Дмитрий Ханкин: «Делаем то, что нам интересно»

Каково сейчас состояние рынка современного искусства?

Стало хуже. Сейчас состояние рынка стало приравниваться к состоянию середины 1990-х, как бы смешно и грустно это ни было. Но нет тех надежд, которые были в то время. Надежд на то, что здесь все повернется к лучшему. Ни у кого уже, я думаю, иллюзий не осталось.

А какие параметры успеха и неуспеха?

Да вот и параметры изменились. Раньше успешная галерея — это много продававшая галерея. Сейчас никто ничего не продает. Я не один такой (мы, галеристы, стали часто и много общаться внутри собственного маленького кружка, и общие проблемы всем хорошо известны), и, поскольку у всех примерно одинаковое положение, похоже, дело не в нас лично. Дело в том, что рынка не стало вообще. А так — в «Триумфе» идет дикой частоты выставочная работа. Много музейных проектов, много возимся с молодежью разной, в основном талантливой и бойкой. Сейчас успешность или неуспешность галереи — это ее узнаваемость (или ее выставки, если не на своей площадке) и интенсивность взаимодействия с музеями. Это способность финансировать или продюсировать крупномасштабные проекты собственных художников и принимать иностранных художников определенного ранга, работать с международными галереями. В этом плане «Триумф» вполне успешна.

Галереи как будто тоже изменились…

У меня есть готовый ответ. Я думаю, с ним солидаризируются почти все, кто этим занят. Здесь мы собой подменяем некое очень важное институциональное звено, которое где-то еще называется foundation. Это звено, в котором: а) создается смысл, как ни странно, и б) мы продюсируем выражение этого смысла. Раньше мы надеялись еще это продать, сейчас не надеемся вовсе.

Может, слово «продать» тоже смысл поменяло?

Не поменяло. «Продать» всегда значит «продать». Поменять товар на деньги. Сейчас этой возможности нет. А если она есть, то она непрогнозируемая.

Отличие в том, что галерея делает проект за свои деньги, а фонд…

Тоже за свои. Всё всегда за свои. Когда за чужие, это называется по-другому. Это называется государственным учреждением. Вот там за чужие всегда. И часто за чужие как за свои.

Не начинает ли в какой-то момент «дикой частоты выставочная работа» идти во вред галерее: когда уже довольно трудно понять ее профиль, на каком искусстве и каких художниках, собственно, галерея специализируется? Такое впечатление, что «Триумф» стремится перещупать всех курочек и это самоцель.

Нет, здесь все очень понятно, наш выбор вполне описуем. Совершенно не трудно понять, и, если захотеть, нас понять очень просто. У галереи есть несколько «лейблов».

Первый лейбл — это сольные выставки художников первого эшелона, куда относятся авторы типа Бродского, Гутова, AEС + Ф, Виноградова и Дубосарского — нашей главной четверки, — ну и все большие иностранцы. Плюс мы делаем в год несколько выставок субкультурных художников, которые мне сейчас интересны по каким-то причинам, а вот Емельяну, например, не очень. Это сольные выставки, которые и создают основной наш ритм.

Потом достаточно давно нами разыгрывается серия двойных выставок — так называемый проект Метод, куда мы приглашаем русского художника и ему в пандан иностранного: притворяемся, что мы составная часть всеобщего художественного процесса, а не культурная провинция, заброшенная на годы. Можно сказать, это всегда некое исследование в области изобразительного языка. Таких у нас четыре в году примерно.

Далее есть у нас лейбл Launchpad. Это площадка для коммерческого запуска молодых художников — еще выставки четыре, а то и пять в год. И выставки лейбла, который называется Triumphoto. Ну, мы так плавно пробуем себя в фотографии. Просто потому, что фотография — это огромная часть современного искусства, одна из важнейших медиа, и мы не можем с этим не считаться. В силу тех же причин мы особо работаем с видео: продюсируем, работаем с авторами — в общем, всех поощряем заниматься видео. Для чего содержится студия, где можно сделать постпродакшен, вытянуть любую картинку как надо. Эти возможности предоставляются не только художникам «Триумфа». Были бы идеи. Хотя, честно говоря, мы всегда стремимся увести эти проекты из галереи в публичные пространства: больше зрителя — это главный фактор. Фотовыставки мы стараемся делать этнографические, или, если угодно, антропологические; нам сейчас очень интересно все, что касается визуальной антропологии. И эти выставки делаются под лейблом Research, привлекая для работы с художниками ученых: антропологов, социологов, философов, лингвистов.

Возвращаясь к проблеме «галерея в кризисную эпоху» — может, как-то меняется сама профессия галериста? Повсеместно, во всем мире? Или это процессы исключительно локальные, связанные с местными условиями?

Нет. Объективно говоря, местное условие тут одно. Любые процессы, попадающие на местную почву (а Россия — страна экзистенциальная), прорастают не так, как в других местах. В таких формах и с такими последствиями, я разумею. В остальном — нет, это общий процесс. Например, весь мир давно говорит о кризисе галереи как формата — но именно у нас это приобретает гипертрофированно выпуклые черты. Притом что здесь ведь особо ничего и не было никогда. Ну, было с десяток человек, кто шевелился, осталось трое (это я условно). Когда-то казалось: сейчас, еще немножечко, и все начнется. Но ничего нет. Культурная революция здесь так и не произошла, в отличие от революции социальной. Соответственно, базисные процессы так или иначе завершены, надстроечные даже не начинались толком.

Если в галерейном бизнесе, по идее, платит в конце концов коллекционер, то кто сейчас платит? Кто заказчик, ну или потребитель? Кому это интересно?

Это не интересно никому на сегодняшний момент, кроме нас самих, игроков несуществующего рынка. А слово «заказчик» вообще не применимо к этой истории, да и потребителя нет. Поэтому никакой плановой и упорядоченной хозяйственной деятельности здесь вести нельзя. Нет слоя людей, которые потребляют искусство систематически. Серьезных коллекционеров — хватит пальцев на одной руке пересчитать, серьезных людей с подходом, готовых на что-то. Еще столько же примерно энтузиастов. И всё.

При этом российские коллекционеры активно покупают современное западное искусство.

Слушай, ну они это делают потому, что они это хотят делать. Большие имена, большие вещи. А дорогая большая вещь притягивает внимание. Тебе начинают писать влиятельные кураторы. Начинает в конном строю двигаться за тобой по миру Ларри Гагосян. Исполняется партия «Садко, богатый гость». К тому же вот это точно не проседает, не дешевеет… ну, если не случается гранд-кирдык.

Это там. А здесь что? И что будет дальше?

А ничего. Все будет как есть. Состязание в упрямстве с природой, климатом и национальным характером. Кто кого переупрямит: мы их или они нас. Кто-то должен этим заниматься, иначе порвется цепь, иначе опять можно отстать очень сильно. Надо искать некие изводы изобразительного языка, специфически свойственные этому месту, но не наслаждаться их постколониальной инаковостью, а пытаться интегрировать их в общемировой контекст. Мир маленький, язык один (изобразительный, я имею в виду). Всё, что есть, — это его акценты и диалекты. И если ты твердо в это веришь, тогда строится очень легко система координат, где траектория движения «Триумфа» ясна и понятна. Дальше время, деньги, упорство и терпение. И вера. Это национальный выбор: либо оставаться гетто по изготовлению китайских классических музыкантов или китайских же художников в Институте Репина, либо осознать себя частью целого. Это тяжелый выбор, я понимаю.

С принципами культурного экспорта понятно. А культурный импорт? Там какие принципы работают?

Стрельба с закрытой позиции — вещь, которая по определению всегда ведется по расчету. Иногда попадаем, иногда нет. Я привозил и собираюсь привозить Хёрста, потому что он мне нравится, потому что я без дураков считаю его великим. И Бэнкси тоже. И Чепменов точно… Можешь меня не убеждать даже, потому что я все равно буду думать по-своему. Мы будем всегда делать только то, что нам интересно делать, вне зависимости от того, как на это прореагирует город и мир. Но! Посвящено это и будет посвящаться городу и миру, конечно же. Мы иногда умеем объяснить и убедить в том, во что верим и что любим!

Если говорить не о возможном, а о желаемом, пусть даже несбыточном, что бы ты хотел сделать?

То, что тебе сегодня кажется несбыточным, завтра тебе не нужно и неинтересно. Все хорошо вовремя. Из того, что я лично хотел бы? Я бы хотел громадную выставку Аниша Капура. Я бы хотел гигантскую инсталляцию Олафура Элиассона. Огромную выставку японских художников аниме и манги. Программную выставку Аллоры — Касадильи. Я бы хотел большую выставку, вот прям реально гигантскую выставку Билла Виолы, и за ней такую же выставку Мэтью Барни, со всеми Кремастерами. Чтобы всем сразу понятно стало, что есть вот такое потрясающее искусство. Выставку Кусамы — обязательно! Вот это я бы сделал с удовольствием. Стоило бы это все миллионов десять долларов, и это могло бы нагрузить площадку типа Манежа и сделать ее сразу Гран-пале. Но это невозможно.

Вроде не бог весть какие деньги.

Давай-ка без кокетства! Это огромные деньги, и отвечать за них никому неохота. Потому что велика вероятность, что явятся веселые и нарядные хоругвеносцы, или прискачет Мизулина с ранцевым огнеметом, или еще кто-нибудь из радетелей-охранителей. Рисковать никто не хочет. Для этого нужно, чтобы где-то сверху громко и четко сказали: «Ребята, а теперь никакого „Интермолока“ и слетов партактива, ничего, кроме флагманского contemporary. Три года чтобы сюда никто не подходил, и точка». Плюс $10 млн. И мы (или не мы, а кто-то вроде нас) сделали бы главные выставки сезона.