Разжиженное общество

Прежде чем покинуть эту землю (то есть остаться в ней, земля пухом!), Умберто Эко издал новый роман «Нулевой номер», расстался со своим издателем Bompiani, опубликовавшим этот последний роман, как и большинство других его произведений, основал с очаровательной Элизабеттой Згарби, руководившей до этого Bompiani, собственное, независимое издательство La Nave di Teseo («Корабль Тезея»), которое на седьмой день ухода маэстро из жизни опубликовало его последнюю книгу под непонятным названием, позаимствованным у Данте: «Pape Satàn Aleppe» [1].

20 февраля 2016 года главный редактор нового издательства Эудженио Лио сообщил, что подготовленная автором еще при жизни новая книга, выход которой был запланирован им на май, выйдет в пятницу 26 февраля. Так и было. В день выхода книги читатель слизнул с полок магазинов 75 тыс. экземпляров «Pape Satàn Aleppe», рассчитанных на три тиража; в выходные дни ожидали рекордных продаж, и ожидания оправдались. Сообщаю эти подробности с целью представить минимальные свидетельства для понимания того, каким владыкой итальянского ума и души был Умберто Эко [2].

Злые языки не преминули перенести акцент с порыва народной любви на издательский «бизнес на трупах». Злым языкам хочу заметить, что первой книгой, выпущенной собственным издательством Умберто Эко, стала книга самого Умберто Эко, который в добавок ко многим своим талантам был прекрасным бизнесменом и этот коммерческий ход наверняка бы одобрил.

Последняя книга составлена из отобранных писателем коротких «спичечных заметок», которые начиная с 1985 года и до конца своих дней Эко с разной периодичностью в разные годы публиковал на последней странице еженедельника L’Espresso в своей постоянной рубрике «Заметки на спичечных коробках „Минерва“» [3].

«Минерва» — общее в западных странах, в том числе в Италии, название для «дорогих» (подчеркивает Treccani) отрывающихся спичек, вклеенных гребенкой в сложенную пополам и украшенную рекламой картонную книжечку с безопасным запалом, «на внутренней, белой стороне которой можно было делать заметки, а я хотел, чтобы мои заметки [в L’Espresso] о жгучих событиях действительности были бы как раз короткими», пишет в предисловии к книге Умберто Эко.

Из зажигательных заметок «Минервы» составлена и последняя прижизненная книга маэстро. «С 2000-го по 2015-й, считая по двадцать шесть „спичечных“ заметок в год, я, получается, написал больше четырехсот и счел, что отдельные из них пригодны и для сегодняшнего дня», — говорит Эко в предисловии к «Pape Satàn Aleppe» [4].

Это важная книга, как важен и требует серьезного осмысления недавно опубликованный на русском языке роман «Нулевой номер» (перевод Елены Костюкович, М., Corpus, 2015), и по возможности их следует прочитать спаренными, в одной упаковке: что было воспламеняющей публицистикой «Минервы», стало потом литературным non-fiction; обе книги дополняют и объясняют друг друга; обе необычные для Эко. Тут нет монастырского Средневековья, сионских мудрецов, нет южных морей, но есть современность с ее «заговорами», выражаемая новым понятием «модернити», есть перетекание вменяемого вчерашнего в невменяемое сегодняшнее с призывом осмыслить без дураков состояние нашего индивидуального и коллективного разума и предпринять адекватные меры перед неминуемым грядущим, которое мыслителю Эко представляется, мягко сказать, тревожным, даже грозным.

Для нас эти две книги важны еще и потому, что ими завершается творчество писателя, которому повезло говорить все это время по-русски собственным голосом и своими словами, звучащими настолько органично в голосе Елены Костюкович, что кажется, будто их говорит сама Костюкович, его женский двойник.

Это верно настолько, что Елена Костюкович оказалась в числе персонажей знаменитого романа Людмилы Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик». Я воспринимаю и оцениваю это как чудеснейший феномен пиранделлизма, при котором персонаж только и рождается живым.

Благодаря этому феномену Умберто Эко пленил наши сердца и умы настолько, что занял пустующую издавна в российской культуре нишу интегрального интеллектуала, которую он занял и у себя на родине, и в остальном западном мире, где тоже напрочь отсутствует «интегральная интеллигенция» [5].

Когда в конце 1970-х в течение трех лет завкафедрой семиотики Болонского университета профессор Умберто Эко конструирует роман «Имя розы» и вместе с ним себя как писателя нового типа, который в противовес всем другим будет справедливо назван «писателем-постмодернистом», превращающим теоретические посылки в литературную субстанцию (отчего произведение можно читать двояко), он рассчитывает издать тысячу экземпляров постмодернистского романа для узкого круга людей понимающих, для друзей, но роман получает мировое распространение и признание: западное общество было готово к восприятию нелегкого для массового читателя постмодернистского «чтива», Эко стал универсальным властителем дум, кумиром.

Я усматриваю в этом не чудо, а, скорее, закономерность. Дело в том, что «партийным заданием» интегрального интеллектуала стало утверждение в сознании массового потребителя мысли, что он достоин такого чтения, он способен продраться сквозь интеллектуальные дебри.

Это поднимало западного (а затем и русского) потребителя до высокой степени самооценки. Твердели и упрочивались основы потребительского общества. Когда работа была закончена, Эко подвел ей итог в очень личном и даже в каком-то смысле исповедальном романе, где автор выносит своему детищу, постмодернизму, приговор, а в публицистическом сборнике «Pape Satàn Aleppe» приводит этот приговор в исполнение.

С уходом Эко-постмодерниста и выродившийся в мейнстрим «постмодернизм» станет чем-то другим (пока безымянным) в сформированном им обществе разжиженных мозгов. «Мне думается, — говорит Эко в коротком предисловии, — что все (или почти все), собранное в этой книге, можно назвать размышлениями о феноменах „разжиженного общества“, о котором я говорю в одной из своих недавних „спичечных заметок“, которую выношу во главу подборки других заметок на эту же тему».

Эко был одержимым читателем книг. Все это знают по его библиотекам, лабиринтам, ведущим к ним и по ним. Все вдобавок читали Борхеса, тоже писавшего о книжном лабиринте, — Эко тоже читал и по праву писателя-постмодерниста обильно черпал из Борхеса-постмодерниста.

В 2015 году в Италии была издана книга двух выдающихся социологов современности, Зигмунта Баумана и Карло Бордони, «Состояние кризиса» [6]. Прочитав ее, маэстро, видимо, понял, что нашел единомышленника, ибо он и сам уже начиная с 2000 года писал то, о чем в том же году Бауман сказал в своем «Текучем обществе» [7].

Так родилась подборка «зажигательных» заметок, написанных на оборотках спичек «Минерва». Сложенные вместе, они столь же непонятны и столь же тревожны и угрожающи своей неясностью, как знаменитые стихи, которыми Данте начинает седьмую песнь «Ада», где, кроме слова «сатана», все остальное непонятно: «Pape Satàn Aleppe» [8]. Поэтому, говорит Эко, «мне показалось удобным воспользоваться дантовским стихом для названия этого сборника статей, который не столько по моей вине, сколько по вине времени, разномастен донельзя, в нем намешано всякой всячины, от курицы до ослицы, как сказали бы французы, что и отражает текучее состояние этих последних пятнадцати лет».

Состояние последних пятнадцати лет позволило Умберто Эко утвердиться в качестве духовного лидера деятелей российского умственного труда, когда все стали трудиться ради стабилизации потребительского общества, оказавшегося несостоятельной химерой, желанной иллюзией либерального Запада и откатом к казавшемуся забытым кровавому прошлому.

Запад в это время уже находился, утверждает Эко, в «разжиженном» состоянии, поэтому западным политикам и стоящим за ними оккультным силам (роль которых столь важна в романах Эко, особенно в «Нулевом номере») стоит крепко подумать о том, что происходит и как с этим жить дальше. Но, может, об этом стоит поразмыслить и российским политикам и интеллектуалам? Я с ужасом думаю о том, что мрачные прогнозы властителя дум могут сбыться и наступит день, когда мы не прочтем «последнего» Эко; это и станет тем гневным днем — Dies Irae, когда над миром грянет реквием «Лебединого озера» или сбудется обещание Судного дня из Нового Завета.

Умберто Эко

Разжиженное общество

Идею текучей современности, или «разжиженного» общества, выдвинул, как известно, Зигмунт Бауман. Желающие узнать, чем чревато это понятие, найдут исчерпывающий ответ в книге «Состояние кризиса» (Stato di crisi, Einaudi, 2015), в которой Бауман и Карло Бордони обсуждают эту и другие проблемы.

Разжиженное общество начинает вырисовываться с течением, получившим название «постмодернизм» (зонтичный термин, под которым толкутся груды различных явлений — от архитектуры до философии и литературы, не всегда с ним сообразующихся, к слову заметить). Постмодернизм знаменовал кризис «великих повествований», полагавших, что могут переустроить мир согласно своей модели его устройства; играючи, постмодернизм занялся ироническим пересмотром прошлого, по-разному отозвавшись на учащенно пульсировавший тогда нигилизм. Но Бордони считает, что и постмодернизм приходит в упадок. Он был явлением временным, мы прожили его, даже не заметив, и когда-нибудь его будут изучать как предромантизм. Им обозначали зреющее событие, это была своего рода переправа от модернизма к безымянной еще современности.

По мнению Баумана, к характерным чертам этого нарождающегося настоящего можно отнести кризис Государства (о какой превосходящей и решающей силе национального государства можно говорить в сравнении с силой мультинациональных объединений?). Исчезает объединение, гарантировавшее каждому возможность по-своему решать различные проблемы нашего времени, и с этим кризисом немедленно профилируется кризис идеологий, а значит, и партий в целом — любой соотносимости с общинным единством ценностей, дававшей каждому ощущение принадлежности к чему-то, что умело интерпретировать его потребности.

С кризисом понятия общинности начинается разгул крайнего индивидуализма, когда никто никому не попутчик, а, напротив, противник, которого стоит остерегаться. Этот «субъективизм» заминировал основы современности, обусловил ее хрупкость, вследствие чего в ситуации отсутствия какой бы то ни было точки отсчета все разжижается до состояния своего рода текучести. Теряется уверенность в правосудии (судебные органы считаются злейшим врагом), и единственным выходом для индивидуума, лишенного точек отсчета, становится выпячивание себя любой ценой и утверждение как ценности и потребительство (феномены, которыми я нередко занимался в своих «спичечных заметках»). Речь однако идет о потребительстве, которое не устремлено на обладание и наслаждение желанными предметами, а моментально превращает их в ненужные безделки, и человек, словно больной булимией, переходит от одного предмета потребления к другому без какой-либо надобности и цели (новый мобильный телефон мало чем отличается от старого, но от старого надо избавиться, дабы продолжилась эта оргия утоления желаний).

Кризис идеологий и партий: кто-то заметил, что партии нынче — это такси, в которое садятся вождь народа или держиморда, контролирующие избирательские голоса и выбирающие их с несравненной легкостью с учетом благоприятных возможностей, в силу чего можно даже понять людей-флюгеров и не очень-то возмущаться их оппортунизмом. Не только отдельные граждане, все общество в целом вовлечено в непрерывный процесс оскудения по всем его параметрам.

Чем можно заменить это разжижение? Мы этого еще не знаем, и междуцарствие это будет продолжаться еще долго. Бауман отмечает, насколько для междуцарствия типично движение возмущения. Эти движения знают, чего не хотят, но чего хотят — не знают. Я бы хотел напомнить, что одна из проблем, поставленных ответственными за общественный порядок в связи с «черными блоками» (black bloc), состоит в том, что их невозможно этикетировать, как прежде: анархисты, фашисты, красные бригады. Они действуют, но никто не знает, когда и в каком направлении. Они и сами не знают.

Есть способ пережить «разжиженность»? Есть, и он как раз в том, чтобы понимать, что живешь в разжиженном обществе, которое для своего понимания и, возможно, преодоления требует новых инструментов. Но беда в том, что политика и интеллигенция в своем большинстве еще не уразумели размах феномена. Бауман остается пока что «гласом вопиющего в пустыне».

2015

Примечания:

[1] Eco U. Pape Satàn Aleppe. Cronache di una società liquida. Milano: La Nave di Teseo, 2016. Разрыв с издательством, в котором Умберто Эко до 1975 года был соиздателем, связан с продажей Bompiani, находившегося в собственности медийного магната Rizzoli — Corriere della Sera (RCS Media Group), другому магнату — группе Monadori, что обусловлено реструктуризацией рынка в связи с появлением электронной книги и неизбежно ведет к идеологическому монополизму, против которого решительно выступили Эко, другие именитые авторы Bompiani и его руководитель Элизабетта Згарби, окрестившие сделку «Mondazzoli» в справедливом и законном желании отстоять жизненную необходимость существования независимых издательств. Об этом см.: Umberto Eco & C.: “Siamo pazzi, diciamo addio a Mondazzoli“ // La Repubblica. 2015. 24 Novembre.

[2] Такой, по мнению Пьера Паоло Пазолини, была жизненная, социальная, философская установка интеллектуалов, примкнувших к неоавангардной «Группе 63», теоретические основы которой были заложены в «Открытом произведении» Умберто Эко, ставшего признанным лидером итальянского неоавангарда периода итальянского «экономического чуда» и созданного им массового потребительского общества. Безапелляционный приговор итальянскому неоавангарду, обслуживавшему «антропологически мутировавшее общество», вынес «неорганический», как и Эко, интеллектуал Пазолини в своем последнем романе «Нефть» («Митин журнал», № 68, с. 290).

[3] Я, как и все, изучавший биографию многоумной Минервы, на которую намекает Эко, по надежной и в наши дни книге Николая Куна «Мифы и легенды Древней Греции», истинно убежден, что у богини не было картонок (к чему они ей, право, когда под рукой столько черепков от разбитых амфор и глиняных горшков?), но переводчики и издатели книги Умберто Эко «Картонки Минервы» (М.: АСТ, 2015) настаивают на том, что богиня организованной войны, военной стратегии и мудрости Минерва для письма пользовалась даже не импортным папирусом и не тончайшим местным пергаменом, но исключительно картоном. Сочетание этих ее «картонок» со спичками в заглавии первого издания этой книги на русском языке («Картонки Минервы. Заметки на спичечных коробках», СПб.: «Симпозиум», 2008) создавало игру в «непонятки». Авторы это чувствовали и в последнем издании отказались от «спичек» в пользу «картона».

[4] Другие «спичечные заметки» Умберто Эко опубликовал в книгах “Il secondo diario minimo” (1992), “La Bustina di Minerva” (1999, русское издание: «Картонки Минервы», М.: Corpus, 2015), “A passo di gambero” (2006, русское издание: «Полный назад!», М.: Corpus, 2012).

[5] Под «интегральным» в данном контексте следует понимать диалектику отношений «органического» интеллектуала, в концепции Антонио Грамши связанного с народом, но не с властью, и «неорганического» интеллектуала Пазолини, поднявшегося из «праха Грамши» и связавшего судьбу интеллектуала с деклассированным, лишенным будущего люмпеном, даже не пролетарием, вынесенным всеми, в том числе марксистами, за скобки истории. Мы имеем в виду тот исторический контекст, в котором сложилась диалектика этих отношений, о которых Пазолини говорил: «В 1950-е годы культурную гегемонию держали „левые“… поэтому она отвечала запросам лишь части культуры, части подлинных запросов интеллектуала. Потом все с грохотом обвалилось в 1960-е, что совпало с установлением неокапиталистической власти и, стало быть, культуры, которая внезапно приобрела огромное влияние и престиж, уронивший наземь престиж коммунистической партии. Рост неокапитализма с его социологией в культурной области продолжился, когда в Италии грянул неоавангард, Умберто Эко и прочая» (Pasolini P. P. Un sorriso anche al Sud // Pasolini P. P. Saggi sulla politica e sulla società. Milano: Mondadori, 1999. Р. 848–849).

[6] Bauman, Zygmunt, Bordoni, Carlo. State of Crisis. Cambridge: Polity Press, 2014.

[7] Bauman, Zygmunt. Liquid Modernity. Cambridge: Polity Press, 2000. Русское издание: Бауман З. Текучая современность. СПб.: Питер, 2008.

[8] У Данте: «Pape Satàn, pape Satàn aleppe» (Ад, 7, 1). Существуют многочисленные остроумные иудейские, арабские, французские и прочие трактовки этого стиха, вложенного в уста Плутоса, охраняющего вход в четвертый круг ада, где в противоположном друг другу направлении движутся, толкая грудью тяжелые каменные жернова, скупцы и расточители. Михаил Лозинский оставил попытки перевода этого стиха, ограничившись комментарием: «Как видно из стихов 3–12, Вергилию понятен смысл этих загадочных слов: они выражают ярость и угрозу».

© Copyright Vladimir Lukyanchuk, 2016.

Eco U. Pape Satàn Aleppe. Cronache di una società liquida. Milano: La Nave di Teseo, 2016. 469 c.