18+
Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Давно привычно называть этот музей Румянцевским, хотя изначально он писался иначе — Румянцовский. Так и во всех документах значилось, пока в конце концов, уже в советское время, безударная гласная не трансформировалась почему-то в букву «е». Но будем придерживаться новой традиции, поскольку она напрочь отменила прежнюю.
Поначалу музей был петербургским. В его основу легла обширная коллекция графа Николая Румянцова (Румянцева) (1754–1826) — человека незаурядного, просвещенного и деятельного, на пике карьеры занимавшего посты министра коммерции и министра иностранных дел. Он получил образование в Лейденском университете, впоследствии долго жил в Германии, находясь на дипломатической службе, — словом, был носителем европейского духа, однако и большим патриотом. В частности, увлечение западными книгами и гравюрами сочеталось у него с пристрастием к русской истории и этнографии. А еще он живо интересовался археологией, нумизматикой, минералогией, ботаникой. Все эти наклонности нашли отражение в богатой и пестрой коллекции, которую Николай Петрович держал в своем доме на Английской набережной.
Скончался престарелый граф спустя три недели после восстания декабристов. Письменного завещания он не оставил, но выразил устную предсмертную волю душеприказчику, младшему брату. Эту волю Сергей Румянцов изложил 3 ноября 1827 года во «всеподданнейшем прошении» на имя императора Николая I: «Желал бы я, всемилостивейший государь, чтобы пользование всего того, что музеум содержит, было распространено на юношество благородное, воспитывающееся в учреждениях, столь отечески призираемых самим вашим императорским величием».
Государь инициативу в целом поддержал, хотя и отклонил адресацию исключительно «юношеству благородному». Вместо Пажеского корпуса завещанные коллекции были переданы Министерству народного просвещения. Изданный рескрипт гласил, что «Румянцовский музеум, как заведение общественное, будет однажды в неделю открыт для публики». Правда, специальная комиссия, прибывшая в два особняка на Английской набережной для приема имущества, сочла здания ветхими и запущенными, а коллекции — недостаточно разобранными и описанными. Так что еще три года ушло на ремонт помещений и структуризацию фондов.
Официально музей открылся 23 ноября 1831 года, однако фурора это событие не произвело. Публика шла сюда плохо. Главная причина заключалась в том, что министерство этим учреждением откровенно тяготилось и при любом удобном случае норовило урезать ему бюджет. Да и само по себе собрание Румянцевского музея, львиную долю которого составляли книги — от манускриптов и инкунабул до современных изданий, никак не могло конкурировать с Императорской публичной библиотекой, популярной и процветавшей. Миссия же художественного музея в ту пору была ему недоступна. Хотя в описи коллекций значились 4752 листа гравюр и эстампов, оценить по достоинству это сокровище могли немногие знатоки. А следующую позицию в описи занимали «портреты, картины и скульптуры — 10 единиц». Явно недостаточно для ажиотажа среди любителей «знатнейших художеств».
По прошествии лет начальство вынуждено было констатировать, что роль самостоятельного очага культуры музеуму не по плечу, и в 1845 году его передали в ведение той самой Публичной библиотеки. Вскоре директором нового подразделения стал известный писатель, князь Владимир Одоевский, искренне желавший все здесь исправить и наладить. Однако изменить удручающее положение дел ему так и не удалось; все его попытки реформировать деятельность или получить ассигнования на ремонт неизменно проваливались. Весной 1860 года Одоевский обратился к директору Публичной библиотеки барону Модесту Корфу с горестным письмом: «Невыносимо тяжко мне видеть вверенное мне учреждение, находящееся в столь безвыходном состоянии. Еще прискорбнее бы мне было обессмертить свое имя тем, что в мое управление сгорели неоценимые, нигде более не находимые сокровища для отечественной истории, а это может случиться каждый день».
Одним из вариантов решения накопившихся проблем Одоевский назвал передачу всего собрания в Москву — и такой сценарий был утвержден на заседании комитета министров: «Здания Румянцовского музеума и принадлежащие ему земли продать и вырученную сумму отдать в распоряжение министерства народного просвещения с тем, чтобы она… составила неотъемлемую собственность этого учреждения и, с переводом в Москву, следовала за ним в полном составе».
Три петербургских десятилетия не принесли Румянцевскому музею ни славы, ни выгод, а вот с переездом его в Москву ситуация начала выправляться буквально на глазах. Что объяснимо: древняя столица тогда не была избалована богатством культурной жизни, университет оставался чуть ли не единственным светом в окошке. Здесь не имелось ни одной библиотеки, предназначенной для всеобщего пользования, и музеев тоже еще не было никаких — ни Исторического, ни Третьяковской галереи. Так что местная интеллигенция встретила известие о передислокации Румянцевского музея с воодушевлением, а меценаты потянулись за кошельками.
Трудно назвать точную дату, от которой отсчитывался бы московский период в жизни музея. Было несколько этапов в его обустройстве на новом месте, каждый из которых что-нибудь по-своему символизировал. Важный рубеж — лето 1861 года, передача под музейное собрание знаменитого дома Пашкова близ Кремля. Почти одновременно с этим произошло другое событие, тоже знаменательное: в Москву из Петербурга привезли «Явление Мессии» кисти Александра Иванова. Гигантское полотно, показанное в актовом зале 1-й мужской гимназии, пользовалось таким успехом у москвичей, что император Александр II решил оставить картину в Первопрестольной — в качестве дара. По сути, именно с него началась история картинной галереи Румянцевского музея.
Первая версия постоянной экспозиции открылась в доме Пашкова 9 мая 1862 года. Впрочем, буквально через месяц ее закрыли для переделок, и 24 августа состоялась повторная «премьера» — теперь уже в присутствии государя императора. Игра стоила свеч: именно члены царской семьи впредь оставались важнейшими донаторами музея. Ради его пополнения не единожды перетряхивались закрома Эрмитажа. Однако это ничуть не умаляло значимости других пожертвований. Список дарителей и покровителей Румянцевского музея огромен, ему доставались и денежные взносы от частных лиц, и целые коллекции книг, рукописей, картин, изваяний. Как выразился в одном из писем Николай Исаков, главный организатор музея, «это общее дело, и каждый кладет свою лепту». Литератор и археограф Михаил Веневитинов, племянник блистательного поэта пушкинской поры, сформулировал еще прямее: «Румянцевский музей только в Москве нашел благодарную почву для выполнения своего прямого назначения».
Правда, при основании здешнего музея под него оказалась заложена «мина замедленного действия», которая дала о себе знать впоследствии. Желая оставить в неприкосновенности коллекции, завещанные графом, власти повелели все новые поступления учитывать и хранить отдельно, что отразилось и в названии институции — Московский публичный и Румянцевский музеи. Бюрократическое разделение по сути единого хозяйства усугублялось еще и тем, что библиотечные функции по мере разрастания фондов все тяжелее сопрягались с музейными.
Культурный кластер бывает хорош в том случае, когда в нем есть простор и господствует разумный порядок. А Румянцевский музей жил в тесноте и в условиях громоздкой, неудобной структуры. Недаром еще до революции в прессе звучали призывы такого рода: «Когда страдает наука, то можно в пользу ея поступиться эстетикой». Имелось в виду, что пора уже передать многочисленные предметы искусства в новый цветаевский музей по соседству (Иван Цветаев, кстати, на протяжении десяти лет занимал должность директора Румянцевского музея). И тогда, разгрузив дом Пашкова, можно на радость ученым мужам оставить в нем только библиотеку. Подобными рекомендациями позднее воспользовались большевики — на свой лад.
Но до той поры никакая реорганизация Румянцевского музея всерьез не обсуждалась. Коллекции все росли и росли, периодически что-нибудь перемещалось с места на место, иногда дело доходило до строительства (например, в 1900-е годы по проекту Николая Шевякова было возведено двухэтажное здание с застекленной крышей, предназначенное для картинной галереи). Отдельное пространство занимал так называемый Ивановский зал, где экспонировалось «Явление Христа народу». А последним приобретением в части недвижимости стал особняк на Садовой-Черногрязской улице — его вместе с художественной коллекцией покойного мужа передала музею вдова нефтяного магната Льва Зубалова. Оформление дарственных документов началось в 1917 году, при Временном правительстве, а завершилось уже в 1918-м, при советской власти.
Грянувшая пролетарская революция принесла с собой множество радикальных перемен. Коснулись они и Румянцевского музея, который из «императорского» переименовали в «государственный». Вопреки опасениям, его собрание не только не подверглось разорению, а ровно наоборот — стало пополняться невиданными доселе темпами. Экспроприация экспроприаторов приводила к тому, что и к дому Пашкова в Староваганьковский переулок, и в новый музейный филиал на Садовой-Черногрязской свозились тысячи единиц хранения из реквизированных коллекций. Нередко изъятия документально обставлялись так, что владельцы будто бы сами просили революционные власти временно «посторожить» ценное имущество, однако смысла происходящего это не меняло.
Музейщики прикладывали героические усилия, чтобы все эти лавинообразные поступления вместить, описать и уберечь от расхищения (спойлер: все равно потом очень многое утекло на сторону, причем по легальным каналам, в частности через антикварные магазины Госторга). А еще здесь готовились к приему значительных коллекций из Эрмитажа: раз Москва теперь опять столица, то и размах тут должен быть поистине столичным — полагали некоторые товарищи из партийного руководства. Планы эти были отчасти реализованы, хотя уже после упразднения Румянцевского музея.
Как ни странно, после революции у руля здесь больше трех лет оставался прежний директор, князь Василий Голицын. Но в 1921-м его все же сместили, понизив в должности. Комиссия по чистке кадров отмечала, что «первые годы революции музей не только продолжал оставаться обломком старого царского строя, но и активным врагом советской власти». Новым руководителем назначили Анатолия Виноградова, профессионального книговеда и начинающего писателя 33 лет от роду. (Когда-то он поочередно ухаживал за обеими дочерями профессора Цветаева — в карьерных целях, по мнению Марины Цветаевой; она описывала его как человека «с нестерпимо-честными пустыми глазами».) Виноградов сразу же окрестил вверенное ему учреждение «старым нелепым музеем» и взял курс на отделение библиотеки от картинной галереи. Можно сказать, что он сам выковал те гвозди, которые были вбиты в крышку музейного гроба. Впрочем, вряд ли он мог спасти Румянцевский музей, даже если бы очень хотел.
Финальная точка в истории этого заведения была поставлена в 1924 году: Наркомат просвещения РСФСР счел целесообразным музей ликвидировать, а его коллекции передать в ведение других учреждений культуры. И началось тектоническое движение фондов.
В результате реформы появилась Публичная библиотека имени В.И.Ленина, ныне Российская государственная библиотека. Прочие коллекции разошлись по нескольким адресам. Так, эпохальное полотно Александра Иванова отправилось в Третьяковку (хотя и не сразу: зал для его показа удалось подготовить только к 1932 году). Туда же переместили и большинство других работ русских художников. Многое досталось Историческому музею, а вот этнографическая коллекция поступила в МГУ. Главным же выгодоприобретателем стал Музей изящных искусств на Волхонке (впоследствии Государственный музей изобразительных искусств имени А.С.Пушкина), который среди прочего получил значительное собрание западноевропейской живописи, графики, скульптуры. Правда, он выполнял еще и диспетчерские функции: отсюда многие экспонаты разъезжались по музеям страны. Ту же роль играла Третьяковская галерея. В целом процесс этот оказался довольно мучительным. Случались тогда и бесследные пропажи, и необоснованные списания, и закулисные распродажи с целью поправить финансовое положение государства. Такого рода подробности получили огласку лишь десятилетия спустя.
Итак, колосс рухнул под бременем своего культурного багажа и под натиском революционной оптимизации. Происходили потом и другие потрясения в музейном хозяйстве страны, но почему-то именно ликвидация Румянцевского музея вспоминается в наши дни с особой ностальгией.
