Елена Ковылина: «Участвовать в основной программе — значит встретиться со своими старыми приятелями у себя дома»

Художница-перформансистка, которую называют русской Мариной Абрамович, рассказывает о том, что для нее значит участие в основном проекте Московской биеннале, какую работу выбрала куратор Катрин де Зегер и как развивается искусство перформанса в России.

Как происходит выбор художника на биеннале? Ваши коллеги утверждают, что либо по знакомству, либо куратор осведомлен о творчестве художника по выставкам, либо это художник-классик. У вас как произошло?

Мне написала е-mail Катрин де Зегер. Она где-то уже видела мои работы. У нее был конкретный выбор. Когда я с ней встретилась, показала много других своих работ, но ее решение осталось неизменным. Мне очень хотелось сделать для Московской биеннале новую работу, тем более что московская публика прекрасно знает работу Равенство, на которой Катрин как раз остановилась (Равенство — жесткая сатира на современное российское демократическое общество: группа людей разного возраста, пола и роста стоит на табуретках на улице Воздвиженка и поет Интернационал, табуретки подпилены таким образом, что все люди, стоящие на них, кажутся одного роста. — TANR). Равенство было показано на моей персональной выставке в фонде «Современный город» в 2008 году, в Московском музее современного искусства на выставке куратора Андрея Паршикова Новая вещественность, в 2009 году была номинирована на Премию Кандинского и выбрана Франческо Бонами для выставки российского искусства Модерникон в Турине и Венеции. Оказалось, что Катрин очень жестко выстраивает свой нарратив, и для нее работа художника — это кирпичики, из которых выстраивается кураторское высказывание. На Равенстве уже были каким-то образом завязаны смысловые узлы ее выставочной экспозиции, о которых мы узнаем, лишь когда откроется основной проект.

Какой была ваша реакция на то, что вы участвуете в основном проекте? Это вообще престижно для художника — попасть в основной проект именно нашей биеннале?

Я была рада, что меня пригласили. Тем более что раньше я принимала участие только в специальных проектах и параллельной программе Московской биеннале. Участвовать в основной программе, в интернациональном составе признанных коллег-художников — значит встретиться со своими старыми приятелями у себя дома. Это всегда приятно. Для западных художников, я думаю, это тоже престижно. Я уже имею опыт участия в основных проектах нескольких биеннале: в Сиднейской биеннале 2006 года (Австралия, куратор Чарльз Меревезер), в биеннале 2009 года в Шардже (ОАЭ, куратор Жак Парсекян), в биеннале в Цетинье 2002 года (Черногория, куратор Андрей Ерофеев), в Лулея-биеннале 2009 года (Швеция), в Тиранской биеннале 2009 года (Албания, куратор Корин Дизере).

Что сейчас происходит с российским перформансом? У вас есть специальная школа PYRFYR. Можно ли вообще научить перформансу?

По-моему, именно благодаря нашей школе перформанса PYRFYR, которую мы делаем совместно с директором Государственной галереи на Солянке и художником перформанса Федором Павловым-Андреевичем, ситуация с российским перформансом активно развивается. Я лично курировала более десятка программ студенческих перформансов, которые были показаны на знаковых московских площадках.

Моя задача — создать мощный контекст перформанса в России. Я полагаю, что перформансу все же можно научить. Студенты обучаются истории, теории и практике перформанса. В конце выпуска мы делаем выпускной вечер в Галерее на Солянке, где студенты получают профессиональную площадку, а также аудиторию. Не все выпускники станут перформерами, но кто-то все равно останется.

Можно ли сказать, что градус, острота перформанса в России снизились, вспоминая ваши перформансы на «Арт-Стрелке» (Live concert, перформанс со скрипкой) или Александра Бренера, Анатолия Осмоловского? Стало страшнее высказываться на какие-то темы?

Я думаю, что градус искусства не снизился, но изменился общественный контекст. В 1990-е годы общество не было настолько информационно перенасыщенным, как сегодня, и на том фоне что-то могло иначе выстреливать. А если вспомнить «Арт-Стрелку» начала 2000-х, то можно сказать, что она была своеобразным ядром художественной жизни Москвы. Туда на открытие приходили абсолютно все: и художники, и критики. Мои перформансы в «ХL-проекте» на «Арт-Стрелке» привлекали всеобщее внимание. Сейчас появилось так много выставочных площадок в Москве, что никто больше никуда не ходит. На это физически нет времени, все предпочитают Facebook. А искусство, на мой взгляд, наконец-то обрело свои границы. Ему незачем конкурировать со злобой дня. Всетаки искусство имеет свою собственную суверенную территорию, не только отличную от интересов политиков и религиозных деятелей, но и конкурирующую с ними. Сила воздействия подлинного искусства намного мощнее, чем это может показаться. Ведь творчество, самовыражение и свобода представляют невероятную опасность для власти. Поэтому институции сегодня стремятся низвести искусство до уровня обслуживания или дизайна, чтобы заблокировать скрытую в нем преобразующую силу.

Вас называют «русской Абрамович». Как вы к этому относитесь?

Я очень уважаю Марину Абрамович. Она делает огромное дело для искусства перформанса. Благодаря ей люди по всему миру теперь знают слово «перформанс». Кстати, она является патроном школы PYRFYR. Если у меня есть такое прозвище, то это прекрасно.

Вы следите за творчеством соотечественников-перформансистов? За Лизой Морозовой, например, за Олегом Куликом? Наблюдаете за молодыми — Ольгой Кройтор?

Да. Конечно. У нас не так много людей, которые занимаются перформансом. Я не только наблюдаю за их творческими успехами, но и порой участвую в одних с ними выставках. Я также курирую проекты своих студентов, и у меня появился повод следить за творчеством нескольких десятков молодых перформеров.

У вас репутация радикальной художницы, готовой на рискованные подвиги: если вспоминать ваши ранние перформансы с петлей на шее, или плавание в лодке без весел по морю, или выход на боксерский ринг, или прикрепление орденов и медалей к голому телу... Изменилась ли ваша позиция после рождения детей?

Прошлой весной я сделала перформанс, пожалуй, наиболее рискованный во всей моей артистической практике. Работа была посвящена моему родственнику — гвардии полковнику Советской армии Петру Николаевичу Быстрову, сражавшемуся в Великой Отечественной войне. Я решила повторить его подвиг. Ему дали задание отнести важный пакет с документами в другую часть. Он должен был идти через заснеженное поле, а маскировочного халата не выдали. Его заметил фашистский летчик, стал кружить над ним и расстреливать в упор. Дед чудом остался жив.

Я шла по заваленному сугробами полю, а надо мной кружил пилотажный самолет так низко, что я могла только изо всех сил прижиматься к снегу, когда он проносился надо мной… На съемках произошел тяжелый несчастный случай… Правда, не со мной, а с оператором. Эту работу в России никто не видел. Она была сделана по заказу Европейского дома фотографии и показана прошлой осенью в Тулузе на выставке французского куратора Поля Ардена Моя история. Сейчас мои идеи требуют более высокого бюджета, чем это было на ранних этапах творчества, и поэтому создание произведения стало во многом связано с поиском средств на его реализацию. Я очень надеюсь, что московская публика станет не только свидетелем расцвета школы перформанса, но и мне в скором времени удастся реализовать несколько грандиозных проектов, которые как раз находятся в стадии фандрайзинга.

Рождение детей открыло во мне новые источники энергии. Она стала качественно иной, чем когда я уплывала в море без весел. Я благодарна моим детям, именно они учат меня жить и творить.