Борис Бернаскони: «Архитектура следует информации»

Президент Венецианской биеннале Паоло Баратта настаивает на том, что тема нынешнего куратора Алехандро Аравены «Вести с передовой» укладывается в сквозную линию предыдущих — поиска альтернативных путей к надоевшей всем за 2000-е годы звездной архитектуре. Вы согласны с тезисом Паоло, что архитектура приобретает большую социальную ответственность, архитекторов лишают звездного комплекса и все больше внимания обращают на публичные пространства?

Архитектура и строительство — наиболее емкая с точки зрения экономики область человеческой деятельности. На втором месте — военная промышленность. На третьем — космос. Вся недвижимость мира по стоимости превышает все другие активы. С точки зрения информации архитектура и строительство — это очень большие данные. При правильном использовании этих данных можно изменить мир. Архитектура следует информации и представляет собой скульптурный слепок всех без исключения событий, происходящих в мире, глобальный информационный паттерн политики, бизнеса, науки и искусства. То есть архитектура и здание как предмет проектирования — сегодня уже не политика. Политикой стал ландшафтный дизайн. Если вы хотите победить на выборах, сделайте улицу более удобной. Улица и парк не могут быть частными, это пространство принадлежит всем. Проектирование улицы стало более социально ответственным, чем проектирование зданий. Некоторые страны сделали промышленный дизайн частью ВВП, и политикой в этом случае стал стул. Термин «общественное пространство» теряет свое первоначальное значение и все чаще используется в заказообразующей риторике, работающей на победу либо на выборах, либо в архитектурном конкурсе. Некоторые страны превратили графический дизайн в модную индустрию, и там политикой стал шрифт. До тех пор пока архитектурная практика не становится банальным бизнесом, у нее есть шанс сохранить репутацию идейнообразующей отрасли.

Зачем вообще, как вы думаете, сегодня нужна Архитектурная биеннале и насколько важной или условной вы считаете тему Аравены? Какую бы тему предложили сами, если бы вдруг оказались на его месте?

Чарли Колхас (фотограф, дочь архитектора Рема Колхаса и художницы Мадлен Ризендорп. — TANR) описала ощущение от пребывания в Венеции словом «wobbling» (англ. качаться, колебаться). Теперь это профессиональный термин, означающий поездку на Венецианскую биеннале. Это состояние, в котором ты, будто покачиваясь и на суше, и на воде, плывешь в пространстве города. Когда на это состояние накладываются еще и проекты биеннале, возникает ни с чем не сравнимое ощущение присутствия в какой-то другой физической реальности. Архитектурная биеннале — единственное место, доказывающее, что архитектура все еще существует. Кураторское название только подтверждает этот тезис. Отличная тема для архитектора, который сражается с физической реальностью и пытается эту реальность победить. Чувствую ли я себя этим авангардным воином? Да. Верю ли я, что физическую реальность можно изменить? Нет. Архитектура — это слепок уже сложившегося информационного потока, ни больше и ни меньше. В какой-то момент тебе может показаться, что ты и создаешь эту физическую реальность, но в процессе реализации ты понимаешь, что то, что ты делаешь, — единственно возможный сценарий. Как, например, это удалось в свое время сделать Риккардо Сельватико, консулу Венеции, который в конце XIX века придумал и реализовал перспективную градообразующую тему для своего города. В своем подходе к урбанистике он опередил весь мир где-то на 150 лет, но если бы он не сделал этого, то архитекторам было бы негде встречаться.

Как вы сегодня относитесь к своему парковому проекту на биеннале 2008 года? В архитектурных кругах спорили о том, что лучше бы вы тогда представили проект Пермского музея, международный конкурс на постройку которого выиграли.

Проект международного культурного центра на территории ЦДХ идеально подошел бы для биеннале этого года: в нем заключена манифестация тех же самых принципов. Во-первых, этот проект создает общественное движение и является общественным манифестом. Во-вторых, проект предлагает парк с тематическими павильонами вместо элитного жилья, спроектированного Норманом Фостером на месте здания Третьяковки. Можно сказать, что мы тогда опередили время: это был 2008 год, и еще даже в планах не было проектов реконструкции Парка Горького, парка «Сокольники» и других парков. Наконец, этот проект решает социальный конфликт, который тогда в архитектуре тоже не был повесткой дня. Сегодня мы много говорим о зачистке территорий вокруг станций метро, общественное пространство города становится частью проекта безопасности государства. То же самое должно касаться архитектуры. Если этим не заниматься, как говорит Аравена в одном из своих интервью, «городом будет управлять гнев». Вот о чем и был проект, показанный нами в 2008 году на биеннале при поддержке Василия Бычкова, Ирины Коробьиной и по приглашению Аарона Бетски. Мы издали тираж постеров и тираж книги. Книга изначально называлась Анти-Фостер, но после обсуждений я под напором дискуссий сдался, и мы назвали книгу ProFoster как дань уважения великому архитектору. Есть еще спецтираж с наклейкой AntiFoster как наиболее точным и отвечающим социальному конфликту названием.

Что касается Пермского музея, то, несмотря на победу в международном конкурсе, я считаю бессмысленным поддерживать бывшего губернатора края, не справившегося со своими обязанностями. Лучше находиться за горизонтом событий.

Давайте поговорим о MATREX. В интервью журналу GQ вы сказали, что архитектуре необходима ирония, иначе зачем все это. MATREX — это ироничный проект?

Архитектура слишком дорогая шутка. Смысл здания MATREX не скрыт, и он достаточно прямой: матрешка как символ искусства и науки расположена внутри пирамиды как символа бизнеса и власти. Это метафора души и тела. Какие здесь могут быть шутки?

Вы вообще любите матрешки? И почему именно эта форма? Как я понимаю, в том или ином виде проект перерождался в течение десяти лет: сначала матрешка просто путешествовала по городу как «архитектурное СМИ», покрытая экраном, потом вы предлагали построить ее в Японии, и, наконец, проект появился в Сколково, где матрешка стала пустым пространством.

Матрешка привлекла меня уникальным сочетанием сложной геометрии, минималистской формы, знаковости и скрытого внутреннего содержания. Практически идеальное архитектурное тело. Но архитектуре недостаточно тела. Нужно еще внутреннее содержание, душа. Для того чтобы возникло пространство, необходимо поместить внутрь еще одну матрешку. Архитектура — это не стены и не материалы, это то, что эти стены формируют. По сути, это и есть пустота.

Помните классификацию постмодернистских зданий американского архитектора Роберта Вентури? По его мнению, все они так или иначе оказываются либо «утками», либо «декорированными сараями». Матрешка своими масштабами напоминает огромную поп-ап-скульптуру. Если бы я вас обвинила в том, что вы построили «здание-утку», что бы вы ответили?

Матрешка настолько абстрактна по форме, что, если убрать декор, она становится, так же как, например, куб, простым геометрическим телом. Если сильно не увлекаться поверхностью оболочки, можно сохранить эту абстрактность и превратить матрешку в архитектурную форму. Но форма матрешки находится на грани между объектом-игрушкой и архитектурной суперформой. Если что-то сделать не так, матрешка обязательно из архитектурной суперформы превратится в поп-ап-скульптуру.

Ваш «Гиперкуб» в Сколково стал манифестом того, как может выглядеть здание в эпоху новых медиа: оно покрыто экраном, который может в режиме нон-стоп транслировать информацию. MATREX номинально тоже соответствует этой идее, и девиз здания — «архитектура следует информации». Что это значит?

Дело в том, что пирамида в итоге оказалась матрешкой. Форма пирамиды, как бы обволакивающая и стремящаяся повторить плавные линии матрешки, — это и есть форма матрешки, только геометрически минимизированная. Идентичный эксперимент мы проделали с нашим объектом Арка в небезызвестном ландшафтном парке в деревне Никола-Ленивец в рамках фестиваля Архстояние в 2012 году, когда классический полукруг триумфальной арки был геометрически упрощен до возможного минимума — трех точек. Получился треугольный проем. Когда ты смотришь на MATREX, ты днем видишь пирамиду, а ночью — матрешку. Оптически это две разные, контрастные по геометрии фигуры, но на языке архитектуры пирамида — это геометрически упрощенная форма матрешки.

Василий Церетели (Исполнительный директор Московского музея современного искусства  — TANR) считает, что вы построили новый памятник и что строить знаковую архитектуру важно. Как бы вы сами объяснили, почему в кризис нужно строить дорогой и супертехнологичный конференц-зал?

Если рассуждать об архитектуре с точки зрения кризиса, то заниматься строительством вообще не стоит. Кризисы, по Марксу, происходят примерно каждые десять лет. Проектирование, строительство и ввод в эксплуатацию уникального здания в среднем занимает примерно восемь лет. Получается, что у уникального здания есть период всего лишь в два года в каждый кризис, чтобы войти в проект. Кроме того, строительство чаще всего происходит не на свои, а на кредитные деньги. В пик кризиса кредитная ставка превышает норму прибыли, так что девелоперы кредиты не берут, а банки кредиты не дают. Что же необходимо, чтобы делать архитектуру и при этом не тратить на это свои собственные ресурсы? Пока у меня нет рецепта.

Важная составляющая MATREX — музейная спираль. На вашем счету уже есть ряд музейных пространств и огромное количество выставок. Как вам кажется, в каком состоянии находится наше современное искусство? Каких музейных пространств нам не хватает?

Его так немного, что русское современное искусство новейшей истории пока не обрело мирового влияния. На мой взгляд, это связано с отсутствием постановки целей и слабым институциональным управлением. Необходимо объединять усилия. Здание MATREX — это попытка соединить вместе три вещи: бизнес, науку и искусство. Этот функциональный гибрид и стал таким пространством.

Редактор книги про «Гиперкуб» рассказывал, что с этим зданием связана интересная история: мало кто его видел и до конца уверен, что оно существует. Та же судьба, видимо, ждет и MATREX. Вы не чувствуете себя немного архитектором-мистификатором?

Современное 3D-моделирование и визуализации достигли такого уровня, что в принципе можно уже не строить. Все пространственные ощущения можно получить уже с помощью первой модели Oculus Rift (очки виртуальной реальности. — TANR). В последнее время меня немного пугают возможности программ компьютерного моделирования. Когда доходит до реализации, построенный объект выглядит в точности как в 3D. Но MATREX точно существует. Я его трогал.

Тема Аравены этого года — про то, как архитекторы по всему миру могут улучшить условия жизни людей, бороться с миграцией, катастрофами и так далее. Почему, по-вашему, Аравена выбрал MATREX, чтобы раскрыть эту тему?

Как сказал персонаж Мэтью Макконахи в первой серии Настоящего детектива, «вся земля — это большое гетто, огромная помойка в космосе. Человечество должно перестать размножаться и, дружно взявшись за руки, пойти навстречу вырождению». Сегодняшний мир не хочет ничего воспроизводить, кроме потомства и того, что можно продать за деньги. Современному миру необходима идея. Идея MATREX — это здание, построенное для производства идей. А где, как не в Сколково, строить такое производство? Мой первый архитектурный проект — Фабрика идей для рекламного агентства BBDO с Игорем Лутцем — был о том же самом. С тех пор ничего не изменилось. Я строю производства идей, это и есть моя идея. Я уверен, это то, чего не хватает человечеству. Мы должны производить хорошие идеи и обязательно реализовывать их, мы должны менять мир к лучшему. Только тогда наша жизнь имеет хоть какой-то смысл.