Алина Глазун: «Мне близок способ мышления, который используется в мемах»

Как вы выбираете слова и фразы для своих объектов?

По-разному. Иногда они совершенно случайно рождаются из воздуха, иногда я беру цитаты. Вырванные из контекста, эти цитаты лишаются изначального месседжа и превращаются в какой-то портал. Это самое завораживающее в работе со словами — их расширение до бесконечности, взлом закостенелых смыслов и коннотаций. Кстати, некоторые фразы, которые я придумываю, зрители воспринимают как цитаты из поэзии или откуда-то еще. Например, у меня есть объект с надписью «Моя славная детка не знает, где юг», и многие спрашивают: «Это какая-то рэп-композиция? Стихи? Я точно помню, что слышал это в каком-то сериале!» Но нет, это просто случайно пришло в голову.

Вы не раз подчеркивали, что если случайные фразы, которые возникают в ваших объектах, соотносятся с текущим моментом, то это, скорее, совпадение. Но, судя по последним работам, вы все-таки отреагировали на внешние обстоятельства.

Когда интенсивность внешнего мира повышается, мы не можем на это совсем не реагировать, ведь все мы находимся в некоем поле чувствительности: и эстетическом, и информационном, и событийном. Мои ощущения от происходящего обрели форму в недавней выставке «Образы смутные» в галерее Myth. Часть зала заняла огромная патетичная серебряная штора с надписью «Юпитер, ты сердишься». Эта инсталляция — про глобальное и необратимое, про процессы, неподвластные человеку. Серия камерных объектов с текстами «Туман», «Нет», «Не взрыв, но всхлип» (цитата из «Полых людей» Томаса Стернза Элиота), «И ты бы меньше грустила» (цитата из стихотворения Жака Превера), наоборот, транслировала очень личные, интимные переживания. В общем, выставка получилась немного напряженная и драматичная.

Текстовое искусство вдвойне провоцирует на интерпретации. Можете ли вы вспомнить особенно неожиданные?

Абсолютно все интерпретации неожиданны. Более интересная точка внимания для меня — даже не интерпретации, а сложность в прочтении и воспроизведении фраз. Какое-то время я даже собирала скрины фото в интернете со своими работами и подписями к ним. Под фотографией инсталляции на фасаде Музея Москвы со словами «Все немного разные» стояла подпись: «Все очень непохожие». А под фотографией автобусной остановки, которую я оформила надписью «Все разминулись», было указано: «Мы разминулись». О каком понимании и взаимопонимании может идти речь, если мы даже не можем прочитать, что написано?

Где вы находите объекты, которые становятся компонентами ваших работ?

Где угодно. Бывают счастливые случаи, когда что-то находится на улице, но сейчас улицы у нас довольно чистые и ничего особо не найдешь. Но есть блошиные рынки и замечательный рынок в Измайлове с антикварными рядами. Для меня одинаково прекрасным может быть и мусор, случайный обломок непонятно чего, и какая-нибудь антикварная статуэтка или рама, которая стоит существенных денег. И то, и другое для меня привлекательно и желанно, и с тем, и с другим я хочу работать. Что общего между обломком и прекрасной статуэткой? То, что у каждого из них есть уникальное прошлое, своя история, которую я никогда не узнаю. Но когда они попадают в мои руки, они получают новую историю, обретают будущее. В одной из недавних работ я соединила неочевидную цитату из Откровения Иоан­на Богослова с маленькой деревяшкой с выжженным на ней и раскрашенным зайчиком. На обратной стороне было указано, что это какая-то художественная школа, 1964 год. Работать с предметами, у которых есть история, всегда азартно и интересно. Что этот зайчик делал все эти годы?

Попадались ли вам какие-то особенно загадочные предметы?

Я часто привожу в пример историю с металлическим предметом, который, как я думала, является частью какой-нибудь игрушечной ракеты, а это оказался наконечник пожарного шланга. Когда ты не знаешь функцию предмета, это дает свободу в обращении с ним и вообще позволяет прийти к более открытому восприятию мира: будто ты впервые на этой планете и все для тебя здесь новое и незнакомое.

Бывает ли такое, что жалко использовать свои находки для создания произведений?

Да, это вечная проблема. (Смеется.) Причем это не обусловлено ценностью предмета или чем-то еще. Вот недавно на прогулке я нашла фигурку маленького котика и думаю: «Ну как я буду его использовать?» Иногда требуется много лет, чтобы я поняла: пришло время. Так было, например, с керамическим конусом (может, от подсвечника), который я лет десять назад купила на блошином рынке в Греции за €1. Не знаю почему, но мне было очень жалко его использовать.

А опишите пространство, где вы работаете. Вы наверняка накопили тысячи удивительных вещиц, которые образовали своеобразный музей редкостей.

Я стараюсь ограничивать себя в этом деле. Иначе я буду жить в каком-то музее странных предметов. И буду накапливать их, как люди, которые страдают накопительством. Я тоже так могу. (Смеется.) Сейчас я стараюсь без необходимости не ездить на барахолки и не закупать ничего лишнего. И обязательно думаю: точно ли я в ближайшее время поработаю с этой вещью? Кроме того, важно, чтобы предметы находились в поле моего зрения. Если они будут лежать где-то в закрытых ящиках в шкафах, то их как бы не будет для меня существовать. Поэтому какая-то часть просто разложена на полу: разные ткани, фигурки, буквы. И хотя я стараюсь не обрастать огромным количеством материалов, все равно у меня есть небольшая ячейка на складе, где хранятся тигр в натуральную величину, еще два тигра поменьше и всякие важные предметы, с которыми я не могу расстаться, но и дома жить с ними тоже нет возможности. Хотя на наступивший Новый год — год Тигра — я все же привозила огромного тигра на неделю домой.

Ваш метод включает что-то и от дадаизма, и от концептуализма, а в работах встречаются аллюзии к произведениям разных эпох. Насколько ваша искусствоведческая подготовка предопределила формы вашего искусства?

Думаю, она избавила меня от какой-то внутренней драмы, потому что, когда я еще только училась в университете и изучала историю искусств, я хотела быть великим живописцем. Все, что мне нравилось и по-прежнему нравится, — это прежде всего живопись, особенно Проторенессанс, Раннее Возрождение, Северное Возрождение. Но с живописью сразу как-то не срослось. Я очень переживала, но случился замечательный выход в contemporary, благодаря чему все хорошо сложилось в голове и сердце: восхищаться можно одним, а делать другое. Современное искусство не является неполноценным или ущербным по отношению к старому искусству. Я по-прежнему обожаю старое искусство и в путешествиях могу пожертвовать XX веком и contemporary art, но точно найду все самое старое и посещу археологические музеи и музеи естественной истории, где представлены объекты, пограничные с искусством. Ведь та же Венера Виллендорфская находится не в Kunsthistorisches, а в Naturhistorisches (не в Музее истории искусств, а в Музее естественной истории в Вене. — TANR).

Ваши коты с античными именами, Улисс и Федр, являются постоянными героями ваших работ. А как вообще у вас появилась кошачья тема?

Я начала делать работы с изображениями котиков в 2013 году, за месяц до появления в моей жизни Улисса. Это были ассамбляжи с вырезанными текстами из журналов и мордочками котиков. Фразы были многозначительными, но мордочки, вклеенные рядом, обрубали любой пафос и нивелировали ощущение серьезности. Однажды я совместила мордочку вислоухого кота с фразой «Надолго вы с нами, Сергей?», вырезанной из какого-то журнала. Потом на выставке ко мне подошел человек и сказал, что это цитата из свежего интервью Сергея Капкова галеристке Елене Селиной. А я даже не обратила на это внимания, потому что прочитывание журналов и газет для того, чтобы что-то оттуда вырезать, отличается от обычного чтения. В этот момент ты не видишь содержание написанного, а замечаешь только отдельные формулировки, которые глаз выхватывает как реди-мейды. Что касается Улисса и Федра, то они стали постоянными героями моих работ с началом пандемии: когда мы все оказались заперты дома, фокус вдохновения предсказуемо переключился на семью.

Такие ваши работы, как мне показалось, строятся по принципу метаироничных мемов, когда изображение смешного котика дополняется надписью, которая с ним не связана. Вы черпаете вдохновение в мемах?

Скорее, это какое-то неосознаваемое влияние. Возможно, мне просто близок способ мышления, который используется в мемах. Иногда мы даже не осознаем, что на нас повлияло. В какой-то момент мне захотелось сделать паблик-арт-объект, и у меня был примерный образ, как он должен выглядеть: расходящиеся буквы на металлических палочках. Этот образ я потом использовала и в маленьких скульптурах. Я поняла, откуда он взялся, случайно наткнувшись в телефоне на фотографию или скриншот десятилетней давности. Там была запечатлена металлическая конструкция советского времени, установленная где-то в парке и предупреждающая: «Осторожно, клещ!». Так что, если меня спросят, что повлияло на мое творчество, я могу совершенно серьезно сказать, что это надпись «Осторожно, клещ!». (Смеется.) В ней было все, что мне нравится.

Ожидаются ли в ближайшее время какие-то проекты с вашим участием?

Больших городских проектов пока нет. Но в Музее AРT4 открылась выставка питерских коллекционеров Сергея Лимонова и Дениса Химиляйне, где представлена моя работа, ставшая хитовой. Там мой кот Улисс то ли летит, как «Вратарь» Александра Дейнеки, то ли вскидывает вверх руки, как Мария Магдалина со «Снятия с Креста» Симоне Мартини, и светящаяся надпись «Боже». Галерея Myth, когда там выставлялась эта работа, превратилась в настоящее место паломничества. Туда стали приходить подростки, только чтобы сфотографироваться на фоне этой инсталляции. В AРT4 работу установили в большом окне, которое выходит на Хлыновский тупик. Я тем временем продолжаю делать маленькие, камерные вещи. 

Музей АРТ4, Москва
«Вещи. Из частных коллекций Сергея Лимонова и Дениса Химиляйне»
До 3 сентября