутске. Почему Иркутск?

Логика есть во всем. Иркутск — это главный город, связанный с бизнесом, с нашей добывающей компанией. В прошлом году мы праздновали 25-летие нашей компании. На праздновании нас поздравил губернатор Иркутской области. Речь зашла о том, что один из акционеров компании интересуется искусством, вот есть музей. И губернатор сказал: «Привезите к нам какой-нибудь проект». Как музей Зверева, мы везем Зверева. Это проект, который уже показывали в прошлом году в Москве, «Мой учитель Леонардо». Лучшие работы в жанре пейзажа, портрета, автопортрета плюс трактаты. Ну и всякие модные столичные штучки: инсталляции, мультимедиа. Мы просто переформатировали это для Иркутского художественного музея. Там даже получилось интереснее, чем в Москве, именно по визуальному восприятию.

Еще один пункт вашей деятельности — это премии. В 2021 году вы учредили премию для художников Zverev Art Prize. Была огромная выставка на «Винзаводе». Вы будете продолжать? Сейчас ведь «Инновации» нет, Премии Кандинского нет. И получается, что художники остались без своей важной награды.

Премия была новым, очень мощным импульсом для всей команды. Мы впервые проходили этот путь. Непонятно было все, начиная с формирования экспертного совета, жюри, того, как принимаем заявки, какие ставим рамки. Все сложилось замечательно, тем более для первого раза. Мы не обещали, что это будет какая-то ежегодная история. Мы вручили эту премию к 90-летию Зверева, чтобы отметить его юбилей, а дальше посмотрим.

Пока я решила, что мы объявим о премии в области искусствознания и журналистики. Это тоже архиважно. Потому что совсем мало людей, пишущих о современном искусстве, а тем более о нонконформистах, и это надо как-то поощрять, мотивировать, взращивать. Выбрали именитый экспертный совет, который был и жюри. Туда вошли Александр Давидович Боровский, Наталия Владимировна Сиповская, Сергей Хачатуров, Софья Багдасарова и Оля Богомолова от музея. В прошлом году пришло примерно 100 заявок. Сейчас мы объявили уже второй сезон. В конце декабря закрываем прием заявок. У нас были две номинации: лучшая книга о современном искусстве, лучшая книга про шестидесятников, нонконформизм и — вторая — лучшая статья про нонконформизм и лучшая статья про современное искусство. В каждой по два приза, по два победителя. (Официально номинации названы так: «Книга о советском неофициальном искусстве второй половины ХХ века», «Книга о современном российском искусстве», «Статья о советском неофициальном искусстве второй половины ХХ века», «Статья о современном российском искусстве». — TANR.) А сейчас мы вводим третью номинацию — лучшая образовательная платформа в области современного искусства.

Вы начали со Зверева и советского нонконформизма. Как изменилась ваша коллекция за последние годы? Какие новые имена вас привлекают? Какие новые шедевры появились?

Шедевры появляются время от времени, потому что в трудные времена люди решают расстаться с работами, которые раньше не собирались продавать. Особенно это касается шестидесятников и нонконформистов. В принципе, коллекция этого направления собрана у меня сейчас очень представительная. Покупаю, если вдруг появляются шедевральные работы музейного уровня, от которых я не могу отказаться. Все-таки я очень люблю шестидесятников. Это моя какая-то глобальная любовь к тому времени.

Но как раз начиная с Премии Зверева 2021 года (Zverev Art Prize. — TANR) очень активно, бурно, азартно стала развиваться вторая часть коллекции — современное искусство. Именно премия дала мне довольно широкий взгляд. Все имена, которые сейчас больше всего на слуху, — все они были у нас в этих 50 номинантах, очень многие из них. И именно из номинантов премии я купила, по-моему, 15 или 17 работ. Это мощный прорыв и для коллекции, и для моего образования. Потому что раньше я не очень хорошо разбиралась в современных художниках. Когда мы получили 2 тыс. заявок, я думала: «Боже, как выбирать?» Кураторы Антонио Джеуза и Сергей Соловьев смогли рассортировать все, выбрать. Плюс, конечно, работа экспертного совета, куда вошли люди из разных областей: и галеристы, и представители образовательных платформ, и художник Сергей Шутов.

Первый приз тогда присудили Жене Музалевскому. Причем даже такой строгий мэтр, как Франциско Инфанте, хороший комментарий дал: «Парень талантливый. Мне очень интересно посмотреть, как он будет развиваться». Музалевский — это одно из имен, которые я начала покупать после премии. Стала присматриваться к работам Егора Федоричева, Влада Кулькова. Купила с выставки роскошную огромную скульптуру Дмитрия Каварги, трехметровую «Волну» Александра Морозова — инсталляцию из настоящих кос.

То есть теоретически вы можете составить какую-то выставку современной скульптуры?

У нас есть немного очень интересной скульптуры и шестидесятников. И еще собралась попутно коллекция фарфора шестидесятников. Их работы 1990-х. Вазы Эдуарда Штейнберга потрясающие. Фарфор Олега Целкова. У меня есть ночной горшок Целкова. Невероятной красоты синий керамический горшок. Ты туда заглядываешь, а там «морда» его нарисована на дне. Такая вещь! Или, например, деревянная скульптура «Адам и Ева» Леонида Пурыгина. Мне бы хотелось сделать выставку, показав скульптуру и фарфор. В общем, планов громадье.

А сколько примерно у вас сейчас в коллекции работ?

Никто не знает, даже хранители. Уже больше 3 тыс., наверное. Я же живу по принципу Пегги Гуггенхайм: ни дня без покупки картины. Конечно, я не буквально следую этому принципу, но особенно современное искусство собираю очень азартно, потому что, во-первых, мне это интересно, во-вторых, я понимаю, что художники — это, пожалуй, одна из самых незащищенных сейчас частей населения. И их поддержка, мне кажется, очень важна.

А вы ходите по мастерским или просто посещаете выставки, ярмарки? Участвовали в гонке за молодыми художниками на blazar?

Везде хожу. Было смешно, когда мы ночью пришли на blazar (клуб меценатов «Гаража» организовал поход накануне открытия) — а оттуда уже выходил с победоносным видом коллекционер Антон Козлов. Когда делаю вылазки в Питер, то обычно начинается волнение среди питерских коллекционеров. Говорят: «Так, едет Опалева, надо скорее пойти что-то собрать, что мы хотели купить». Так что есть некий дух соревнования, это нормально. Но я в то же время и дружу со всеми коллекционерами — и питерскими, и московскими. Я всегда открыта, часто просят работы на выставки, тем более что у нас практически вся коллекция музея выложена на сайте.

Как вас изменила ваша деятельность в сфере искусства? Что дал вам этот опыт?

Изменения большие. Когда начиналась коллекция, это было приятнейшее, замечательное времяпрепровождение, отдых от работы. Это все потянуло новые встречи, книги, новый, удивительный, мало знакомый мне тогда мир искусства. Когда был создан музей и я стала его генеральным директором, это превратилось в мою работу. Директор музея — это не только приятные походы на вернисажи, но это и хозяйство, некая рутина. Вот сейчас у меня какое-то максимально гармоничное ощущение от своей деятельности. Несмотря на то что, помимо музея, появилась еще новая площадка и основная работа тоже меня не оставляет (я какое-то время должна быть в офисе), сейчас опять с большей силой вернулась история с коллекционированием. Мне от этого безумно комфортно. Наверное, если говорить про разные ипостаси, все-таки моя самая любимая — это коллекционер.