Анатолий Осмоловский: «Каждые десять лет в России возникает новый контекст для искусства»

Сейчас многие пророчат стагнацию отечественной художественной жизни. В то же время, как показывает история, кризисная, переломная эпоха, напротив, может дать мощный импульс развитию искусства. Что вы об этом думаете?

Я хочу обратить внимание на то, что в России, условно говоря, каждые десять лет возникает контекст, который совершенно не сравним с предыдущим. Возьмем, например, 1990-е и 2000-е — это же невероятное различие! 1990-е — это энтузиазм; художественная жизнь в то время была очень динамичной, несмотря на полное отсутствие денег и возможностей. В 2000-е, а затем в 2010-е годы, которые из этой череды были, на мой взгляд, самыми малоинтересными, складывались другие ситуации. Сейчас мы входим в новую эпоху, и невозможно сказать, какая она будет. Но искусство живет в любых условиях. И если институции могут быть ограничены цензурой, самоцензурой и медийной политикой, то художников никто ограничить не может. Могут возникнуть совершенно нетипичные условия — из-за тех же санкций. Эта ситуация по-своему оригинальна, и из этой оригинальной ситуации могут быть сделаны оригинальные выводы, и, соответственно, возникнет оригинальное искусство. Мы не можем сейчас ничего прогнозировать или требовать, но надеяться на то, что наши художники как-то отреагируют и сделают что-то интересное, мы можем. Что касается моего художественного тонуса и состояния, то оно достаточно боевое. Единственная боязнь связана с самим процессом производства работ: сломается какая-нибудь фреза, которую производят на Западе, и ищи ее потом. Поэтому хочется как можно быстрее сделать все, что запланировал.

Какое искусство наиболее адекватно сегодняшнему моменту?

Сейчас многие люди не знают, что делать в искусстве и как думать об искусстве. Поэтому, на мой взгляд, сегодня один из рабочих вопросов — это вопрос о том, что такое искусство. Именно в таком контексте, как нынешний, этот старый концептуалистский вопрос будет звучать по-новому, потому что сегодня он связан, скорее, с этикой. Также интересно методологически продумать тему модели художника.

Какая она — эта модель?

Я пропагандирую модель действующего художника. Речь не идет о перформансе — это всего лишь жанр. Художник должен иметь активную позицию, а транслироваться она может и через объект. Недавно в институте «База» мы провели семинар, посвященный обсуждению книги Алена Бадью «Апостол Павел. Обоснование универсализма». В нем приняли участие Константин Бохоров, Дмитрий Гутов, молодые философы. Мне показалось, что это очень важный текст в такой экстремальной ситуации. Это философия активизма, и апостол Павел выступает в книге как активист. Если упрощенно, книга о том, как надо думать, для того чтобы действовать. Некоторые моменты произвели на меня большое впечатление. Например, заявление: «Надежда — это настойчивость». Это активистская позиция — не ожидания, а действия. Я вижу здесь прямую связь с искусством, если мы будем подразумевать под ним не созерцание и рисование, а активную позицию. Я всегда в такой позиции и находился. Я против другой модели художника — художника-созерцателя, который стоит где-то в стороне и не является участником процесса.

Вы говорите об аполитичном, неангажированном художнике, который переносит искусство в некую автономную область?

Я не против автономного искусства, но эта автономная позиция должна быть явлена самим автором. Автор должен специально прорабатывать и придумывать технологии отстранения, специальным образом уходить от тех или иных дискурсов или программ, которые могут его ангажировать, поглотить или вписать в те проекты, с которыми он не хотел бы ассоциироваться. Автономная позиция — это тоже активная позиция, уход — это тоже действие.

Сейчас, вероятно, можно ожидать новый всплеск акционизма. Но насколько эти практики вписываются в контекст искусства?

На мой взгляд, искусство перформанса и акционизма закончилось в 1990-х. В 2000-е у Pussy Riot еще можно было наблюдать проблески художественности, но остальное не имело к искусству никакого отношения. Покойный философ Валерий Подорога верно сказал: когда художник совершает жест, который заканчивается насилием (например, его сажают в тюрьму), искусство оказывается под вопросом, потому что ты не можешь высказать по поводу произошедшего никакого эстетического суждения. Ты поддерживаешь этого человека, потому что он действительно тебе нравится или ты хочешь его морально поддержать? И наоборот, можешь ли ты критиковать действия человека, если он сидит в тюрьме? Возникает этический аспект, которого невозможно избежать здесь и сейчас. Лет через десять можно сказать, был этот жест искусством или нет. Но, например, если Петр Павленский и делал искусство, то это плохое искусство.

Сегодняшний акционизм — это политическое высказывание. Если там и есть что-то художественное, то только как у Пабло Пикассо, который сказал однажды: «Я войду в каждый дом в виде унитаза». Он имел в виду, что эстетика, которую он разрабатывает, повлияет на сантехнический дизайн и таким образом люди, которые и не догадываются о существовании Пикассо, все равно будут иметь с ним дело. Так вот, художественность сегодняшнего акционизма — это стихийная художественность. Я посмотрел недавно фильм о людях, которые сейчас занимаются активизмом. Они говорят о том, как правильно сделать акцию, чтобы на нее пришли СМИ и чтобы все было хорошо освещено, но они не заинтересованы в том, чтобы соотносить себя с искусством, работать в логике искусства.

Этому вы и учите в «Базе»?

Художник должен понимать, какую позицию он хочет занимать в истории искусства. От этого понимания отстраивается все остальное. Чтобы заниматься искусством, нужно делать три вещи: подражать, опровергать или пародировать. Но для этого необходимо знать, кому конкретно ты собираешься подражать, кого опровергать и кого пародировать. Поэтому история искусства — важный элемент обучения. Мы не учим именно ремеслу, хотя и практические занятия у нас иногда бывают.

В конце 2000-х вы описывали современную на тот момент ситуацию в искусстве, обращаясь к понятию «рефлексивный модернизм». А что насчет сегодняшней ситуации?

Сейчас я как раз веду курс, в котором собраны тенденции, доминировавшие в последние 30 лет: в 1990-е, 2000-е и 2010-е. За это время были предприняты различные попытки преодоления постмодернизма, но в конечном счете этого преодоления не произошло.

Все направления и методы, которые были изобретены за это время (например, партиципаторное или нонспектакулярное искусство), находились, как мне представляется, под влиянием постмодернистской парадигмы и были построены на эклектических связях и взаимодействиях. Даже популярное сейчас понятие «метамодернизм» является компромиссным вариантом. Все это напоминает колебания осциллографа. Сейчас, возможно, наступит другая эпоха, ведь мир стоит на пороге радикального обновления.

Согласно Бадью, о котором вы уже говорили, импульс развитию искусства дают события, меняющие представление о форме. Можно ли предположить, что мы находимся на грани такого события?

По Бадью, есть два вида событий. Одно из них, условно говоря, позитивное. Для него это, например, Великая Октябрьская революция или майские события в Париже 1968 года, в которых он принимал непосредственное участие и которые радикальным образом перестроили всю гуманитарную сферу в Европе. Это события, которым он присягнул, которым он хранит верность — а это для него очень важные термины. Но есть и другого типа событие — событие ужасного, которому невозможно присягнуть. Например, холокост. Эти два типа важно разделять, и, какое событие нас ожидает впереди, предугадать невозможно.

При институте «База» было основано издательство, деятельность которого нацелена на то, чтобы знакомить русскоязычного читателя с актуальной гуманитарной мыслью. Было выпущено два номера журнала «База» и три — «Термита». Но регулярную издательскую деятельность, как я понимаю, наладить нелегко?

«Базу» мы издавали в начале 2010-х годов — сейчас для этого нет возможностей.

Что касается «Термита», то его мы издавали в рамках лаборатории художественной критики, которую вели на «Винзаводе». У нас потенциально был собран новый номер, но из-за последних событий он завис в воздухе.

Главным автором была Ариэлла Азулай — израильская интеллектуалка, которая написала очень боевой текст о деколониализме. Тема актуальная, но прицел был на западный контекст. Так что в том формате, который мы придумали, номер не вый­дет: его надо заново собирать уже на нашем материале.

А вы сами сейчас над чем работаете?

Еще до всех событий я задумал серию «Хлебов» с новой идеей. В ней появляется мотив двуглавого орла. Пока не могу говорить, где эта серия будет показана, потому что, как и у многих, у меня сорвалось некоторое количество персональных выставок в Европе.

Как еще изменились планы с началом спецоперации?

Летом у студентов «Базы» всегда проходит большая выставка. В этот раз на «Фабрике» был запланирован проект под названием «Обычная выставка». Но в новом контексте выставка с таким названием просто не может сложиться. Поэтому мы решили посвятить ее книге «Апостол Павел» Алена Бадью, все десять глав которой мы подробно разобрали.