Slavs and Tatars: Мы хотим привести людей к книге

Группа Slavs and Tatars думает о нас с вами, о зрителях. Художники создают инсталляции, в которых удобно и приятно находиться, хочется сидеть и листать книги, никуда не торопясь. Но, как говорят они сами, им интересно соединять несовместимое. При помощи комфорта и юмора Slavs and Tatars нежно подталкивают зрителя туда, куда ему самому идти не всегда хочется. Группа занимается политическими проблемами ислама и коммунизма, выбрав определенный географический регион — между двух стен, бывшей Берлинской и Великой Китайской. Их новая выставка под названием Beyonsense открылась в Музее современного искусства в Нью-Йорке (МоМА) 15 августа и будет работать до декабря этого года. «МоМА как вокзал, здесь столько народа проходит мимо, и мы хотели приостановить это, создать пространство, где можно слегка отдохнуть, подышать, подумать», — отвечают Slavs and Tatars на вопросы The Art Newspaper Russia.

Построить «комнату отдыха при вокзале»?

Мы называем это скорее психоделической библиотекой, комнатой для чтения. В современном искусстве теоретики и критики сегодня постоянно говорят про ответственность перед аудиторией, о том, что надо быть более открытым, менее элитарным и т. д. Но людям негде сидеть! В марте в Шардже, на биеннале в Эмиратах, на улице было 35 градусов, и никто не подумал, что людям негде присесть. Нашим проектом стал meeting point (место встречи) для всей биеннале. Что это говорит о нашей культуре? Понятно, если банк или корпорация не выглядят особенно привлекательными, но когда это помещения, призванные обогащать нас культурно…

В своих инсталляциях вы создаете удобные пространства, например PrayWay для триеннале в нью-йоркском Новом музее или лавки с мягкими сидениями там, где мы находимся сейчас, — в МоМА. При этом тема, которую вы затрагиваете, — тема политизированного ислама и коммунизма — не самая комфортная для восприятия...

Мы хотим, чтобы люди чувствовали себя физически комфортно и внутри инсталляции, и внутри данной тематики. Может быть, тогда они станут более толерантными. В МоМА мы чувствуем себя троянским конем. Ведь это храм западного модернизма, а мы основали Slavs and Tatars именно как противостояние этой идее. Мы больше верим в мистическое, чем в рациональное, больше — в коллективное, чем в индивидуальное. Но мы очень благодарны МоМА за приглашение. Нам интересен регион между двумя стенами — бывшей Берлинской и Великой Китайской. И два идеологических пункта — коммунизм и политический ислам; для нас они связаны между собой. Известный американский ученый Норман Браун, живший в Калифорнии, сказал, что «на сегодняшний день существует два типа социальной критики — марксизм и ислам. Оба представляют собой двух загнанных старых лошадей, и нам не стоит радоваться их провалу. Человечество под угрозой, а марксизм и ислам были единодушны в одном утверждении: или мир должен быть объединенным, или его не должно быть совсем». И этот «единый мир» можно воспринимать по-разному. Многие понимают его как тоталитаризм и завоевание. А для нас «один мир» означает, что все мы связаны. Если кто-то голодает на улице, я не могу чувствовать себя удовлетворенным.

Несмотря на такую серьезную тематику почти все ваши работы довольно веселые.

Искусство часто бывает серьезным и ожесточенным. Мы тоже хотим обсудить серьезные сюжеты: столкновение Запада с Востоком, политический ислам. Нет сейчас более важной темы. Но почему надо говорить об этом только таким брюзгливым языком? Задачей искусства всегда было приносить радость. Тысячу лет было так, и только в последнее столетие мы отошли от этого. Для нас это самая главная задача — сделать серьезную критическую интеллектуальную работу, но с большой улыбкой. Юмор — наше оружие и стратегия. Мы делаем проект о Евразийском регионе, но в основном для западной аудитории. Да, мы выставляемся на Ближнем Востоке и Кавказе, но в основном на Западе. А для западного человека, когда ты говоришь, скажем, об Узбекистане, — это научная фантастика, Марс. Как его заинтересовать? Юмор — это приманка на крючке.

То есть вы хотите привлечь западного человека к проблемам ислама?

Не только западного. Говоря про мусульманский мир, люди используют аббревиатуру МENАSA — Middle East, North Africa, South Asia (Ближний Восток, Северная Африка, Южная Азия). А где здесь Средняя Азия, где Кавказ? Даже сами мусульмане не считают эти страны и культуры достаточно важными, чтобы включить в свой мир. А Бухара была четвертым священным местом в исламе после Мекки, Медины и Иерусалима. Исламский научный ренессанс X–XI веков — медицина, алгебра — все это создавалось в Бухаре. Все думают, что ислам — самый правый и реакционный, но когда-то он был прогрессивным. Средняя Азия предлагает путь решения вопроса, как можно восстановить эту прогрессивность внутри ислама.

После прохода через светлые высокие залы МоМА оказываешься в вашей инсталляции, будто в ларце. Огромный вход, устланный ковром, как в мечети, ведет в полутемный тихий зал с мягкими скамейками по периметру, с разложенными на них книгами и небольшим фонтаном в центре. Вся атмосфера настолько отличается от остального музея, что тут же забываешь, где находишься.

Мы хотели создать некую психоделическую мусульманскую библиотеку. Совместить психоделику 1960-х, считающихся прогрессивным и возвышенным временем, с исламом, которого люди, наоборот, боятся. В начале 1980-х годов арт-фонд Dia построил в нью-йоркском Сохо мечеть и заказал художнику Дэну Флавину произведения для ее интерьера. Мало кто об этом знает — даже люди, работающие в фонде наследия Дэна Флавина. Или, может, не хотят говорить об этом. Конечно, это горячая тема после 9/11 — мечеть в Даунтауне в Нью-Йорке! Для выставки в МоМА мы воссоздали световые скульптуры Флавина, те самые, что были в мечети Dia.

А откуда название выставки Beyonsense?

Beyonsense — это наш перевод хлебниковского понятия «зауми». Хлебников для нас — идеальная фигура антимодернизма. В отличие от Маяковского, Маринетти и других авангардистов, которые смотрели только в будущее, Хлебников также обращался к прошлому. Для него была важна сакральная сторона языка, а не только его бытовое использование. Один из основателей Dia арт-дилер Хайнер Фридрих рассказал мне, что четыре тома Хлебникова, переведенные и изданные в Гарварде, находились в той мечети на почетном месте. То есть тексты Хлебникова, которого называли русским дервишем, были внутри мечети в Нью-Йорке, которая была основана кураторами-суфистами в конце ХХ века!

Группа существует всего шесть лет, но за это время вы многого добились. Вы выставляетесь в венском Сецессионе, в МоМа, в Тейт, не говоря уже о разных биеннале.

Если бы мы были традиционными художниками, мы бы сказали, что это потому, что мы талантливые. Но нет, это не из-за этого. Когда куратор приглашает тебя на биеннале, он говорит, что у тебя бюджет, скажем, $5 тыс. Что обычно делает художник? Одну красивую скульптуру, которую посылает на выставку, затем привозит обратно в галерею, продает — и все, деньги ушли. А мы за эти $5 тыс. сделаем и скульптуру, и конференцию, и книгу, и еще инсталляцию. Знаете, это как нью-йоркские продавцы из-под полы: у меня есть это и это, а если тебе не нравится, то есть еще то и то. Так и мы: для каждого что-нибудь найдется. Объект заинтересует одного человека, другому ближе книги, а третий любит перформанс. Надо распространять свою работу и меньше важничать.

Некоторые художники, наоборот, хотят выглядеть более важными...

Вот, к примеру, как художник делает каталог? Он приглашает известного куратора или критика писать о себе. Что получится? Этот критик, куратор никогда не напишет ничего по-настоящему критичного, потому что он приглашен художником. И это выгодно всем. А для нас это как теневая сделка на Уолл-стрит — это внутренняя сделка в искусстве. Если ты тратишь столько времени, денег, бумаги, мыслей и сил, то нужно делать то, что привнесет что-то новое в дискуссию. Мы либо пишем сами, но не про себя, а на отвлеченный сюжет, либо приглашаем стороннего специалиста написать на тему, которая никогда не обсуждалась. Для нас книга — это переход к чему-то новому. А пригласить кого-либо писать про тебя — это верх эгоизма. Если кто-то захочет опубликовать рецензию, пусть пишет для журнала. А пригласить человека в свою книгу, чтобы он про тебя написал, — это как позвать его к себе домой, чтобы он делал тебе комплименты, платить ему, чтобы он был твоим другом.

Вы использовали мусульманский журнал начала прошлого века, и на его основе издали книгу. Теперь Ходжа Насреддин продается в книжном магазине МоМА.

Если честно, то все инсталляции мы делаем, чтобы привести людей к книге. Искусство для нас — способ регенерировать книгу. Люди ошибочно считают, что сегодня все можно найти через Интернет. Все внимание направлено на Израиль, Палестину, Ирак, Иран, Россию, Китай, а про Среднюю Азию и Кавказ забывают. Ходжа Насреддин продается везде в Баку. Просто люди не ездят в Баку! И ведь надо же было, чтобы художники в начале XXI столетия перевели главный мусульманский журнал начала XX века. Почему этого не сделали ни ученые, ни политики?

Этой осенью вы принимаете участие в Уральской биеннале в Екатеринбурге. Какой проект вы там выставляете?

Мы покажем скульптуру PrayWay, которую показывали в Новом музее в Нью-Йорке. Мы уже два-три года делаем подобные сиденья-платформы. Их можно увидеть в Средней Азии, Иране — это сиденья, как в чайхане. Это другой образ сидения. Вот мы сейчас сидим, каждый на своем стуле — это твое сиденье, твое пространство, а это мое. Запад против Востока. А на такой лавке сидят четыре-пять человек, и в Иране — это единственный способ открыто обсуждатьчто-то. При этом PrayWay в форме подставки для Корана. Это и скульптура, и место для отдыха, для полемики. И еще, разумеется, ковер-самолет. ˜