Сергей Кузнецов: «ВДНХ — это фронт, на котором идет битва за просвещение публики»

Почему вами, комиссаром Семеном Михайловским и сокуратором Екатериной Проничевой для павильона России на следующей Архитектурной биеннале в Венеции был выбран такой сюжет, как ВДНХ? Как правило, биеннале посвящены больше современной архитектуре.

Современная архитектура — это не только сооружения, которые возводятся в наши дни. Архитектура в принципе не только про здания. Это в первую очередь инструмент формирования среды, очень сложный и комплексный процесс, в котором одинаково важны и эстетические факторы, и социально-экономические, и многие другие. И каждая Биеннале архитектуры рассказывает именно об этом. Вот и куратор нынешнего года чилийский архитектор Алехандро Аравена предложил соответствующую тему — Репортаж с линии фронта.

Где же на ВДНХ проходит фронт?

ВДНХ — это совершенно уникальный архитектурно-природный комплекс, который еще несколько лет назад был полузаброшен и слыл обыкновенным рынком, а сегодня прямо на наших глазах превращается в многофункциональное культурно-образовательное пространство, одинаково доступное для всех и способное каждому посетителю предложить какое-то занятие по душе. Я прекрасно помню ВДНХ начала 1980-х, когда это место пробуждало подлинный патриотизм, служило примером гармоничного сосуществования самых разных культур. Конечно, в наполнении тогдашнего ВДНХ огромную роль играла идеология, но, как показывает наш сегодняшний опыт, борьбу за умы и сердца можно не менее продуктивно вести и культурно-просветительскими средствами. Собственно, именно этот принцип и положен в основу инициированного Москвой возрождения ВДНХ: современная архитектура и внедрение различных культурных практик стали средствами реабилитации выставки и создания на ней новых центров притяжения. Так что, отвечая на ваш вопрос, ВДНХ — это и есть фронт, на котором идет битва за просвещение публики, и, судя по потоку посетителей, она более чем успешна. Думаю, всего пять лет назад в это никто бы не поверил. Тогда казалось, что актуальность ВДНХ навсегда ушла в прошлое.

А что именно ушло? Вы что имеете в виду? Схлынул пафос?

Да, из места торжества и воодушевления выставка превратилась в место победы мелкооптовой торговли, консюмеризма, некой новой, дикой культуры. И многими это воспринималось со знаком плюс. Хотя с точки зрения архитектора выглядело довольно жалко. Я лично на очень долгое время перестал посещать ВДНХ, потому что ходить между шашлычными, чебуречными, выставками гробов и кошек было неинтересно. Хотя понимаю, что я был, скорее, исключением, чем правилом: публика-то в массе своей продолжала туда ходить, посещаемость была высокой. Мне потому-то и кажется, что ВДНХ — показательный пример фронта нашего времени: одна культура вытеснила другую, консюмеризм уничтожил ценности принципиально другого порядка.

Но не она выбила, а время как бы выбило эти ценности.

Время — важный фактор, но далеко не единственный. Куда важнее сам вектор развития той или иной территории, и в этом смысле возврат к формату культурного мифа оказался чрезвычайно действенным. Феномен ВДНХ в том, что правильное предложение рождает правильный спрос: пока там была сплошная торговля, люди приезжали туда торговать и покупать, теперь же, когда ВДНХ напитана культурными и образовательными функциями, она стала чрезвычайно популярным местом для проведения семейного досуга, встреч людей разных поколений и профессий. В этом контексте можно вспомнить и очередь на выставку Валентина Серова, и моду на пробежки по набережным города: пока соответствующего предложения не было, то и любителей Серова и пробежек в подобном количестве не наблюдалось.

А что именно вы собираетесь показывать? Это будут какие-то артефакты, или экраны, или еще что-то?

Дизайн и содержание экспозиции по традиции держатся в секрете до открытия выставки, и мы, конечно, также обязаны сохранить интригу. Да, она будет посвящена ВДНХ, и мы придумали, как нам кажется, очень логичный, последовательный и при этом захватывающий рассказ о прошлом, настоящем и будущем этого места. Мы хотим показать, что в создании выставки участвовали мастера высшего уровня — как архитекторы (например, Вячеслав Олтаржевский), так и художники, — и вообще открыть это место миру. Мы попытаемся также отразить, как происходит борьба в реальном времени на этой самой «линии фронта», борьба за умы и сердца людей.

Мы показывали ВДНХ и самому Аравене, и нашему консультанту Кристин Файрайз, основателю Архитектурного форума Aedes в Берлине, и многим другим иностранным экспертам — все они были потрясены самим ее масштабом и качеством архитектурного наполнения.

Вернемся к линии фронта. Когда начались перемены на ВДНХ, возник не совсем даже архитектурный спор между людьми, которые переживали за судьбу павильонов хрущевского времени, и теми, кто настаивал на том, что этот ансамбль сталинской эпохи должен предстать в своей первозданности перед нынешней публикой. Был показательный момент, когда с одного из павильонов сняли часть модернистского фасада 1960-х годов, и стало видно, что он закрывает сталинскую архитектуру (в период развенчания культа личности архитектура 1960-х отчасти закрыла вот это восхваление вождя народов). Вы на чьей стороне были?

Я был среди тех, кто выступал за возвращение павильонам первозданного вида. И действовал я в первую очередь именно как архитектор: прекрасно представляю, сколько усилий и труда вкладывается в создание объекта с нуля и что такое позднейшие переделки и надстройки. На ВДНХ качество последующих архитектурных решений заметно слабее, чем то, что было сделано изначально. Я не отношусь к этому как к восхвалению Сталина, идеология того времени вызывает у меня крайне негативную реакцию, но с тем, что комплекс создавался очень талантливыми людьми, мне кажется, трудно не согласиться. И например, обнаруженный в ходе реставрации Центрального павильона горельеф Евгения Вучетича очень ярко это доказывает. Мы, кстати, собираемся показать его в Венеции.

Извините, но была же и гигантская статуя Сталина на ВДНХ, все это знают. Я надеюсь, ее не будут восстанавливать?

Нет, ее не будут восстанавливать, далеко не все должно быть восстановлено. Мы, например, провели конкурс на новый павильон Росатома, так как убеждены в том, что свободные площадки на ВДНХ должны заполняться современной архитектурой, отражающей сегодняшний день. Но при этом не пытаемся переделать павильон № 1 или входную группу или украсить павильон «Космос» какими-то современными вещами. Переделывать прошлое — неблагодарное и бессмысленное занятие. Давайте оставим его в покое, и пусть оно будет таким, какое есть.

Судя по вашим постройкам, сделанным с Сергеем Чобаном и вашим совместным архитектурным бюро, как архитектор вы скорее относитесь к неомодернистам, нежели к ретроклассицистам. Интересно, как ваши вкусы, ваше направление как архитектора влияют на то, что строится в Москве? У вас есть свой принцип, что вот это может быть построено здесь, а вот это нет?

Москва — город очень разнообразной среды. Все мы это знаем. Может быть, разношерстность вообще самая ключевая черта ее идентичности. Поэтому просто полагаться на свой вкус или вкус кого-то еще и решать, что нужно строить, а что нет, было бы более чем странно. Свою основную задачу как чиновника я вижу в том, чтобы выстроить систему, которая позволила бы создавать хорошую, качественную и при этом разнообразную городскую среду. Например, разработана тактика массовой застройки, формирующей около 70% города. Понятно, что ее невозможно переделать скопом, но теперь очень тщательно отслеживаются архитектурные решения создаваемых социальных объектов, изменены сами принципы формирования жилых массивов, которые стали более разнообразными внешне и куда более разнообразными по функциям своих первых этажей. Это одно очень важное направление работы. А второе — знаковые для города площадки. Но и здесь я не даю никаких прямых указаний из серии «давайте построим здесь то, а там то».

Насколько вы как главный архитектор несете ответственность за то, что происходит в Москве и что получило название «Москва меняется»? То есть эти пешеходные зоны, новые фонари, гранитные кадки, велосипедные дорожки — вот эта реконструкция исторического центра связана с вами?

Конечно, я имею к этому отношение, но я часть команды. Все преобразования Москвы изначально исходят от мэра, это его программа. Именно под началом мэра ведется работа по постепенному преобразованию и благоустройству города. Например, по его инициативе мы разрабатывали стандарты по вывескам, по летним кафе, проводили конкурс на проект Триумфальной площади.

Вы имеете в виду качели? Народ качается.

Для меня именно качели были очень важным моментом. Безмятежный маятник качелей отлично уравновешивает бесконечную напряженную суету изрыгающего людей выхода из метро. Людям этого не хватает в городе — возможности просто сесть и мирно покачаться. И это работает: качели всегда заняты. Постоянно. Ночью, днем. Качаются все: милиционеры, бабушки, продавщицы билетов — все. И это тоже, кстати, вопрос о линии фронта. Тут очень много философии. Это не просто архитектурный объект.

Вы активно проводите архитектурные конкурсы. Между тем публике почти ничего не известно об их результатах. Расскажите о самых значимых, на ваш взгляд, архитектурных новинках в Москве.

У нас есть сайт Архсовета Москвы, archsovet.msk.ru, там в разделе «Конкурсы» можно посмотреть все проекты. Из проектов, за которыми есть смысл следить, конечно, в первую очередь стоит назвать парк «Зарядье», который реализуется по итогам большого международного конкурса и который мы увидим уже к концу 2017 года. Еще один выбранный в результате конкурса — это Государственный центр современного искусства на Ходынке, который строится по проекту ирландского архитектурного бюро Heneghan Peng Architects. Вообще музейные проекты, которые мы делали с нашими федеральными коллегами: новое здание Третьяковской галереи, Пушкинский музей, — все отмечены очень интересной архитектурой.

Вы говорили в одном из интервью, что в Москве мало хорошей современной архитектуры, что многим людям кажется, что им не нравится современная архитектура, а на самом деле им не нравится плохая. Значит ли это, что у нас мало хороших отечественных архитекторов? И как вы относитесь к привлечению иностранных архитекторов-звезд, таких как Фрэнк Гери или Заха Хадид?

Привлечение звездных архитекторов любому городу идет на пользу, и, конечно, можно и нужно это делать. Но вообще в России всем архитекторам непросто, иностранным в особенности, потому что восприятие архитектуры как таковой, ее значимости оставляет желать лучшего. Этот закат начался во времена Хрущева.

То есть вы считаете, что до этого архитекторов уважали? Вот в эти 1950-е?

Я говорю о статусе профессии. В тот период, который мы называем сталинской эпохой, уровень архитектурного диалога был значительно выше. Это видно из переписки Сталина, который знал многих архитекторов лично и по всем наиболее значимым проектам взаимодействовал с ними напрямую. Диалог велся на высшем государственном уровне. Со времен Хрущева уровень этого диалога постоянно падал. Но та работа, которая ведется сейчас в городе, направлена на повышение статуса архитектора.

Альбом вашей архитектурной графики вышел в издательстве Skira, полистала с удовольствием. Для вас это способ, извините, психотерапии — порисовать? Или это самоценный процесс? Потому что сейчас, например, многие музеи — и в мире, и у нас вот Пушкинский ­музей — пытаются выработать у людей привычку к рисо­ванию.

Я бываю на этих акциях в Пушкинском обязательно, не пропустил ни одной. Сам факт наблюдения за чем-то и осознание его, переосмысление рукой, вот это магическое преобразование, напоминающее появление из куколки бабочки, является само по себе источником вдохновения. Это помогает работать, потому что тренирует глаз, тренирует руку. Это, конечно же, не коммерческий проект, он не является частью профессии. Может быть, огда-нибудь я и решу стать художником, но пока работы разве что дарятся кому-то, иногда где-то выставляются.

А что это за коллекция архитектурной графики на стене вашего кабинета?

Коллекция не очень большая, но постепенно она пополняется. Авторы мне очень нравятся. У меня много работ Альдо Росси. А вот эта — это Хью Феррис, архитектор, который ушел в графику и делал для других архитекторов визуализации. Про него много есть в книге Нью-Йорк вне себя Рема Колхаса. И одна из самых престижных премий за архитектурную графику носит его имя, ее вручает ASAI (Ame­rican Society of Architectural Illustrators) — ассоциация архитекторов-иллюстраторов. Моя работа, кстати, получила в 2014 году там один из призов.

Вдруг кто-то захочет пойти по вашему пути — какой в Москве посоветуете самый лучший, на ваш взгляд, архитектурный вид для рисования? С какой точки? Или несколько, может быть.

Момент поиска натуры, ракурса и композиции — это одна из самых интересных вещей, которые есть вообще в рисунке, некая охота. Поэтому рисовать открыточные виды, я считаю, бессмысленно, и точно никому не рекомендую этого делать. В Москве много мест, которые можно рисовать. Та же ВДНХ, кстати, прекрасное место для рисования. 

15-я Международная архитектурная биеннале в Венеции откроется 28 мая