Сергей Кузнецов: «Мне хочется, чтобы город толкал в спину, побуждал дышать и гулять»

В следующем году исполняется десять лет, как вы заняли ваш пост. Что вы считаете своими достижениями?

Как главный архитектор, я занимаюсь не столько проектной работой (хотя и ею, конечно, тоже — я был вовлечен в создание парка «Зарядье» и реконструкцию стадиона «Лужники»), сколько операционной. И здесь я бы выделил два пункта. Во-первых, мы внедряем новые стандарты и правила. Например, изменили практику размещения информационных конструкций и убрали с улиц рекламный хаос, когда за щитами не было видно домов. Разобрались с уличными кафе: если раньше каждый владелец строил их, как хотел, то теперь есть понимание, что летние кафе — часть улицы и должны ее украшать. В 2015-м, говоря сухим бюрократическим языком, мы приняли постановление № 2005 и перестали строить типовое панельное жилье. Массовая жилая застройка сейчас на порядок разнообразнее и интереснее, хотя здесь есть что улучшать. Мы внедрили практику архитектурных конкурсов. Вначале мы их рекламировали, следили за ними, но на девятом десятке сломались. Это стало нормой, городские власти и частные девелоперы проводят конкурсы на любой мало-мальски значимый объект.

Такое ощущение, что в конкурсах стали чаще выигрывать молодые архитекторы. Например, бюро UNK-project архитектора Юлия Борисова получило зеленый свет.

Борисов — прекрасный архитектор. Недавно его бюро выиграло конкурс на Национальный космический центр, большой и важный проект. И новый крытый бассейн в Лужниках они сделали великолепно, идеально стилизовав его под сталинскую архитектуру. А ведь была идея построить на этом месте стеклянный аквапарк.

Но UNK-project не единственные. И это был второй пункт моей программы: развивать профессиональное сообщество, растить кадры. В 2000-е активно практикующих архитекторов можно было пересчитать по пальцам, и все они были солидного возраста, никакой им смены не наблюдалось. Нужны были новая кровь и горизонт планирования: кто будет в профессии через 10–15 лет?

И мы через всевозможные конкурсы начали привлекать к работе молодых. Buromoscow — Юлия Бурдова и Ольга Алексакова — в 2013-м выиграли конкурс на обустройство Триумфальной площади. Посадили деревья и полевые травы и установили качели в центре Москвы. Сегодня это весьма успешное бюро с дюжиной больших городских проектов, они застраивают кварталы. Как только доступ на рынок архитектурных услуг стал понятным и прозрачным, через конкурсы, тут же появились таланты.

Сегодня у нас много инструментов, чтобы вовремя выявлять толковых ребят. В этом году мы в седьмой раз провели фестиваль «Открытый город». Мы объявляем конкурсы на небольшие, но значимые объекты: станции метро, скверы и прочее. Даже стенды Москомархитектуры на «Арх Москве» каждый год поручаются новой команде. Мы отслеживаем людей с потенциалом, даем им рекомендации, устраиваем презентации стартапов. Если кто-то создал свое бюро, он делится опытом: как открывал счет в банке, искал офис, нанимал работников, что при этом переживал. Я сам начал бизнес на пятом курсе МАРХИ и сейчас понимаю, что сильно рисковал. Но опыт собственного бизнеса чрезвычайно важен для архитектора.

Еще одно нововведение, которое появилось при вас: в Москве наконец-то начали строить западные архитекторы. Один только Вини Мас, фронтмен нидерландского бюро MVRDV, с его пиксельным домом Red на Садовом кольце чего стоит!

Это оборотная сторона медали: хочешь повышать качество архитектуры — создай мощную конкуренцию. Уровень рынка определяется топовыми именами и достижениями. Первые конкурсы выигрывали преимущественно иностранцы. «Зарядье» сделал американский офис компании Diller Scofidio + Renfro, но это не значит, что парк — американский. Архитектура все-таки принадлежит той почве, которая ее взрастила.

Приглашать иностранцев — глубокая русская традиция со времен Андрея Боголюбского. Храм Покрова на Нерли XII века построили итальянцы, не говоря уже о Московском Кремле XV века и Санкт-Петербурге века XVIII. Не вижу в этом ничего плохого. Если бы после ослабления и распада Византии в XIV–XV веках Русь широко приняла у себя греческих интеллектуалов, не только Феофана Грека, у нас бы и университеты открылись на несколько столетий раньше. А так весь цвет византийской учености перебрался в Западную Европу, к католикам, и заложил там основы просвещения. Короче, не надо бояться западных инъекций творчества и таланта. Бойтесь мракобесов и ретроградов.

Сейчас в фокусе общественного недовольства — застройка Бадаевской пивоваренной фабрики на Кутузовском, пресловутый квартал на ножках, проект прицкеровских лауреатов Херцога и де Мёрона. Вы, судя по всему, их адвокат?

Мне нравится этот проект, и мое отношение подкреплено высоким уровнем международной оценки (проект развития территории Бадаевского завода получил сразу три награды международного конкурса на World Architecture Festival (WAF) 2019 года. — TANR). К сожалению, я не знаю, каким образом участок земли достался нынешнему владельцу, история уходит в 1990-е. Но в сложившейся ситуации, когда девелопер хочет получить прибыль, город — новый район на набережной, а мы все хотим сохранить историческую фабричную застройку XIX века, квартал на опорах — лучшее решение, отсылающее к горизонтальным небоскребам Эль Лисицкого. Разговоры о сносе исторических зданий — ложь, сносятся пристройки второй половины XX века, которые весь комплекс уродовали.

Но есть ли способ успокоить общественность?

Надо работать. Я не уклоняюсь от острых вопросов, стараюсь комментировать, рассказывать. В чем проблема критиков? Они сравнивают некую идеальную картину, существующую только в их воображении, с тем, что они видят перед глазами. А надо же сравнивать не идеал, а возможные сценарии развития! Бадаевский же могли полностью снести.

Любая дискуссия вокруг архитектуры имеет свою динамику — споры надо рассматривать во времени. Пик приходится на начало проектов. Вот, например, «Лужники», которые уже почти завершены. Сейчас мы имеем обновленную Большую спортивную арену, новый крытый бассейн, Центр гимнастики. Всем все нравится, только положительные отзывы, масса премий. Но начиналось все дичайшим скандалом. Я был на слушаниях. Три часа сплошного ора, чуть не поубивали тех, кто рассказывал о проекте. «Оставьте как есть! Не трогайте тихие Хамовники! Ваши спортсмены и прочие отдыхающие вытопчут наши клумбы и обгадят подъезды».

И по «Зарядью» было то же самое. Сейчас все довольны, а когда-то писали президенту: «Чуждая негармоничная архитектура, ужасное внедрение в центр». И вот ты проходишь через эти баталии, а потом, когда все построено, слышишь: «Как-то мы тогда погорячились».

То есть во всех этих боях вы нарастили себе броню?

Дело не в моей толстокожести или нечувствительности к критике. Я не хочу, чтобы у людей было впечатление, что в Москомархитектуры сидят неквалифицированные самодуры, наотмашь лепящие всякую ерунду или вступившие в картельный сговор с целью нажиться на сносе центра. По каждому проекту принимаются взвешенные решения. И сколько бы нас ни критиковали, в международных рейтингах, определяющих качество жизни, Москва сильно поднялась. Критики много — а город становится лучше.

В 2020 году Рем Колхас сделал в Музее Гуггенхайма в Нью-Йорке выставку Countryside. Future. Он считает, что будущее человечества — за селом. Как вы смотрите на перспективу, когда все разъедутся по маленьким городам в радиусе 100 км от Москвы и ваша борьба за плотность и высотность застройки потеряет смысл?

Насколько я знаю практику OMA, бюро Рема Колхаса, там все достаточно высотно. Например, комплекс De Rotterdam (комплекс 2013 года представляет собой фронт небоскребов — 44 этажа, 150 м в высоту. — TANR). Я в свое время работал в Сколково с партнером Колхаса — Рейниром де Графом — и даже написал предисловие к русскому изданию его книги «Четыре стены и крыша». Граф и Колхас — остроумные критики современного западного девелопмента и архитектуры, и я снимаю шляпу перед их публицистическим талантом. Но, когда дело доходит до проектов, они забывают о гуманистической миссии и выполняют техзадание. (Действительно, де Граф, критикуя высокие цены на жилье, построил в Стокгольме первый люксовый жилой комплекс Norra Tornen, который к тому же в два с половиной раза выше исторической застройки. — TANR.)

Сегодня вся урбанистическая наука нам говорит, что активный, развивающийся город должен быть высокоплотным. Иного не дано. Мы не знаем примеров городов с низкой плотностью, которые бы были успешными. Если они занимают большие территории, из них уходит энергия. Причем так случается не в странах третьего мира, а, например, в США. Если город типа Денвера растекся субурбией, его нельзя собрать, провести метро, нормальную сеть дорог, все усложняется.

Ведь почему в СССР в эпоху Хрущева строили именно пятиэтажные дома? Потому что Никите Сергеевичу казалось, что это дешево, да и земли в стране хватает. Я это знаю, так как только что написал диссертацию об управлении городом. Но потом выяснилось, что прокладывать коммуникации, строить дороги и метро к новым районам совсем не дешево. Хрущев позднее признавал свою ошибку.

А о чем ваша диссертация? Докторская?

Нет, кандидатская. Я рассмотрел развитие городов с точки зрения менеджмента — как циклический процесс, в котором чередуются активные и пассивные фазы. Активная фаза начинается, если есть люди — носители новой идеологии, которые принимают решения и берут на себя ответственность. И еще ввел понятие триггера…

Олимпиады, войны?

Да, значимые события. Когда люди и триггеры совпадают во времени, начинается активная фаза в развитии города. Архитектор в этом процессе, безусловно, присутствует, но он лишь член команды. Главное — что город не строится по заранее намеченному плану, а живет от одной активной фазы до другой, проходя через инерцию и пассив.

Наше восприятие того, как строилась Москва, несколько идеалистично. Есть такое клише, что вот приняли в 1935-м план развития города — и началось. На самом деле, в 1935-м как раз все закончилось: Лазарь Каганович из московского правительства ушел, и генплан лишь подвел черту под предыдущим восьмилетним развитием.

Но это не значит, что в пассивную фазу ничего не происходит. В конце XIX века идейных прорывов в архитектуре не было, а строили очень активно. Все набережные застроили фабриками без очистных сооружений, не знали, что делать с социальным жильем. Проблемы накапливались, их пришлось решать уже при советской власти.

А сейчас в какой мы фазе?

У меня диссертация закачивается 1991 годом, но, в принципе, сейчас активная стадия, энергичное планирование. Есть идеи, люди и вектор развития.

Зачем же вам при такой бурной практической и научной работе еще и участвовать в фестивале «Архстояние» в Никола-Ленивце и делать выставку своих акварелей?

Никакого другого объяснения, кроме того, что мир в принципе очень интересен и все время хочется что-то делать, у меня нет. Побудительный фактор внутри. Я мало что сам инициирую, обычно предлагают поучаствовать, и я включаюсь. Позвали в Никола-Ленивец. Мне все очень там понравилось, но не хотелось делать прикольную штуку из подручного материала в духе «русского бедного» в подражание бесконечно уважаемому Александру Бродскому. Я за новые технологии и материалы. Невозможно сделать нечто вослед, например, Жолтовскому, столь же совершенное, как у него и его многочисленных предшественников-неоклассицистов. Но у архитекторов прошлого не было самолетов, смартфонов и компьютеров. Так почему бы нам не воспользоваться этим преимуществом?

В результате вы построили бесшовный космический корабль.

Да, капсулу из будущего: дом из нетипичного материала — нержавеющей корабельной стали, нетипичной формы — в виде трубы. Сделан он не в обычной последовательности «фундамент, стены, крыша», а собран на заводе, привезен на тягаче, установлен краном и закреплен на точках опоры болтами.

Известен ли бюджет этого чуда техники?

Поскольку все мы, в том числе я, работали бесплатно, за интерес, вышло недорого. Весь Никола-Ленивец так построен. Дом там остался, в нем можно остановиться как в отеле.

А акварели в галерее «Триумф»?

Это была инициатива галеристов Емельяна Захарова и Дмитрия Ханкина. Проект курировала Полина Могилина. К моим акварелям она прибавила звуковую инсталляцию — шумы городов и линию ароматов компании Molecule.

Какой бы город ни фигурировал на ваших акварелях, Лима или Рим, все они поданы драматично, как перед концом света.

В МАРХИ я учился у театральных архитекторов Александра Великанова и Виктора Шульрихтера, и драму они нам закладывали по полной. Мне нравится, когда контраст и драма: небо черное, фасады залиты солнцем, — всем этим я напитался с юных лет. (Акварели Сергея Кузнецова отмечены большим количеством международных наград, в том числе несколькими Juror Award Американского сообщества архитектурных иллюстраторов и премиями имени Кена Робертса. — TANR.)

Если бы вам дали карт-бланш, что бы вы построили в Москве?

Я бы сделал весь город как Лужники — располагающим к активному образу жизни.

Так аукается ваше прошлое чемпиона Москвы по легкой атлетике?

Это не совсем прошлое, я до сих пор участвую в марафонах, причем не как social running, а на скорость. Весной на чемпионате России был в двадцатке, отобрался в топ-100 на чемпионат мира по марафону. Но спорт высоких достижений и городская активность — разные вещи. Мне хочется, чтобы город толкал в спину, побуждал гулять, дышать, кататься на велосипеде и роликах — быть активным.