Михаил Карисалов: «Тема частного музея, музея одного коллекционера мне не очень близка»

В публикациях, посвященных выставкам произведений из вашего собрания и вашим дарам российским музеям, коллекцию Карисаловых часто называют семейной. Расскажите, пожалуйста, об истории вашего собрания.

Коллекционировать предметы искусства начала моя мама, Ирина Ивановна Карисалова, примерно со второй половины 1980-х годов. Тут важно учитывать контекст: Ленинград, жизнь в коммунальной квартире, очень разные соседи, в том числе «бывшие» — дворяне, их наследники, определенные семейные традиции.

Очевидно, какие-то старинные предметы маме встречались с детства. Она рассказывала, что любовь к мебели, предметам в стиле классицизм возникла из посещений квартиры ее бабушки и дедушки по материнской линии (точнее, дедушка умер в блокаду, в 1942 году, но бабушка сохранила обстановку). В то же время сама мама была музыкальным педагогом, искренне любила музыку и театр, что определило ее круг общения. Уже мои детские воспоминания — поездки в гости к ее подругам, скрипачкам, где можно было увидеть замечательные антикварные столики маркетри, резные комоды, обязательно кабинетную бронзу и даже живопись. Можно сказать, что в мамином кругу это было в порядке вещей.

Можете описать круг ее интересов как коллекционера?

Боюсь, это не так просто. В какой-то момент в доме стали появляться античные шлемы, фарфоровая императорская посуда, предметы наборной мебели. Вот с мебелью было сложно: не хватало места. Поэтому что-то из маминых приобретений стояло у ее друзей в Рощине, что-то хранилось на даче, что-то — у реставраторов. Пожалуй, все это начало приобретать некую стройность к 1987–1988 годам, когда мама определилась, что ее интересует «русский промысел». Под этим условным названием я имею в виду и русскую наборную мебель (забегая вперед, хочу отметить, что считаю это абсолютно уникальным явлением), и северную резную кость, и эмали по серебру конца XIX — начала ХХ века. В случае с эмалью, скорее всего, определенную роль сыграло наше происхождение. Все-таки эти изделия в неорусском стиле напрямую связаны с византийской традицией, а для мамы греческие корни были очень важны.

Семья ее отца, моего дедушки, родом из Греции, вырос же он в семье греков-иммигрантов на юге нашей страны. Возможно, отчасти этим же можно объяснить и появление в коллекции античных предметов. Время от времени мама приобретала самые разные предметы прикладного искусства, в которых чувствовалась рука мастера. Прежде всего русскую бронзу, императорский фарфор.

Следующим шагом стала живопись. Там почти сразу наметились ее предпочтения — портреты. Она говорила, что для нее это не просто лица, но и яркие образы, характеры, человеческая красота, отражение социальной иерархии, моды того времени и бытовых привычек изображенных людей.

Насколько увлечение матери повлияло на вас?

Думаю, очень сильно. И ее увлеченность, и окружавшие меня с детства предметы, и люди, с кем довелось общаться. Отдельно хочется сказать о домашней библиотеке по искусству, о литературе, которая лет с 12 меня чрезвычайно увлекала. Я помню эти книги издательств «Эрмитаж» и «Аврора», каталоги выставок, альбомы с произведениями Федора Рокотова, Дмитрия Левицкого, издание 1973 года «Русская наборная мебель», из которого я узнал имена замечательных отечественных мастеров Никифора Васильева и Матвея Веретенникова. Думаю, тому, что я в конечном счете сам увлекся коллекционированием, способствовало множество факторов: и преемственность, и очень важный для меня опыт общения с хранителями из Русского музея и пригородных дворцов и, конечно, с коллекционерами. Когда ты все это видишь, слышишь и читаешь с детства, что-то тебе может нравиться больше, что-то меньше, но равнодушным точно не оставляет. В конце концов я тоже стал покупать произведения искусства.

Как давно вы начали собирать искусство? Помните ли вы первое приобретение?

Помню очень хорошо. Это был конец 1990 или начало 1991 года, магазин «Рапсодия» на улице Желябова (сейчас ей вернули историческое название Большая Конюшенная). Изначально там продавались, как и следует из названия, ноты и грампластинки, но позже открылся антикварный отдел. В огромных витринах стояли иконы в серебряных окладах, резные ларцы, эмалевые портсигары, а в зале выставлялась мебель. Так вот там я и купил первый предмет, который, как впоследствии оказалось, был подделкой.

Должен признаться, в те годы я приобрел множество фальшивых вещей: резные столы, мебель в духе Александра III, бронзу, как будто бы ампирную, сильно поновленные иконы, большие западные картины без подписи, которые продавались как работы наших художников — пенсионеров Академии художеств. Я начал покупать очень рано, в 17–18 лет, принимал решения о покупках самостоятельно, конфликтовал из-за этого с мамой: она понимала, что я приобретаю фальшивки. Что-то из этих вещей я позднее подарил, что-то продал по цене лома. Однако ранний мой опыт научил меня не только развивать глаз, ориентироваться на свой вкус, но и общаться с профессиональным сообществом. Я с большим пиететом отношусь к искусствоведческому сообществу. В этой среде есть совершенно уникальные специалисты, которые подчас по одному ящику, по уровню столярной работы могут определить предметы Гамбса или Рентгена.

Музеи Кремля, «Царское Село», Пушкинский музей, теперь вот и «Петергоф» получили от вас в дар впечатляющие по редкости, качеству и числу произведения. Не сложно ли вам было расстаться с ними?

Примерно 15 лет назад, незадолго до смерти мамы, я начал разбирать коллекции — а у нас были буквально ангары антикварной мебели. Нужно было организовать хранение, систематизировать, и тогда же я стал дарить предметы музеям. Начав еще при жизни мамы, хотя и без ее одобрения. Я уверен, что сегодня она не была бы против того, чтобы вещи — особенно музейные — вернулись туда, где изначально находились. Прежде всего это мебель и предметы интерьера, прикладное искусство из исторических собраний дворцов. Вот так за неполных два десятка лет удалось найти и вернуть в музей-заповедник «Царское Село» несколько десятков их исторических предметов, были удачи с вещами из дворца в Павловске — мебель Гамбса, часть мебельного гарнитура из кабинета Павла, тогда еще наследника, эрмитажная мебель из личных императорских покоев. А этой весной мы передали в дар музею-заповеднику «Петергоф» десертные тарелки в неоготическом стиле, украшенные росписью по мотивам готических витражей. Они дополняют Собственный сервиз дворца «Коттедж» в петергофском парке. Также музею были переданы предметы из знаменитого Этрусского сервиза в «помпеянском стиле», выполненные для Царицына павильона в Петергофе, предметы из Фермерского сервиза — всего около 100 предметов.

Сначала я дарил отдельные вещи, а теперь — спасибо жене! (Елена Карисалова — основатель фонда Still Art. — TANR) — уже действую несколько иначе. В диалоге с музейными специалистами изучаем, и, если возможно, я дополняю и дарю коллекцию целиком. Пушкинскому музею, который располагает выдающимся античным собранием, наша семья в 2019 году передала античные шлемы и другие вещи из семейной коллекции — чуть более 100 предметов, датируемых VI веком до н.э. — II веком н.э.

Конечно, бывает сложно расставаться с какими-то предметами, и есть вещи, с которыми я пока расстаться не готов. Однако для нас очень важно, что они будут экспонироваться, изучаться специалистами, будут введены в научный оборот. Особенно если речь идет о музеях, у которых строятся новые здания, как у Пушкинского музея, у Музеев Кремля, куда в 2020 году мы передали 150 произведений северного косторезного искусства XVIII–XIX веков.

Задумывались ли вы когда-нибудь о создании музея, где было бы представлено собрание семьи Карисаловых?

Я прекрасно понимаю, что, какой бы музей я ни сделал, каких бы прекрасных специалистов мне ни удалось привлечь, я никогда не смогу дать им достаточно материала для работы соответствующего уровня, чтобы сравниться с нашими ведущими государственными музеями. Создавать частные музеи у нас стало модно в последние 20 лет. Видимо, это мы тоже позаимствовали в Европе, где частные музеи состоятельных коллекционеров существовали еще с позднего Средневековья. Тема частного музея, музея одного коллекционера мне не очень близка. Хотя в том, что сейчас появляется все больше таких музеев, я вижу и положительные стороны. Это не дает государственным институциям, часто консервативным, порой эгоцентричным, почивать на лаврах, заставляет их стремительнее двигаться, развиваться, осваивать что-то новое.

Но мне все-таки ближе планомерная работа с нашими государственными музеями: дары, передача во временное хранение, организация выставок, подготовка изданий. Например, с «Петергофом» несколько лет назад мы делали большую выставку и затем издали каталог «„Украшения из разноцветных дерев…“ Русская наборная мебель эпохи Екатерины II», который, по сути, стал первой за 25 лет монографией, настоящим учебником по этой теме. Можно и нужно инициировать такие тематические экспозиции, поддерживать интерес к такой узкой области, и я считаю, что эффективнее это делать на базе государственного музея.

Вы продолжаете пополнять собрание?

Сейчас я мало приобретаю. Многое в интересующих направлениях уже есть и хочется только повышать уровень предметов, а это объективно очень сложно. Сказывается и то, что я приобретаю исключительно русское искусство, а цены на него за последние 20 лет взлетели так сильно, просто фантастически и часто совершенно неадекватно, что даже мне это стало не по деньгам, хотя я, конечно, не бедствую. Когда мама начинала собирать, то при внушительных зарплатах моих бабушки и дедушки, достаточно высокопоставленных начальников по меркам СССР, в 400–500 руб. у каждого можно было в месяц купить пару небольших Айвазовских, не особенно отказывая себе в еде. Теперь все совсем иначе.

Мы в нашем издании уже писали о коллекции фотографии вашей супруги Елены. А какое искусство вас окружает в быту? С какими произведениями вам комфортно жить?

Хотя мне наиболее близка русская наборная мебель, произведения мастеров Гамбса, Рентгена и других, жить среди них, честно признаться, не очень удается, потому что жена моя не приемлет этого. Однако компромисс оказался возможен, и что-то живет с нами в нашем московском доме, где висят картины первой четверти ХХ века, работы Бориса Григорьева, Петра Кончаловского, Константина Коровина и других художников.

Сама же Елена с начала 2000-х годов увлечена фотографией, и последние несколько лет ее фонд Still Art активно занимается выставочной и издательской деятельностью. В предыдущие годы на главных музейных площадках Москвы при личной поддержке подвижников от искусства Марины Девовны Лошак и Ольги Львовны Свибловой были показаны шедевры западного фотографического искусства 1950–2000-х годов, а в этом году фонд Елены получил уникальное предложение от Государственного Эрмитажа (спасибо Михаилу Борисовичу Пиотровскому и Дмитрию Юрьевичу Озеркову!) представить часть своего собрания в этих великих стенах.

Какую часть вашей коллекции можно будет увидеть на выставке в фонде IN ARTIBUS?

Когда в фонде проходила замечательная выставка «А чей это портрет?», я посетовал Инне Баженовой на то, что туда не взяли ничего из вещей нашей семьи, и она предложила мне подготовить экспозицию целиком из собственного собрания.

Так что это снова будет портретная выставка, работы русских художников конца XVIII — начала XIX века. Будут картины Федора Рокотова, Дмитрия Левицкого, Владимира Боровиковского, представителей московской школы, прежде всего Василия Тропинина, а также произведения россики (западноевропейских художников, работавших в России) — Иоганна Баптиста Лампи, Луи Каравака. Интересно поместить портреты в исторический контекст и дополнить каждое произведение каким-то предметом современной ему мебели или прикладного искусства. 

Фонд IN ARTIBUS
Живописный портрет XVIII - XIX веков из коллекции семьи Карисаловых
7 сентября - 17 ноября