Примечание к Вазари № 100

Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге выпустило странно составленную книгу. В нее вошли биография Якопо Понтормо (1494–1557), знаменитого флорентийского маньериста, написанная Джорджо Вазари для многотомных «Жизнеописаний наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» и извлеченная оттуда, а также поденные тетради самого художника. Искусствовед и куратор Аркадий Ипполитов, затеявший эту компиляцию, считает Якопо Каруччи, прозванного «да Понтормо» по месту рождения, одной из ключевых фигур итальянского искусства XVI века.

«Якопо Каруччи да Понтормо — удивительный художник, — пишет Ипполитов в предисловии. — От его экстравагантного экспериментаторства до модернизма один лишь шаг. Осознали это только в двадцатом веке; и именно в начале двадцатого века, вместе с рождением модернизма, Якопо, добившийся признания при жизни, но при жизни же и критикуемый, а затем забытый на триста лет, вновь был вознесен на пьедестал. Молодой и успешный Вазари, хотя он про модернизм ничего и не знал, — типичный постмодернистский ловкач. Поменяй „маньеризм“ на „модернизм“, и получится захватывающая современная коллизия».

Главный изюм книги, как это водится в углубленных искусствоведческих штудиях, упрятан в комментарии, которые издатель делает особенно насыщенными, концентрированными. И, несмотря на мнимую отстраненность, предельно личными. Свой замысел Аркадий Ипполитов объясняет так: «Сюжеты двух повествований увлекательны, прочесть эти два текста легко, но при кажущейся незамысловатости они полны как указаний на различные обстоятельства, читателю, а особенно читателю современному, неизвестные, так и множества возникающих смыслов, не всегда лежащих на поверхности. Данная книга есть лишь опыт прочтения двух текстов, и ничего больше».

TANR c любезного разрешения Издательства Европейского университета в Санкт-Петербурге публикует одно из примечаний Ипполитова к рассказу Вазари о работе Понтормо над фресками виллы Кареджи, превращаемое автором в отдельную законченную новеллу.

* * *

«Вся работа оказалась законченной [художником Якопо Понтормо. — TANR] в кратчайший срок к великому удовлетворению синьора герцога, который собирался заказать роспись также и второй лоджии, но не успел этого сделать, так как работа в первой лоджии была сдана 13 декабря 1536 года, а уже 6 января следующего года светлейший герцог был убит своим родственником Лоренцино; эта и другие работы остались незавершенными» (100).

* * *

(100) Событие, упоминаемое Вазари лишь вскользь, на самом деле вошло в число самых громких преступлений в истории Флоренции, хотя история Флоренции изобилует заговорами и убийствами. Лоренцино де Медичи (1514–1548), отпрыск младшей ветви фамилии, прозванной И Пополани, рано осиротел и воспитывался вместе с Алессандро, называвшим его «кузеном». Судьба их тесно связала: оба они были с рождения избраны и в детстве гонимы, что явно отразилось и на психике, и на отношениях, запутанных донельзя. Оба были жестоки, сластолюбивы и спесивы, но худшие черты флорентийского характера у них были осенены флорентийским же блеском: два золотых медичийских мальчика, связь которых определяли соперничество-единство и ненависть-любовь. Лоренцино гораздо больше известен под своей кличкой Лоренцаччо [Lorenzaccio, с пейоративным суффиксом, трудно переводимым, так как он в одно и то же время носит характер и преувеличения и уничижения, нечто среднее между «Лоренцинище» и «Лоренцинишко»], полученной им во время пребывания в Риме, где он находился в изгнании вместе с другими Медичи, за то, что он во время ночных дебошей развлекался тем, что отбивал мечом головы мраморным статуям. Вернувшись во Флоренцию, Алессандро и Лоренцаччо были не разлей вода, совместно посещали бордели, часто имели одну любовницу на двоих, и полно рассказов о том, как они появлялись на улицах города «сидя на одной лошади, закутавшись одним плащом и тесно обнявшись». Дружба сохранялась и после того, как Алессандро узурпировал власть в 1532 году, продолжаясь пять лет, пока Лоренцаччо спонтанно и весьма бесцельно не прирезал Алессандро с помощью наемника. Убийцей называют именно его, так как, хотя Лоренцаччо собственноручно кинжала не втыкал, он наемника оплатил, обманом заманил Алессандро на тайное свидание с одной из своих юных родственниц, и, заставив герцога снять кольчугу, с которой тот практически не расставался, стал непосредственным участником преступления, совершенного на его глазах. Зачем и почему Лоренцаччо прирезал своего родственника и ближайшего приятеля — загадка. Убийство было бессмысленно, никаких шансов на престол у Лоренцаччо не было, поэтому он и взывал к некоему абстрактному свободолюбию. Рассчитывать на республиканцев, с которыми у Лоренцаччо были плохие отношения, тоже не приходилось, так что он, не теряя времени, тут же бежал за пределы Тосканы, свои гимны свободе вознося уже из Венеции.

Историков Лоренцаччо ставит в тупик, и объяснений его поступку столь великое множество — от личных мотивов до выспренних идей о свободе, — что объяснить его невозможно. История очень флорентийская, и похоже на то, что Лоренцаччо совершил убийство только с целью доказать себе, что он не тварь дрожащая, а право имеющий. Лоренцаччо, которому на момент убийства было двадцать три года (Алессандро было двадцать семь), на Раскольникова очень походит, но только на Раскольникова флорентийского, не бедного студента, а привилегированного аристократа. В Венеции, где Лоренцаччо скрылся, как и многие другие флорентийские диссиденты, его деятельность была весьма активна. Вдобавок к политическим интригам (он сблизился с республиканцами и в поисках союзников исколесил всю Европу, от Парижа до Константинополя) Лоренцаччо написал «Апологию», трактат в свое оправдание и в защиту тираноубийства, полный рассуждений о Бруте и тому подобного сора, обычно называемого «гуманистическим». Писания Лоренцаччо занудны, как и большинство трактатов флорентийских гуманистов, но в XVIII веке среди сторонников Французской революции его произведение, изданное первый раз только в 1723 году, пользовалось большим почтением. Факты, говорящие о хитроумии, продажности и развратности Лоренцаччо, вступают в какое-то вопиющее противоречие с патетикой «Апологии», и своей двуличностью он уж так всех достал, что венецианцы в конце концов позволили его убрать. Произошло это в 1548 году во время венецианского карнавала, когда он был заколот нанятыми герцогом Козимо убийцами на Кампо Сан Поло прямо перед воротами дворца своей любовницы Елены Бароцци. Яркая история послужила сюжетом для прекрасной пьесы Альфреда де Мюссе «Лоренцаччо» (затем пьесу «Лоренцино» написал Дюма-отец), более всего флорентийского убийцу и прославившей. В роли обаятельного подонка блистали многие, в том числе Сара Бернар и Данила Козловский.

Не приходится сомневаться в том, что упомянутое Вазари мимоходом событие широко обсуждалось во Флоренции и что для Якопо оно было важно не только потому, что со смертью Алессандро прекратились работы на вилле Кареджи. Порадовало ли республиканскую душу Понтормо убийство герцога или он все ж таки устоял, в отличие от многих других, перед отрицательным обаянием Лоренцаччо? Прямых свидетельств реакции художника на это событие нет, но есть один интересный факт — портрет из Национальной галереи, считавшийся портретом Николо Ардингелли, теперь убедительно определяемый как портрет Джованни делла Каза и датируемый началом 1740-х годов. С молодости стяжав славу знатного флорентийского интеллектуала, монсеньор, как принято его титуловать, Джованни делла Каза (1503–1556) избрал церковную карьеру и переехал в Рим, где понравился кардиналу Алессандро Фарнезе, будущему папе Павлу III, взявшему его под свое покровительство. После смерти Климента VII, с восшествием Алессандро Фарнезе на ватиканский престол, он сделал карьеру, добился высокого положения архиепископа и поста представителя папского престола в Венеции, но клерикальный статус не мешал ему быть безукоризненно светским человеком. Делла Каза написал книгу «Галатео, или О нравах», этакое пособие по правилам хорошего тона, а также несколько томиков весьма изощренных стихов, считающихся образцом лирики маньеризма. Вдобавок к этим достоинствам делла Каза был интеллектуальным мракобесом (еще один, как и «светский архиепископ», ренессансный оксюморон — впрочем, не только ренессансный), так как именно он был составителем индекса запрещенных книг и представителем инквизиции. Понтормо изобразил делла Каза умным, мужественным и утонченным, какими умели быть только флорентинцы, да и то лишь недолгое время, но во всем облике монсеньора ощущается какая-то расчетливая жесткость. Холодный колючий взгляд заставляет вспомнить о мракобесии инквизиции — пусть даже и только после того, как становятся известны обстоятельства его биографии. В гениальном изображении Понтормо проступает нечто, роднящее автора «Галатео» с типами, подобными Эзре Паунду или Пиранделло, некая дьявольщина ума, разъедающая человечность. Именно эта, присущая опять же все тем же флорентинцам, дьявольщина, очень часто именуемая «макиавеллизмом», побудила Джованни делла Каза связаться с Лоренцаччо, которому он покровительствовал, чуть ли не организовав его побег в Венецию. Все это раскрылось после убийства Лоренцаччо, когда Венеция беглеца окончательно сдала, и делла Каза пришлось оправдываться, доказывая, что общение с Лоренцаччо, факт которого он отрицать не мог, не носило политического характера. Говорили, дескать, о Галатео да о нравах, а о политике ни полслова, во что верится с трудом — в обаяшке Лоренцаччо при всей его нервозной неуравновешенности макиавеллизма было хоть отбавляй. Играл Лоренцаччо по-крупному, вовлекая в свою орбиту и венецианский Сенат, и флорентийских республиканцев, и французскую королеву, и даже турецкого султана. Монсеньор делла Каза кое-как оправдался, но Медичи его терпеть не могли, и во Флоренцию после 1548 года он больше не возвращался.

Начало 1540-х годов, время, когда был написан портрет делла Каза — предположительно в один из его наездов из Венеции во Флоренцию, — было временем теснейшего его общения с Лоренцаччо, о котором Козимо I тогда, по всей видимости, еще не знал. Вазари об этом портрете не упоминает, что само собой разумеется, ибо ему, зависимому от Медичи во всем, о делла Каза лишний раз вспоминать было не с руки. Встает вопрос: знал ли Якопо об отношениях делла Каза с убийцей герцога? Как бы то ни было, но «Портрету Джованни делла Каза» очень подходит название «Портрет заговорщика».