Валерий Чтак: «Да ничего я не хочу сказать, я дадаист»

«Все серенькое, какие-то буковки… Ничего не понятно, но прикольно», — так сам он шутливо описывает их от лица обобщенного зрителя. Многие думают, что Чтак начинал с граффити, поэтому он первым делом предупреждает, что не имеет отношения к стрит-арту. И сразу переходит на ты. Мы встретились в мастерской художника и поговорили об искусстве: его и вообще.

Однажды ты сказал, что любишь давать интервью, потому что любишь гнать.

Да, я люблю гнать. Гнать — это классно. Понимаешь, хорошо бросать карбид в воду. Если просто бросить карбид, то ничего не будет. Надо именно бросать в воду. Гнать — то же самое. Если в этот момент человек тебя внимательно слушает, происходит химическая реакция.

Тогда погнали. Скажи, текстовое искусство — это тоже возможность санкционированно гнать? Есть у тебя, например, работа с абсурдной фразой «Комары едят грибы»…

Ну да, да. Особенно с появлением всяких статусов типа «художник года», самый такой, самый сякой. С увеличением твоей рыночной цены ты просто получаешь возможность говорить все больше и больше. Вот как Дэмиен Хёрст. Сначала ты берешься за акул, потом появляются пилюльки, потом бабочки, потом еще что-то, а потом все такие: «Ну, Дэмиен Хёрст — это имя, которое продается, поэтому мы расширим границы, и пускай делает что хочет». Вот он и делает, что он хочет. И эта схема работает не только для всяких Young British Artists и прочих братьев Чепменов. Она работает и в малых случаях. Тебе позволяют говорить всякое концептуалистско-странное и не очень конвенциональное.

Раз ты заговорил о статусах, как прокомментируешь, что Cosmoscow — проходящая в Москве с 2015 года международная ярмарка современного искусства — назначила тебя «художником года»?

Ну, «назначила»… В этом году ты — «художник года», в следующем будет кто-то другой. Это как полковником тебя назначили, а полк не дали. Слава богу, это не премия. Я в них никогда не участвую и заявки не подаю. А тут мне просто позвонил Леша Масляев (куратор Фонда поддержки современного искусства Cosmoscow. — TANR) и сказал: «Ты „художник года“ по версии Cosmoscow. Поздравляю». Ну отлично. Хорошо, что так произошло. Значит, кто-то признаёт мои заслуги. Вообще, «самый лучший художник» — это как «самый высокий карлик». Выходишь за границы Cosmoscow, где тебя только что узнавали, автографы просили, заходишь в магазин — «Вам пакет надо? Чтак? Это кто такой?» Караваджо, кстати, признали великим художником и одной из фундаментально важных фигур барокко только через 300 лет после смерти. 300! А при жизни он просто ходил со шпагой и убивал людей, в драках участвовал. Я, конечно, не Караваджо, но представь, если мои картины кто-то там обнаружит через 300 лет. «А это что? Это на французском? А, да, это ж был такой древний язык».

Кстати, о французском. В твоих работах встречаются слова и фразы на многих языках, помимо русского и английского.

Я не владею ни одним из тех языков, что использую. Я только по-английски понимаю и говорю свободно.

У меня возникла теория, что это такой парадоксальный ход, позволяющий тебе приблизиться к тому, чтобы самому не понимать свои работы.

Ну, я же не пишу просто набор слов, я знаю переводы.

А бывает, что забываешь?

Бывает. Постоянно. Особенно если это какой-нибудь корейский или амхарский. Что там написано? Я даже прочитать не могу. Потому что там слоговое письмо. По-грузински могу прочитать, на иврите, на идише… Иногда, допустим, кто-то что-то написал по-армянски, я это все перерисовал, вроде все правильно, армяне сказали: «Окей», — а потом я забыл, что это значит, и прочитать уже не могу.

Знаешь, Джеймс Джойс, который написал книгу «Поминки по Финнегану», используя десятки языков, тоже не мог потом расшифровать отдельные фрагменты.

Это очень лестная аналогия. Да, и он еще специально подчеркивал слова и фразы карандашами разного цвета, чтобы не запутаться.

Твое боевое крещение прошло не абы как, а на Большой Никитской, в ходе знаменитой акции «Баррикада», которую в 1998-м организовали Анатолий Осмоловский и Авдей Тер-Оганьян. Тебе было всего 16. Как ты попал в эту тусу матерых акционистов?

Случайно. В моей жизни все происходило случайно, и часто случайно я делал правильный выбор. Иногда случайно делал неправильный — тоже много раз. Но часто и правильный. Тогда Давид Тер-Оганьян пришел к нам в 11 класс и привел меня к папе своему, Авдею, а потом Авдей дал мне и «Баррикаду», и все остальное. И поэтому, каких бы он взглядов ни придерживался сейчас, Авдей в моей жизни — это Авдей.

Сегодня «Баррикада» воспринималась бы не как художественная акция, а исключительно как политическая.

Еще во время «Баррикады» я увидел, что никакой борьбы на самом деле нет. Только изображение борьбы. Приехали менты один раз, посмотрели, уехали. Приехали второй, посмотрели, уехали. Они так ездили несколько раз. И я понял, что никакого сопротивления в художественном сообществе нет. Просто революционно-театральная постановка. Потом появилась группа «Радек» (арт-группа, объединенная вокруг одноименного журнала и действовавшая в Москве в 1998–2008 годах. — TANR), и мы там типа — очень сильно «типа» — сопротивлялись. Революция и все такое. Но в основном это выражалось в том, что мы могли, нажравшись, кидать камни в электричку. Это такой протест был. Вообще, в молодости это обязательно нужно делать: куда-то залезать, куда-то флаг вставлять… Но с возрастом это все слетает.

Надо сказать, в то время шанс, что камень, брошенный в электричку, отрикошетит тебе прямо в лицо, был ниже.

За где-то 25 лет движения в художественном мире я понял важную вещь: пока ты не трогаешь религию и власть, им абсолютно по барабану, кто ты и что ты. Вот во дворе злая собака. Ну так если ее бесить и тыкать палкой в морду, то, конечно, она злая. А если ты просто по двору прошел туда-обратно… Я не помню, чтобы у меня были проблемы с властью, связанные именно с искусством. Вот посмотри: какого года картинка? Она только недавно закончена, но в ней нет примет времени. Вообще никаких. Она и в 1960-х могла быть нарисована, и в конце 1980-х. Это то, чем я занимаюсь. По картинке можно понять только мою личную историю, а не историю государства. Сопротивление, революция — это тяжелый труд. А не то, что делают инфантильные выпускники школ современного искусства. Не хочу никого обидеть, но если ты хочешь заниматься сопротивлением и политикой — это там. А здесь — просто нарисуй хорошую картинку.

А как так получилось, что, начав свой путь на излете эпохи акционизма и с такими учителями, ты ушел в концептуализм?

Акционизм был для меня просто точкой входа. Когда тебе 16, ты максимально внушаем. Я тогда говорил: «Я художник, но я не рисую картины, я член художественной группы». Вот так это было. А потом начал рисовать. И понял, что это и есть мое.

Еще ты играешь в рок-группе с почти непроизносимым названием Sthow’s Seths. Наверняка это ты его придумал.

Да, конечно. Специально, чтобы было сложно выговорить.

А можешь его расшифровать?

Mister Sthow — это мой персонаж. Такой чувак в шляпе, который время от времени появляется в моих работах. (Показывает татуировку с его изображением на руке.)

А Seths (Сеты) — это из древнеегипетской мифологии?

Нет. Есть такое имя еврейское — Сет. Это третий сын Адама и Евы. В русской традиции — Сиф. Там в конце еще множественное число. То есть мы втроем: я, басист и барабанщик, — мы некие Сеты вот этого Стоу. На басу играет Женя Куковеров из «ЕлиКука», на барабанах — Митя Власик (российский композитор и исполнитель современной академической музыки. — TANR). А я — на гитаре.

Судя по барабанной установке и гитаре за твоей спиной, вы прямо здесь, в мастерской, репетируете?

Да, но мы называем это не репетициями, а тренировками. Потому что мы тренируемся играть вместе. И это всегда импровизация.

Давай в качестве финального аккорда ты еще поимпровизируешь об искусстве.

Искусство — это если взять два магнита и приблизить друг к другу одинаковыми полюсами. Тогда получится — з-з-з-з-з — как бы такой шарик. В этом нет никакого смысла, это абсолютно неправильно. Можно повернуть разными полюсами, и тогда они прилепятся. Джиньк — дизайн получился. А если плюс к плюсу или минус к минусу, то получается вот это вот «з-з-з-з-з». Вот, вот оно. Что оно? А вот это оно и есть. Это и есть искусство. Именно так я бы его и описал — как трудно ухватываемый момент.

Вот я придумал фразу: «Не меньше, чем ты, и не сегодня». Мне она нравится, потому что в ней нет никакого вообще смысла. Понятно каждое слово в отдельности, но что я хочу сказать? Да ничего я не хочу сказать — я дадаист. Иногда меня спрашивают: «А почему это вот так?» Не знаю. Прикольно же? Это и есть дадаизм. Клево, чтобы это было так, чем если бы это было не так или чем если бы этого не было. Это единственный принцип, по которому мы занимаемся искусством. Лучше с этой картиной на Земле, чем без этой картины. 

Центр творческих индустрий «Фабрика»
Персональная выставка Валерия Чтака «ПГТ»
Проект «30.000»
9 сентября – 30 ноября

Гостиный Двор
Ярмарка современного искусства Cosmoscow
15 – 17 сентября