Виталий Комар: «Я концептуальный эклектик»

Соц-арт, как известно, был придуман двумя людьми, Виталием Комаром и Александром Меламидом, еще в 1970‑е годы. С тех пор много воды утекло, изменились целые страны, а соц-арт, ставший одним из самых важных и авторитетных художественных стилей конца ХХ века, жив, целехонек, и ничего ему не делается. Воспользовавшись как поводом выставкой, на которой Виталий Комар (с 2003 года художник работает без Меламида) показывает цикл Аллегории Правосудия (Allegories of Justice), TANR расспросила классика о жизни в иммиграции, одиночном плавании по миру искусства, его старых и новых проектах.

Один художник мне рассказывал о том, что перед своим отъездом на Запад вы разрезали картину, являющуюся копией работы Роя Лихтенштейна, на несколько частей и раздали людям, которые были на вашей отвальной, с тем чтобы потом собрать эту картину — если, конечно, случится встретиться вновь.

Боюсь, что память подводит вашего художника. Серия, в которую входили версии работ американских попартистов, называлась Постарт (1973–1974). Концепция ее заключалась в показе знаменитых картин современных художников такими, какими они станут выглядеть в будущем, после природных и атомных катастроф и работы реставраторов. Своего рода «помпейские фрески» — современность, ставшая древностью.

Сделанные в размер оригинала версии были не разрезаны (!), а обожжены паяльной лампой для газовой сварки и затем покрыты темным лаком с микрокракелюрами и патиной времени. Эти работы вместе с другими работами соц-арта и концептуальной эклектики были вывезены на Запад и в начале 1976 года выставлены в галерее Фельдмана, почти за два года до моего отъезда. Также версию работ Лихтенштейна и Уорхола я выставлял после Бульдозерной выставки, в том же 1974 году, на разрешенном властями однодневном показе картин неофициального искусства в Измайловском парке.

Понятие «неофициальное искусство» возникло ведь именно после этой выставки?

Ровно наоборот. После Бульдозерной выставки, начиная с 1975 года, 40 лет назад, «неофициальное» искусство Советской России приобрело своего рода «официальный» статус. Как вы знаете, со стилистической точки зрения соединение «официального» и «неофициального» было инновацией нашего соц-арта.

Понятия «неофициальное», «подпольное» или «нонконформистское» субъективны и многозначны. Более бесспорным для историка искусства является термин хронологический, а именно «послевоенный авангард» (70 лет). Понятие «послевоенный авангард» прижилось и признано повсеместно, однако интересно, что возник он в странах Восточной Европы, изначально в Югославии.

Какой вам запомнилась Бульдозерная выставка?

Она стала драматической кульминацией истории искусства не только Москвы, но и всего послевоенного авангарда. Когда я увидел бульдозеры, я окаменел. Как во сне я смотрел на цензоров в штатском, которые ломали наши работы, били и арестовывали тех, кто оказывал им сопротивление. Но, когда они толкнули меня лицом в осеннюю грязь и стали вырывать из моих рук мой Двойной автопортрет с Меламидом в виде Ленина и Сталина, страх исчез. До этого они уже исковеркали несколько работ нашего соц-арта, но этот автопортрет был мне особенно близок. В тот момент, когда один из них наступил ногой на оргалит и хотел сломать его, я представил себя не в виде Ленина или Сталина, а в виде Толстого или Ганди. Я поднял голову и тихо, с доверительной интонацией, сказал: «Ты что? Ведь это шедевр!» Наши глаза встретились, и между нами возник какой-то необъяснимый, «иной» контакт. Ожесточение сошло с его лица. Может быть, при слове «шедевр» он вспомнил что-то важное, но давно забытое? Не знаю. Но эту работу он не сломал, а просто бросил в кузов грузового автомобиля. Он выполнил приказ не допустить выставку не без лишнего усердия.

Минутой позже, все еще лежа в грязи, я проводил глазами удаляющийся в историю грузовик с мусором, и неожиданно глупая улыбка расплылась на моем лице. Может быть, это был мой звездный час? Может, каждый художник втайне или неосознанно мечтает о такой уникальной реакции зрителя?

Вы помните, как уезжали из СССР? Много ли удалось вывезти картин?

Подробностей вывоза я не знаю, никогда этим не интересовался, так как с нашего согласия этим занимались отъезжавшие на Запад друзья наших друзей. Помню только, что одно не натянутое на подрамник полотно состояло из цветных точек и было разрешено к вывозу как скатерть.

Почему распался ваш дуэт с Меламидом?

Причины нашего с Аликом начала индивидуальной работы были разные: психологические, материалистические, идеалистические и так далее. Со временем некоторые субъективные причины стали казаться более важными, а другие — более эфемерными и символическими.

Проявления инстинкта саморазрушения — одна из самых больших загадок. Именно он заставляет китов выбрасываться на берег, альтруистов — идти на смерть, защищая родных и близких, или принимать смертные муки во имя идеи, но одновременно этот же инстинкт может превратить людей в безнадежно эгоистических алкоголиков и наркоманов.
До Захер-Мазоха и до авангардных попыток разрушить старые профессиональные суеверия психологи фокусировались только на двух основных инстинктах — самосохранения и размножения.

Предшественники авангарда, русские нигилисты видели в Пушкине старомодного врага и не увидели самих себя в строчках из Пира во время чумы: «Все, все, что гибелью грозит, / Для сердца смертного таит / Неизъяснимы наслажденья…»

Инстинкт саморазрушения свойственен не только романтикам?

Вспомните крайне авангардный жест позднего Марселя Дюшана — декларирование «права художника ничего не делать». Подобная концепция может дать художнику ощущение эфемерной свободы, независимости от своего «бренда», от коммерческого диктата художественного рынка.

Смерть автора не означает его «развала». «Комар и Меламид» остались в истории искусства. Остался «бесконечный конец» нашего соавторства. Осталась легенда. Остались работы. Но, кроме этого, каждый из нас получил невероятную возможность прожить еще одну жизнь.

Вы пошли на этот разрыв несмотря на то, что разрушили бренд, убили курицу, несущую золотые яйца.

Увы, в своем одиночестве я не одинок. «Комар и Меламид» всегда со мной. Очевидно, смерть нашей курицы стала нашей реинкарнацией. Я продолжаю работать в соавторстве с историей искусства. А что касается золотых яиц — неожиданно они стали дороже.

Как вам работается в одиночестве?

Я понимаю соавторство максимально широко и метафорично. После появления «параллельного мира искусства», после массового распространения репродукций, стало невозможно работать «не в соавторстве». Но авторский нарциссизм поддерживает иллюзию собственной исключительности и блокирует признание очевидных влияний.

С другой стороны, нужно, наоборот, спрашивать, каково это — работать вдвоем?

Однажды очень талантливый молодой художник показывал мне свои холсты. Когда я спросил: «Кого вы считаете своим соавтором?» — он удивился и ответил: «Никого! Таких не было и нет!» — «А мне кажется, — сказал я, — что вы работаете в соавторстве с абстрактными экспрессионистами, например с де Кунингом». Он обиделся: «Наверное, в России вы не знали, что де Кунинг давно умер!» Мне пришлось объяснять ему, что я считаю высшей формой соавторства участие в том или ином исторически сложившемся, коллективном стиле, независимо от того, кто из них и как давно умер или продолжает жить…

Как у вас устроен творческий процесс?

Я ночую в мастерской в тех случаях, когда хочу продолжать уже начатую работу ранним утром, почти сразу после того, как проснусь. Дома я делаю (как правило, на бумаге) небольшие подготовительные эскизы к работам и тексты, а в мастерской избранные мною эскизы увеличиваю (на холсте или дереве) и там же продолжаю и заканчиваю.
В мастерской у меня нет ни Интернета, ни кухни. Когда я там живу, то не готовлю, выхожу в кафе или в один из ресторанчиков. Иногда я работаю над эскизами бóльшую часть своего времени. Раньше я их никому не показывал, но в последнее время стал выставлять и эскизы.

Какая тема у вас сейчас в разработке?

Я заканчиваю серию новых работ Аллегории Правосудия (Allegories of Justice) в нью-йоркской галерее Рональда Фельдмана. Я выставляюсь у него с 1976 года (почти 40 лет)…

Переход от одной работы к другой — это удивительно волнующее приключение. Я не спешу, получаю удовольствие от процесса. Года три назад я начал серию Аллегории Правосудия. Атрибуты аллегорий связаны с визуальными символами, эмблемами и, шире, знаками.

Один из древних европейских атрибутов правосудия — весы. Меня очень увлекла идея соединить образ весов с восточным символом инь и ян. Получился новый символ евразийской эклектики.

Идея и образ этих работ — в двойственном видении мирового баланса. Нарушение этого баланса я вижу в образах хаоса — как природного, так и социального. В моих Аллегориях Правосудия образ гибрида весов и инь и ян — это символ вселенского баланса, и в природном, и в социальном космосе. Западная эмблема правосудия, весы, впервые соединяется с восточным символом инь и ян. Этот концептуальный «диптих» становится «триптихом», когда в разных работах в роли олицетворения правосудия показаны медведи, бабочки, кот, олень (Актеон), Уроборос, птицы и так далее.

Что такое для вас быть современным?

Откровенно говоря, я не понимаю смысла слов «быть современным» вне контекста. Вопрос производит впечатление незаконченной фразы. Быть современным кем? Современным журналистом? Современным историком искусства? Современным зрителем? Современным мужчиной? Современным европейцем? Азиатом? Евразийцем? Христианином? Евреем? Эклектиком? Гражданином России? Американцем? Русским американцем? Просто современным человеком?

Любой человек, художник он или нет, совпадает со своим временем или не совпадает. Время, в котором мы живем, может нравиться, а может приносить дискомфорт и желание из него выпасть, как это сейчас делает вся наша страна. Я задаю этот вопрос вам как актуальному художнику, так как, во‑первых, художники опережают время, формируя ментальные образы и структуры, а во‑вторых, в деятельности своей художники должны соответствовать логике момента, постоянно проверяя себя, современное ли они делают искусство.

Я люблю думать, что иногда изображение предшествует слову, может обогащать словарь новым словом. В первобытной древности некоторые изображения на камне или песке могли стать объектами называния, причиной возникновения новых слов, которых до этого в языке не было. Например, изображение треугольника могло предшествовать слову «треугольник». Так мы вступаем в безнадежную бездну семантики, начинаем говорить о переводе языка визуального на наш с вами родной язык, «великий и могучий», печатный и непечатный.

В 1973 году я работал над многостилевым полиптихом Биография современника. Когда я увидел перевод названия в ArtNews, я достал словарь и задумался. В английском слово «contemporary» не созвучно слову «time». Поэтические созвучия сильно влияют на восприятие смысла. Вероятно, быть современным художником или писателем без английского так же затруднительно, как во времена раннего Средневековья быть богословом без греческого или латыни. И шире — без хорошего знания истории разных стран и народов.

Желание совпадать (или не совпадать) со своим временем — важная мотивация для творческого человека.
Попытки понять причины своей любви к искусству приводили меня в разное время к разным представлениям. Причем все они не заменяли друг друга, а сосуществовали и сосуществуют. Мой соц-арт быстро стал частью концептуальной эклектики. Я концептуальный эклектик. В детстве я любил вспоминать и изображать свои сны. Диптих времени сна и времени бодрствования был моим первым шагом к эклектике.

В юности я открыл Фрейда и увлекся его интерпретацией мотивов творчества. Позднее я открыл для себя Юнга, затем Фромма и Лакана. Все эти разные видения мотивов творчества сосуществуют в моей голове, как разные овощи в миске с салатом. Может быть, это и есть отражение нашего времени? Мы перестали видеть принципиальную разницу между синтезом и эклектикой.

Кто вам ближе со своими теориями: Фрейд, Юнг или Лакан?

В моей «миске с салатом» перемешаны либидо Фрейда, архетипы Юнга, социальное Фромма, язык Лакана и язык с хреном. Концептуальная эклектика — миролюбивое смешение правильного и неправильного.

Один из моих самых любимых ваших проектов — эпохальный «Выбор народа».

Идея проекта Выбор народа вполне соц-артистская. С самого начала в своих застольных беседах мы с Аликом часто возвращались к главной идее соцреализма: «Искусство должно служить народным массам, а не декадентским вкусам буржуазной элиты». Например, министр культуры мог говорить: «Товарищ Сталин, массы хотят видеть ваши портреты!» И товарищ Сталин не спорил и только добавлял, что и другие достойные советские герои тоже заслуживают быть изображенными. Но как мы можем это проверить? Какую картину хотят видеть массы? В СССР правдивая статистика была государственной тайной.

И только в Нью-Йорке мы узнали о существовании на Западе общедоступных компаний и центров опросов общественного мнения, которые за известную плату научными методами проводят общенациональные опросы на любые темы. Нам оставалось только найти спонсоров и вместе с ними составить опросник на тему «Какую картину хочет видеть большинство населения?». Вопросов было много: ваш любимый цвет, формат, стиль, жанр? Вплоть до таких: как часто вы бываете в музеях и на выставках? хотели бы вы, чтобы ваш сын или дочь стали мужем или женой художника? По результатам верхних цифр (вкус большинства) мы делали детальный эскиз «наиболее желанной картины», а по нижним цифрам (вкус меньшинства) — эскиз «наименее желанной». Сделать оригиналы по нашим эскизам мы поручали художникам той страны, в которой проводился тот или иной опрос.

Интересно, что Выбор народа в США и в РФ был весьма сходен: «наиболее желанная» картина — пейзаж с преобладанием голубого неба и голубой воды, а «наименее желанная» — абстракция с остроугольными геометрическими фигурами с преобладанием оранжевого цвета.

После того как мы с Аликом начали работать индивидуально, одним из моих первых проектов стал Мой выбор. Я ответил сам себе на все вопросы вопросника и в результате получилась эклектика — как из пейзажа, так и из геометрических фигур. «Наиболее желанная» народами картина совместилась у меня с «наименее желанной». На Московской биеннале 2005 года этот полиптих выставлялся в галерее Марата Гельмана.

Есть ли у вас планы выставиться в Москве?

Да, 24 марта откроется групповая выставка Современники будущего. Еврейские художники в русском авангарде в Центре толерантности при Еврейском музее, где будут и мои работы из российских коллекций. Об этом мне сказал один из кураторов выставки Иосиф Бакштейн.