Елена Шарнова: «Юбер Робер удивительно совпал с русским вкусом»

Елена Борисовна, вы, как куратор выставки «Французский вкус князей Юсуповых», отдали целый зал пейзажам, и в этом зале главенствует художник Юбер Робер. В этом был тайный смысл?

Из Архангельского в «Новый Иерусалим» мы привезли восемь работ: две серии по четыре картины, первая — 1779 года, вторая — 1801-го. Это жемчужины нашего собрания. Причем они внушительных размеров, в одном случае — почти три метра в высоту и два в ширину, второй цикл чуть поменьше. Восемь этих монументальных пейзажей стали хедлайнерами выставки. Кроме того, мне было интересно их сравнить в одном пространстве. В европейском искусствознании есть точка зрения (на мой взгляд — ошибочная), что в поздний период художник хуже писал. Объяснить ее можно лишь тем, что в музейных собраниях за пределами России не так много поздних работ Робера. После Великой французской революции у этого выдающегося пейзажиста почти не осталось заказчиков на родине, для соотечественников он писал небольшие холсты, часто жанрового содержания. А вот монументальные полотна, да еще и серии, предназначались в основном для русской знати, и эти заказы спасли художника от нищеты.

Почему Робер был так у нас популярен?

Он удивительно совпал с русским вкусом. В нем есть ощущение воображаемого путешествия не то во Францию, не то в Италию. Ну вот чтобы никуда не ехать, но смотреть на картины на стене и мечтать. Первым Робера купил граф Александр Сергеевич Строганов, позже ставший президентом Академии художеств, — за что ему огромное спасибо. А ажиотажный спрос возник после того, как художнику заказал серию пейзажей император Павел I, и эти работы до сих пор находятся в Павловске. Безбородко, Милорадовичи, Воронцовы, Голицыны — у каждого во дворце висели пейзажи Юбера Робера.

Как его работы попали в коллекцию князя Юсупова?

Он приобрел их на антикварном рынке в Париже; по документам известно, что до 1815 года. В 1810-м (Робер уже два года как умер) Юсупов становится владельцем Архангельского и ищет искусство, созвучное дому. Большие пейзажи невольно соотносились с огромным парком. Для этих двух серий он специально выстроил восьмиугольные залы. Картины висели в простенках больших окон, реальные пейзажи рифмовались с пейзажами, представленными на картинах. Они и сейчас на том же месте.

Робер был эдаким певцом идеальной природы?

Не только. Он был не чужд бытописания. Особенно это заметно в римских работах 1760-х годов: он писал поток жизни, занятия обыкновенных людей. И позже в Париже, если что-то сносили или разрушали, в том числе Бастилию, Робер спешил это запечатлеть.

Он вообще был человеком разнообразных талантов. Например, занимался планировкой парков. Одно из его творений во фрагментах сохранилось до наших дней. Это парк в Эрменонвиле, который в XVIII веке был вторым после Версаля по популярности. Там был похоронен Жан-Жак Руссо. Идею гробницы Руссо, равно как и все гроты и другие парковые павильоны, тоже предложил Робер.

В 1780-е он работал в Версале: сделал грот для скульптурной группы Франсуа Жирардона «Аполлон и нимфы», руководил посадкой деревьев. (Чтобы деревья были на правильной высоте и парк оставался регулярным, в Версале систематически меняют посадки; последний раз Большую аллею обновляли в 1980-е.)

И серия из четырех пейзажей 1801 года из коллекции Архангельского, на мой взгляд, как раз изображает разные виды парков. В XVIII веке парки в основном были пейзажными, на английский манер, но разнообразными. В одних преобладала дикая природа, а в других было много разных затей: скульптура, мостики, гроты, павильоны, обелиски и прочее. На одной картине, которая висит сейчас в «Новом Иерусалиме», Робер изобразил Аполлона Бельведерского и египетский обелиск. Такой комбинации в реальном парке того времени быть не могло. Это его фантазия, проект.

Еще Робер пять лет служил главным хранителем Лувра (чего в России почти не знают, а во Франции помнят и посвятили этому отдельную выставку), даже жил в Лувре — была у его должности такая привилегия. В 1784 году, еще до революции, когда подумывали сделать Лувр общедоступным публичным музеем, Робер предлагал варианты экспозиции Большой галереи: верхнее освещение, стеклянный плафон. Вначале он реализовывал эти идеи в живописи, делал визуализации.

Пейзажист, архитектор, хранитель Лувра — прихотливый творческий путь…

У Робера вообще феерическая биография. У него было необычное для художника образование, что во многом объясняет характер его творчества. Живописи как таковой он не учился, Академию не окончил, навыки ремесла приобрел в мастерской скульптора Слодца и всю жизнь испытывал огромный интерес к скульптуре. В каждой его картине есть реальные или придуманные скульптурные группы. Он обожал статую Марка Аврелия и изобразил ее на десятках рисунков. У него есть множество зарисовок Лаокоона, в том числе выдуманный сюжет про обнаружение статуи. Он и античные рельефы выдумывал.

Помимо этого, Робер окончил католический коллеж, где выучил латынь. На его картинах часто встречаются надписи и подписи на латыни, и даже по-гречески, правда с ошибками, но все-таки.

И потом на 11 лет он уехал в Италию?

Поскольку он не оканчивал Академию, то в Риме оказался, как мы сказали бы сейчас, по блату, благодаря маркизу Франсуа Жозефу де Шуазелю (отец художника был у маркиза камердинером). Де Шуазеля назначили послом Франции в Риме, и Юбер Робер последовал за ним. Ему было 25 лет, какое-то время он числился пенсионером Французской академии, позже зарабатывал на жизнь рисунками античных древностей для просвещенных путешественников. Очень подружился с Жаном Оноре Фрагонаром, они были не разлей вода, буквально за ручку ходили, вместе ездили на этюды. На выставке в «Новом Иерусалиме» как раз есть пейзаж, где они вдвоем на этюдах.

Судя по сохранившимся портретам, например кисти Элизабет Виже-Лебрен, Робер был славным человеком. И современники о нем писали как о симпатичном, доброжелательном персонаже.

Одновременно он отлично ориентировался в рыночных стратегиях, успешно выставлялся на Салонах, его любил Дени Дидро, и можно предположить, что они были друзьями. Наконец, гениальный маркетинговый ход: Юбер Робер вступил в масонскую ложу, где познакомился со Строгановым, что открыло ему русский рынок. Тем самым он обеспечил себя влиятельными, богатыми и заинтересованными заказчиками на десятилетия вперед.

Сказалось ли его увлечение масонами на творчестве? Есть ли в его пейзажах масонские символы?

Я лично никаких символов не вижу — может быть, за исключением того, что Робер постоянно изображал камень. Но есть такие специалисты, которые находят масонские символы везде.

Как Робер пережил революцию?

Чудом избежал эшафота, вместо него казнили его полного тезку. Мог бы погибнуть ни за что. Он, с одной стороны, был весьма лояльным гражданином, а с другой — не был ни за белых, ни за красных, занимался своим делом. Но в какой-то момент (судя по всему, по доносу — художники тоже стучали друг на друга) он оказался в тюрьме Сан-Лазар. И там тоже писал картины, из чего можно заключить, что распорядок в тюрьмах XVIII века был не такой жесткий, как 200 лет спустя. Симпатичные сюжеты: тюремный обед, игра узников в шары. В этих листах тоже был элемент фантазии. Это его творческий метод — смешивать вымысел с реальностью.

Можно как-то определить, в чем ценность его пейзажей?

В его работах есть ощущение гармонии, равновесия между природой и творением человеческих рук, в них есть культура в самых разных ее проявлениях, есть античная и ренессансная традиция. Эти пейзажи — своего рода манифест: в них считывается непрерывность и единство европейской истории. Для образованного человека XVIII века это было важно. И при этом античная традиция именно что живая: художник населяет руины вполне узнаваемыми героями, своими современниками. Внутри базилик рисует сеновалы, по руинам расставляет туристов с гидами. Персонажи в античных тогах соседствуют на его картинах с людьми в одежде XVIII века. Юбер Робер уловил дух эпохи. Человечество не так часто переживало подобное волшебное состояние: один раз — в эпоху Ренессанса, второй — накануне Великой французской революции, когда тоже было ощущение, что все вернулись в золотой век. Робер — один из самых чутких мастеров XVIII века, его картинами можно иллюстрировать любую особенность культуры предреволюционных десятилетий.

Если рассматривать феномен неоклассицизма, который был последним интернациональным стилем, так или иначе затронувшим абсолютно все европейские школы, Робер был одной из ключевых фигур.

Кроме того, он абсолютно гениальный рисовальщик. В XVIII веке все художники превосходно рисовали, но Робер даже на этом фоне — один из самых поразительных. Эрмитаж обладает большим собранием его рисунков, их изучают, но широкой публике их ценность совсем не очевидна.

Сколько всего в России работ Юбера Робера?

Моя эрмитажная коллега Екатерина Дерябина, написавшая диссертацию о художнике, выявила более 100 картин этого автора в музейных и частных собраниях (правда, в 1930-е годы во время печально известных сталинских распродаж часть этих работ оказалась за пределами России). И это не считая рисунков в Эрмитаже! Екатерина, на мой взгляд, лучший специалист по Роберу в мире, ведь она отвечает за богатейшую коллекцию — во Франции таких нет. В Лувре неплохая, но в Эрмитаже несравненно разнообразнее и интереснее. Плюс к этому пейзажи Робера есть практически во всех региональных российских музеях, куда эти работы попали в 1920–1930-е во время распределения музейного фонда.

А какое место в этом ряду занимает Робер из Архангельского?

По значимости наше собрание сопоставимо с ГМИИ, мы делим второе и третье места. В Архангельском есть даже подделки под Робера XIX века — судя по всему, вещи учеников Императорской академии художеств. Они делали такие пастиши: не всем же заказчикам хватало денег на подлинники. Наши подделки — вполне достойного качества, они выполнены по мотивам картин, которые раньше были в Царском Селе, а сейчас находятся в одной японской коллекции.

То есть наследие Юбера Робера не совсем уж в забвении.

Этого художника в России знают, но нельзя сказать, что он популярен. И он такой не один. Вот сейчас открылся музей Павла и Сергея Третьяковых, где, помимо прочего, представлены этюды барбизонской школы. В России одна из лучших коллекций живописи барбизонцев, уникальное собрание; они оказали огромное влияние на русских пейзажистов второй половины XIX века. Но об этом практически никто не знает, в ГМИИ эти работы, как правило, не выставляются. Хотя бы сейчас они стали доступны в новом музее!

Причем и барбизонцы, и Робер — то искусство, которое нравится зрителю: там есть сюжет, есть что рассматривать, о чем фантазировать. У Робера можно расшифровывать каждый пейзаж: что он увидел в натуре, а что придумал. Жаль, что пока для кураторов свет клином сошелся только на импрессионистах.

Государственный историко-художественный музей «Новый Иерусалим»
«Французский вкус князей Юсуповых. Живопись французских мастеров из собрания музея-усадьбы „Архангельское“»
До 28 августа