Елена Ковылина: «Меня смущает эта роль женщины-музы в классическом искусстве»

Новая выставка приурочена к твоему 50-летию. Как все начиналось, как ты стала художником, кто были твои кумиры?

Я приняла решение, что буду художником, очень рано. Дальше я развивалась по достаточно предсказуемой траектории: худшкола, худучилище, худинститут. В начале 1990-х годов я заинтересовалась современным искусством. Тогда же я стала посещать культурный центр Гёте-института, там прекрасная библиотека по современному искусству. Мюнхенское издание энциклопедии по искусству я читала прямо подряд. И книги про женщин-художников, среди которых были Ребекка Хорн, Ники де Сен-Фалль и другие. Меня поражало, что это все какие-то дивы, красавицы, какие-то кино­звезды. Сочетание таланта и красоты, которое было почему-то табуировано в советском дискурсе. В российской культурной парадигме того времени красивой женщине отводилась роль музы, а профессионалка в среде художников, скорее, должна была обрести мужские черты. Вскоре поиски крупиц информации и опыта в современном искусстве на родине сменились на более эффективный период жизни на Западе, где мне выпало счастье учиться у интернациональных звезд современного искусства. Я познакомилась с Борисом Нислони, немецким акционистом, основателем европейского архива перформанса, а также училась у Ребекки Хорн в Университете искусств в Берлине.

Бросила, значит, Суриковку да и поехала в Европу. А как это вообще произошло?

В Суриковке я три года просидела, мне было невыносимо, я хотела развиваться. Ну и мечта сбылась: я поступила учиться в F + F School for Art and Media Design в Цюрихе. И прежде чем я попала к Ребекке Хорн в начале 2000-х, я отучилась два года там, где я сформировалась как современный художник. Образовательная модель там строится следующим образом: предлагается выбор из нескольких десятков различных курсов — инсталляция, аудио, спектакль, танец современный, живопись, рисунок, перформанс и так далее. И в процессе я поняла, что мне интересен только перформанс.

Важным этапом моего становления было возвращение после получения европейского образования обратно в Москву. В 1998 году был объявлен набор в первую в России школу современного искусства Иосифа Бакштейна. Такие известные сегодня художники, как Витя Алимпиев, Ира Корина, Наталья Стручкова, Ольга Божко, и составили ядро первого набора.

С тобой еще одна девушка — Анна Абазиева — тогда делала перформансы.

Я приехала из Цюриха с идеей создать женскую группу, меня вдохновляла швейцарская группа JOKO. С одной из студенток школы Бакштейна я основала женскую арт-группу ВМС («Внутриматочная спираль»). Пару лет мы с ней зажигали абсолютно безумно. Это «вставляет», когда две женщины сходят с ума вдвоем. В моей жизни на разных этапах возникали женские дуэты. Сейчас у нас тандем с продюсером и арт-дилером Сарой Виниц. Сара занимается современным искусством, обожает художников, искренне помогает им, у нее большая коллекция современного искусства и свой фонд. С появлением Сары в жизни художника заканчиваются все финансовые проблемы и начинается подлинная творческая реализация.

Про безумства. Ты вошла в историю в 2000-е как мастер радикальных перформансов, связанных с болью, опасностью, когда ты в лодке уплывала в море без весел, что-то поджигала, накалывала на тело, боксировала. Почему это закончилось?

В этом есть доля истины. Действительно, настолько активно, как в начале своей карьеры, я больше не занимаюсь перформансом. Но тем не менее он продолжает быть чуть ли не основным моим медиа. Моя живопись и все проекты, которые я делаю, по сути перформативны. Был перформанс «Равенство», например. Последний раз он был показан в 2014–2015 годах. Он повторялся в разных местах в семи странах: на Музейной площади в Амстердаме, в Бергене, Париже, Москве, Санкт-Петербурге… А «Морковь культурная»? Это 2019 год, я его повторяла даже в прошлом году. На рынке торговала картинами — изображениями морковки, салата и так далее.

Но все-таки сложилось ощущение, что ты сейчас больше делаешь картин.

Не только. Если в 2000-е я была сконцентрирована на искусстве перформанса, то с появлением детей я осознала, что больше не имею права на риск. Мои перформансы были зачастую связаны с риском для жизни. Я стала развиваться параллельно еще и как живописец. Хотя мои картины — это, скорее, арт-объекты, так как они концептуальны в большей степени, чем живописны.

Возможно, когда всем моим детям исполнится 18 лет, я вернусь к практике перформанса. Но я не думаю, что я пошла на компромисс. Нет. Я стала искать выразительные способы, которые не причиняют вред мне и другому человеку, и вообще сформулировала, что я больше не имею права на риск, потому что у меня есть дети — только поэтому.

У тебя трое сыновей, муж-художник. Как твоя семейная жизнь сочетается с художественной карьерой? Тебе это помогает, воодушевляет или наоборот? Это важный вопрос для многих женщин, которым приходится иногда делать выбор и чем-то жертвовать.

Вообще, все непросто, даже, я бы сказала, сверхтяжело. Но я сознательно не отказываюсь ни от чего. И мне очень сильно помогала в течение десяти лет моя галеристка из Парижа — Женевы Барбара Полла. Я участвовала в ее выставках, и вдруг, когда у меня родился Будимир и я жила на Рю де Лилль, напротив Лувра, она пришла ко мне в гости и сделала мне предложение о сотрудничестве. Эта женщина — сама мать четверых детей, а также доктор биологии, писательница, и благодаря ей я пережила десять лет материнства, работая художником. Она продавала мои работы, очень много в меня вложила. Выставки, музейные биеннале — это все было благодаря ей. Но после 2014 года продажи упали, и так сложилось, что мое увлечение кураторством стало моей новой профессией.

И как ты себя чувствуешь в этой роли?

Меня пригласили на позицию куратора работать в государственную галерею «Ходынка» Объединенные выставочные залы Москвы при Департаменте культуры. Также в последнее время я делаю выставки на ВДНХ в павильоне «Цветоводство».

Ведь у тебя была еще и школа перформанса «Пырфыр» (PYRFYR) в Москве.

Мы ее создали вместе с Федором Павловым-Андреевичем (куратор и акционист. — TANR). Я занялась педагогической деятельностью, школа активно существовала три-четыре года. У меня от этого был драйв, собрались в основном девчонки, и я сделала более 20 кураторских проектов с перформансами. Они даже в Manifesta участвовали.

Приведи какой-нибудь пример, как проходит обучение перформансу. Это похоже на театральные вузы?

Ни в коем случае! Ко мне приходили студенты из театральных вузов и говорили, что это совершенно другое. А люди, которые занимались психиатрией, говорили: это очень похоже. То есть я разложила по полочкам свой процесс и из этого сделала педагогическую методику. Это такой микс эзотерики, парапсихологии, истории и теории искусства, работы над собой, которая частично от Станиславского. Это был очень живой процесс.

Я некоторое время посвятила экспериментам в области звуков, которые не слышны уху человека. Этот интерес перешел в серьезные занятия science art. Череда выставок за три года моей работы в галерее «Ходынка» стала логическим продолжением этого увлечения.

Твоя выставка в Музее декоративного искусства «Артефакты и гаджеты» тоже связана с увлечением science art?

Для меня критерий подлинно научного искусства — когда ты делаешь что-то вместе с ученым. На выставке есть элемент, который я создала совместно с радиоинженером. Я использовала декор с разных дореволюционных предметов быта как основу для создания архитектуры фрактальных антенн. Орнаменты, украшавшие предметы быта нашей дореволюционной, или «допотопной», цивилизации. (Термин «допотопный» любопытен, его применяют в дискурсе альтернативной истории.) Моя гипотеза заключается в том, что декор — это не просто украшения, а элементы некой технологической системы прошлого, ключи к которой сегодня потеряны. В результате каждая форма, преобразованная во фрактальную антенну, работает на своем частотном диапазоне. Мои картины на выставке «Артефакты и гаджеты» будут чипированы настоящими фрактальными антеннами.

Сами картины посвящены сказочным сюжетам. Вот, например, на одной из них изображены птица сирин и космический корабль (я имею в виду, что путешествия, о которых идет речь в народном эпосе, в действительности были космическими). Или сюжет картины «Иван-царевич и Серый Волк». Здесь волк — это мотоцикл, и какие-то летают квадрокоптеры вместо ворон и антенны 5G. А в картине «Аленушка, братец Иванушка и ИИ» я намекаю на генетические эксперименты.

А также, опираясь на теорию Пьера Бурдьё о социальных практиках, я сделала попытку классификации предметов народного быта по практикам, например практика застолья, практика удовольствия, практика хранения информации и так далее.

Как теоретик жанра, можешь ответить, в чем отличие мужского перформанса от женского? В чем каждый силен или слаб?

Ответ очевиден, потому что основным медиумом искусства перформанса является тело. Тела у нас разные. И вообще, мужчины и женщины настолько разные, что женский и мужской перформанс, так же как женское и мужское искусство, должны как-то по-разному изучаться, выставляться. Возможно, они должны по-разному продаваться. Как правило, женщин женщины покупают, мужчин — мужчины. Да, узнают себя как в зеркале. Очень часто люди спрашивают, почему искусство женщин дешевле. Тут очевидный ответ: потому что капитализация, процент капитала мужского выше. Потому что они вкладываются в тех, кто им понятен, кто им близок.

Ты в самом начале сказала, что листала книги про западных перформансисток и все они были как звезды, дивы. Но ты же тоже дива. Для тебя важен этот момент? Насколько ты использовала свои природные данные?

Ну конечно, он важен. Думаю, что в молодости я его не осознавала. И я этот момент, к сожалению, не до конца артикулировала… Я вот блондинка и как-то даже лежала обнаженная на рояле на одной из центральных площадей Зальц­бурга, прямо под памятником Моцарту.

Прекрасный перформанс.

И фотографии очень красивые остались. Но когда я ложилась обнаженная на рояль, я не думала о том, что хочу показать свое тело. Я хотела сделать высказывание, в рамках которого необходимо было быть обнаженной. Как раз меня смущает эта роль женщины-музы в классическом искусстве, и я, собственно, взяла позу Данаи. И вот в этой позе я предстала перед публикой, а поскольку Даная обнаженная, ну и я последовала источнику.

В современном искусстве были и есть художницы, которые работают с темой beauty, красоты: швейцарская художница Сильвия Флори, итальянка Ванесса Бикрофт и другие. Это был их кейс. Меня же в большей степени интересовала социальная критика.

Муж у тебя — художник Петр Быстров, интеллектуал, сам по себе фигура. Есть ли момент конкуренции или, наоборот, каких-то внутренних обсуждений именно искусства?

Вся жизнь: кухня, секс, развешивание белья после стирки — быт, он как бы исчезает и растворяется. Обсуждается постоянно какая-то идея. Это было с самого начала. Собственно, почему я его выбрала и вышла за него замуж. Мне было важно не выпадать ни на секунду из процесса интеллектуального рефлексирования, из практики философского осмысления жизни. Перманентное наличие собеседника рядом на протяжении последних 20 лет (а мы уже 20 лет вместе) заставляет меня быть всегда в форме, это меня постоянно подстегивает к развитию. 

Всероссийский музей декоративного искусства
«Артефакты и гаджеты Елены Ковылиной»
13 сентября – 10 ноября