Воспоминания о старике Б.У.Кашкине

Художник Александр Шабуров («Синие носы») собрал в один том воспоминания, тексты и работы легендарного свердловского концептуалиста.

В Екатеринбурге представляют большое издание, подготовленное Александром Шабуровым и посвященное одному из самых ярких деятелей уральского культурного андерграунда. «Старик Б.У.Кашкин» (Евгений Михайлович Малахин, 1938–2005) оставил большое, но трудно собираемое (и тем более трудно описуемое) наследие. Став фактом не только искусства, но и обыденной жизни (в его знаменитом подвале, «букашнике», каждый день собирались толпы учеников и поклонников), Б.У.Кашкин эстетизировал, как мог, повседневное провинциальное существование в стихах и прозе, росписях разделочных досок и разукрашивании гаражей. Ближайшая аналогия здесь — деятельность Дмитрия Александровича Пригова, который называл себя не поэтом или художником, но «деятелем искусства», концептуализируя буквально все, что попадется под руку. Панк-поэт и скоморох, «народный дворник России» не слишком задумывался о судьбе своего наследия, рассеивающегося вместе с эпохой, в которой он навсегда остался. Тем важнее десятилетняя кропотливая работа по сбору и описанию текстов и работ Б.У.Кашкина, которой Александр Шабуров занялся сразу же после смерти Малахина. На одной из московских биеннале «Синие носы» уже показывали тотальную инсталляцию «букашкинского музея» — теперь подошла очередь книги, в которую включены не только стихотворные тексты, но и воспоминания людей, знавших легендарного старика. С любезного разрешения Александра Шабурова небольшая часть этих мемуаров публикуется сегодня на нашем сайте.

Меня привели в какой-то подвал на Толмачёва, там никого не было, сказали: сиди, жди... Сижу-жду думаю: ну ладно, еще пять минут вытерплю, сил моих уж нет — там как бы не очень-то такая обстановка, затхлая... Вдруг заходит какой-то старик бородатый, на меня посмотрел зло: «Ты кто? Из КГБ?..» Я говорю: «Да нет, пришёл вот, интересуюсь, фотографирую…» «А, ну ладно тогда!..» Думаю, ещё минут пятнадцать высижу — и скорее на улицу!.. Потом слово за слово зацепилось, и мы часа три проговорили. Оказалось, что он тоже энергетик, плюс ко всему еще и фотографией увлекался.

Виталий Пустовалов

«Шар — из точки,

Круг — из точки,

Линия — из точки,

А я — из Свердловска, точка!»

В самом центре Свердловска, на ул. Толмачёва у Кашкина долгие годы располагался крохотный захламленный подвал. За стенами букашкинского застенка вовсю бурлила «перестройка», здесь же царил застой: Б. У. Кашкин, лежал себе на оттоманке у печи, вытаращив зенки в потолок и проговаривая про себя какую-то заумную абракадабру («МУ, МУ, МУ — раз только и Ж! / ЖЕ, ЖЕ, ЖЕ — раз только и НА!»), простукивал пальцем ритм, чирикал на всех попадавшихся под руку обрывках мелкие буковки:

«Строку о том, о сём строку,

И стих готов, ку-ка-ре-ку!»

Связь с миром Кашкину обеспечивал всегда включённый телевизор, точнее два — у одного отсутствовало изображение, у другого — звук. На любого пришедшего Кашкин выплескивал накопленную в одиночестве энергию. Стоило компании сделать паузу в разговоре, и он заполнял собой всё.

Александр Шабуров

Сам Малахин (Букашкин) был бородат, как Мефистофель, с небесно-голубыми глазами и шаркающей походкой. Удивителен был его голос, тембр густой и мягкий. Руки его были всегда в движении, особенно пальцы — исследуя материал для будущей работы.

Беря кусок дерева, он его ощупывал, гладил, шлифовал, что-то писал, рисовал, покрывал лаком. Одевался он довольно небрежно — стоптанные башмаки, часто без шнурков. Его интересовали другие вещи. Потому-то руки его всегда были в краске, в золе, а мысли — где-то вверху. Отчего он запрокидывал голову с торчащей бородой прямо в небо.

Подвал, где он творил, был страшный... Даже мне, небольшого роста, нужно было сильно пригибаться, чтобы войти! Это была келья отшельника, заполненная всякой всячиной — кусками дерева, картона, красками, изношенными кистями, дощечками, иконами, дареными картинками художников, веревочками, книгами, табачной россыпью... Многие годы у него была подруга-помощница, красивая девушка Катя.

Виктор Гончаров

Первым делом Бука наливал всем по чашечке своего ароматного, очень крепко заваренного чая. Чай у Евгения Михайловича занимал особое почётное место. Он был всегда! Не было такого, чтобы на плитке не стоял кипящий чайник, а в кашкинской суме не находилось пары термосов. Термос для Буки был вещью крайне необходимой, и он очень переживал, когда тот в очередной раз ломался в дороге.

Александр Француз

И такая я была правильная, чистенькая вся, комсомолка — захожу в эту мастерскую — ужасную, темную, какую-то грязную, пыльную, какие-то непонятные личности — короче, меня оттуда вынесло! И Наташа так на меня с пониманием как-то посмотрела: сама-то она бывала там, а я, значит, не пришлась ко двору…

Потом я увидела Букашкина, когда он заходил к Эдуарду Поленцу в «Уралпостер» — у него мастерская была через дорогу. Заходил он не просто так, а со специальной баночкой или с термосом, куда наливал всё, что имелось. Он мог смешать — это меня вообще шокировало! — растворимый кофе с чаем!.. Это был ужас! Опивки он мог вылить на улицу, тут же принести эту баночку: «Чаю-то не жалко для меня?..» Да не жалко! «А вот у тебя и кофе есть — и кофе сюда же!..» Боже мой!.. И он это пил, самое-то поразительное!.. Может быть, он специально для меня это исполнял — но нет, он же регулярно приходил, я-то была там все время.

Вера Лебедева

Я поступила в Свердловский архитектурный институт, уже будучи знакомой с Букашкиным, с этой шайкой и братией, и у меня были трудности с общежитием. И я сказала: ладно, не надо мне общежития, буду жить у Букашкина в мастерской! Сказала это очень опрометчиво... Там же постоянные тусовки — курево, картинки, краски, никакие уроки я там делать не успевала, приходила всегда обкуренная, невыспавшаяся…

Ещё Чеба родила там котят, и всё время мне их подсовывала, чтоб они не замерзли. Я их складывала в коробочку, а она их обратно под меня укладывала каждую ночь! Я так боялась их раздавить, что жизни никакой не было...

Но в этот момент у Букашкина не было хозяйки в мастерской. Катя как раз уехала в Питер, Ляля тоже куда-то испарилась, и на меня была возложена такая ответственность. В первый момент я страшно возгордилась, пыталась прибраться, хотя он на меня вечно орал: «Мерзавка, вообще ничего не трогай! Еду мою тут не трогать!» Кулечки там, пакетики… Я всегда, когда ездила домой в Пермь, привозила чай и дедушкин мёд, и Малахин мёд сразу куда-то заныкивал.

Анна Зуева

На первый взгляд это была маленькая комнатка, стены которой были обшиты холстиной. Но как-то раз, ночуя в мастерской, я долго не мог уснуть и решил немного посмотреть на висящие картинки. Неудачно задел холстину — и очень удивился тому, что увидел за ней. Это была потайная дверь!

Любопытство взыграло во мне, и я не смог устоять, чтобы не войти туда... За дверью я увидел настоящую кладовую — огромное количество картин, старинных икон, резьбы и прочих великолепных вещиц... Я не верил своим глазам, мне и в голову не приходило, что в мастерской есть ещё одна комната, так хитро замаскированная.

Следующие недели две я каждый вечер дожидался, когда Бука уходил домой, и забирался в потайную комнату, где перебирал и разглядывал спрятанные раритеты.

Когда старую мастерскую снесли, многое из того, что там было, потерялось. Музыкальные инструменты приходилось раздавать в добрые руки, лишь бы они не пропали.

Александр Француз

Малахин был та ещё «белочка» — то есть, жил по принципу: всё — в дупло!

Екатерина Шолохова

Приехала я как-то в Екатеринбург со своим музыкальным продюсером Олегом Новоселовым. Мы должны были партию компакт-дисков записывать на свердловском заводе. И раз такая оказия случилась, я говорю: «Давай-ка зайдем к моему знакомому, Букашкину, проведаем!» Была зима. Туалета у Букашкина в подвале не было. Но за шторкой всегда стояло помойное ведро, в которое все ходили. Ни разу не видела, чтобы кто-нибудь его выносил...

И вот Букашкин говорит Новоселову: «Слушай, у меня к тебе просьба, пойдем-ка…» — и уводит его. Через паузу Новоселов заходит с железным ломом, и смотрит на меня с мольбой в глазах. Я спрашиваю: «Ты куда пошел?» А он: «Мне поручили из ведра выколотить всё, что там замерзло, и выбросить…» В общем, с этим ведром он очень долго воевал, потом пришёл. Букашкин ему говорит: «Может, чаю выпьете?» А он: «Никакого чая! Пошли отсюда!»

Всю дорогу возмущался и вспоминал потом это ведро много лет. Если всплывала фамилия Кашкин, он говорил: «А-а-а-а, это тот старик, который заставил меня ломом из ведра мочу выколачивать!»

Анна Зуева

Варёнки

Фотографировать Евгений Малахин начал в студенческие годы, когда никакого Старика Букашкина ещё не существовало. Однажды он забыл фотобачок (в котором проявлялась плёнка) на топящейся печи. А когда обнаружил, что со слайдов слезла эмульсия и получилась непредумышленная фотоабстракция, сделал вид, что так и было задумано.

В 1934 году в СССР был провозглашён официальный художественный метод — «социалистический реализм», а «формализм» после посещения Хрущёвым «Манежа» в 1962 году в очередной раз подвергся опале. Поэтому художников тянуло к запретным явлениям — к русскому авангарду начала XX века или американскому «абстрактному экспрессионизму».

Изготавливая фотографии-«варёнки», Малахин не только кипятил негативы, но также поливал их кислотой или царапал гвоздиком, после чего печатал на рулонной бумаге отпечатки огромного размера.

Малахин имел богатую фонотеку по классике и джазу, легко ориентировался в литературе и искусстве, имел многочисленные знакомства с представителями неформальной советской культуры и экспериментировал с фотографическим искусством, в котором приоритет отдавал неповторимой случайности кадра. А если вместо случайности снималась какая-нибудь голая девушка, то внимание направлялось на абстрактные свойства фактуры и ритма — с такой силой, что конечный продукт творчества совсем терял связь с реальным объектом. Отчего правоохранительные органы, временами посещавшие подвальчик и мечтавшие привлечь непонятного фотохудожника за порнографию, очень огорчались.

Изюминкой творческого процесса являлась обработка негативов. «Да я их варю!» — признался однажды хитроумный Малахин, отвечая на вопрос о способе получения своих нерукотворных шедевров.

Валерий Павлов

Сначала он стал большой-большой формат печатать. Потом этого ему мало показалось, он начал варить плёнку. То есть мог ее в горячий проявитель сунуть, она перепроявляется, а он на неё ещё чем-нибудь побрызгает… В общем, снято одно — а получается непонятно что!.. Но проблески были — там фигуры просматривались обнаженные, он этим тоже немного позлоупотреблял, вот так.

С этими работами он даже участвовал в первой авторской фотовыставке «Фотохудожники Союза» на Малой Грузинской, где был Горком графиков Москвы. Малахин повёз туда три или пять больших работ — метр на два, рулонная бумага — и они там висели. Фактически единственный из нашего города рискнул и попал в каталог, вот так.

Вернулся он, конечно, окрылённый. Тогда же он ездил в командировки от организации «Уралэнерго» (она занималась ремонтом тепловых электростанций по всему Союзу), поездки были иногда в Алма-Ату, иногда в Одессу. В Одессе его особенно стали привечать. Тогда он ещё не занимался «Картинником», не пел, не расписывал мусорные баки — он был фотохудожником!

Евгений Бирюков

В своё время он был отмечен на конкурсе в Претории, ЮАР. Слайд назывался «Ковровочка». Девочка из. г. Коврова сквозь неё луг — наложение изображений.

Екатерина Шолохова

Однажды мы оказались в 1973 году в мастерской, которую снимали вдвоём Лёша Скворцов и Женя Малахин. Лёша Скворцов занимался росписью батиков и кинетическим искусством, а Женька был фотографом-авангардистом. Тогда он показался мне древним старцем, хотя ему было всего 36 лет!

Разглядев во мне свежую натуру, они бесконечно обматывали меня белым парашютным шелком, приготовленным для батика, а Женька фотографировал... Я была ещё маленькая и ужасно стеснялась, но меня убедили, что ничего видно не будет... И точно, на фотографиях Малахина никто себя не опознавал. Он так много экспериментировал с плёнкой и бумагой, чем-то их поливая и поджигая, что всё пузырилось и пучилось.

Наталья Рафаенко

Про фотоопыты Кашкина сохранился такой анекдот. Привёл он в подвал бесстыжую парочку, дабы снимать с их участием запретные тогда акты и ню. А парочка так увлеклась, что сразу про фотографа забыла. Потом натурщица заметила Кашкина краем глаза и говорит партнеру: «Ну ты не части, не части, человек-то работает!..»

Александр Шабуров

В 1976 году в конце августа я привела к нему в мастерскую на ул. Толмачёва дочь, без пяти минут первоклассницу. Перед школой решили отстричь её длинные (до пояса) косички, чтобы было меньше хлопот.

Женя фотографировал её с удовольствием, много и долго — и с распущенными волосиками, и с заплетёнными... От него мы сразу зашли в парикмахерскую «Рубин», постриглись и больше никогда таких дивных кос не отращивали…

Уже по снегу я прибежала к Малахину за фотографиями.

— А я их сварил! Посмотри, какой эффект! Как любопытно получилось! — Он откинул портьеру в соседнюю довольно большую комнату. Весь пол покрывали фотографии рулонных размеров. Что угодно можно было нафантазировать, глядя на переплетающиеся чёрно-белые пятна — только совсем не то, за чем я пришла... Женя, улыбаясь своей нежно-хитрой и немного виноватой улыбкой, вдохновенно стал рассказывать мне как он пришел к этому способу получение вареной фотографии и для чего ему это надо. Но я мало что понимала, глотая слёзы.

Марианна Браславская

«Фотографический Черный квадрат» Малахина и варёнки, из которых он составлен

1970-е.

«Фотографический Черный квадрат» и фотокниги

Частное тиражирование любых текстов в СССР считалось незаконным. Копировальная техника имелась только в проектных институтах, где на ней по спецразрешениям размножали чертежи и техническую документацию.

Оттого фотографов регулярно просили переснимать тайком редкие или запрещённые книги. Занимался этим и Евгений Малахин. Вскоре он перешел к изготовлению собственных книг — сочинял стихи, фотографировал их, потом сгибал фотографии пополам и склеивал оборотными сторонами.

Однажды он изготовил книгу стихов, написанных совместно со своим другом Владимиром Пашкиным и московским поэтом Алексеем Парщиковым («Паема трансформации», 1980).

В другой раз подарил печатную машинку дочке художника Павлова Соне и мастерил фотокниги из ее опусов и каракулей («Я пишу Молахину сны, расказы и другие повести», 1981).

Я помню, как с ним познакомился. Я тогда разыскивал какую-то книгу по эзотерике. А у него под каждым диваном — куча книг по эзотерике! В то время Малахин был самым начитанным человеком у нас в городе... Стали мы говорить про фотографию, и он меня спрашивает:

— Коля, ты знаешь, что такое «Чёрный квадрат» Малевича?»

Я говорю:

— Воочию не видел, но знать — знаю!

— А ты знаешь, что такое фотографический «Чёрный квадрат»?

Я говорю:

— Нет…

— Вот представь, тебе дали экспозиционную площадь — всего один квадратный метр. А у тебя сто штук метровых фотографий — как поступить?.. Очень просто! Берёшь метровый лист фотобумаги, кладешь под увеличитель — и все фотографии на один лист экспонируешь!.. Потом в проявитель... Что получается?.. Вроде бы просто засвеченный лист фотобумаги, но ты-то знаешь, что все сто твоих фотографий там…

Николай Боченин

Художники Павловы жили в 10 минутах ходьбы от мастерской. Как-то Малахин говорит:

— Пойдем-ка, я тебя познакомлю с Павловыми. У них дома что-то вроде салона — заходят разные творческие личности. Даже книга отзывов есть. Там на вопрос: «С какой целью вы посещаете семью Павловых?» я так прямо и написал: «Пожрать!» Елена обиделась даже... А вообще, у них растёт талантливая дочь Сонечка. Я ей в 3,5 года подарил пишущую машинку, так она, научившись печатать раньше, чем писать, уже отстукала не один рассказ:

«Мама пошла в магазин, а папа пошол в магазин».

Во как! Или еще мне нравится про хлеб:

«Мама купила хлеп. Он был черны, круглы и фкусны. Я его ела и ела, ела и ела».

Прямо эпос! Там есть ещё и про меня:

«И тут пришол Молахин в рот фсю колбасу зосунул и сожрал!»

Но это, по-моему, Елена её научила, — добавил он.

Екатерина Шолохова