Елизавета Лихачева: «Мой первый приказ — возвращение бесплатного входа для музейщиков и студентов»

Прошла неделя, как стало известно о вашем назначении на пост директора ГМИИ. Было ли это сюрпризом и для вас?

Это было абсолютным сюрпризом. Невозможно себе представить человека, который сидит и ждет назначения в Пушкинский музей. За неделю до объявления новости меня пригласила к себе министр и предложила эту должность. Я взяла сутки, чтобы подумать, и потом согласилась.

Почему вы колебались?

У меня же была моя работа — Музей архитектуры. Я не успела там многое. Я думала, что у меня есть пять лет, что мы получим еще одно здание, сделаем постоянную экспозицию, отражающую историю русской архитектуры как часть общекультурного цивилизационного процесса. И закончим реставрацию дома Мельникова, которая только что началась (и кстати, эту реставрацию я доведу до конца, с этого проекта я не ушла).

Как вы расстаетесь с Музеем архитектуры?

С тяжелым сердцем. Это моя альма-матер, место, которое определило мою судьбу, в нем 17 лет моей жизни, он во многом меня сформировал как личность. Шесть лет из них я — директор. Что удалось? Во-первых, удалось сделать так, что о музее узнал кто-то за пределами. В 2017 году у него было 27 тыс. посетителей, а в 2022-м — 106 тыс. Несмотря на ковид, несмотря ни на что.

Во-вторых, последовательная плановая работа по описанию фондов, по экспозиционной деятельности. Я оставляю музей впервые с выставочным планом на пять лет — мы точно знаем, какие главные выставки-блокбастеры будут. Коллектив понял, что архитектура интересна кому-то еще, кроме них, что люди с удовольствием ходят на выставки. Мы научились говорить с публикой, мы заново разработали методологию общения.

Дали ли вам при назначении в Министерстве культуры какие-то «заветы», специальные задания при вступлении в должность?

Нет.

Что нового вам стало известно о ГМИИ за прошедшее время? Какие проблемы высветились? Стало ясно, какие задачи приоритетны?

Первая приоритетная задача — это здание. Это самый обеспеченный зданиями музей в Москве. При этом ГМИИ платит огромные деньги в год за аренду помещений, так как все они находятся в процессе реконструкции, конца которой не видно. Добиться ее завершения — моя основная задача. Главное здание должно было уйти на реконструкцию еще два года назад. Я пока не видела подготовленных планов реконструкции здания, но слухи ходят самые невероятные. Например, что в римский зал планируют добавить лифт, потому что якобы его больше некуда поставить. Если это так, то эти планы придется пересматривать и переделывать. Исторические меценатские залы трогать нельзя.

Но начать это можно только после того, как будет закончен депозитарий и туда будут вывезены фонды. Даты окончания работы нет. Это первое, за что я буду бороться. Здание Клейна построено 110 лет назад, и за это время оно ни разу не реставрировалось, только бывал мелкий косметический ремонт. Точка росы сейчас на внутренних стенах экспозиции, что просто непредставимо.

Другой проект, который был на завершающей стадии, — Дом Текста. Какова его судьба теперь?

Мне кажется, Дом Текста в таком виде, как он был запроектирован, не нужен Пушкинскому музею. Ранее его занимала администрация. Я думаю, гораздо важнее собрать всех сотрудников в одном здании, чтобы они не тратили часы на перемещения по городу. Однако реконструкция этого здания тоже неизвестно когда закончится. Если оно почти закончено, то хотелось бы, чтобы до конца года туда переехала вся администрация и музей отказался бы от аренды служебных площадей. Средства, которые на аренду тратятся, — огромные, а вот на создание каталога сарматской выставки сейчас средств не нашлось. Деньги, сэкономленные на аренде, я пущу на повышение зарплаты сотрудников.

Моим первым приказом будет возвращение бесплатного входа музейщикам, студентам-искусствоведам, преподавателям истории искусств не только на постоянную экспозицию, но и на выставки. В год в музей приходит 5 тыс. человек этой группы, то есть это 1,5 млн руб. Брать деньги с коллег — это нищебродство.

Марине Лошак пришлось состязаться сначала с самой Антоновой, потом с ее тенью. Есть ли у вас ощущение, что вам придется состязаться с достижениями Марины Лошак? Или время такого противопоставления поколений прошло?

Главной ошибкой Марины Девовны, на мой взгляд, было то, что она состязалась. Этого не стоит делать. У нас у всех есть предшественники. Антонова стала ассоциироваться с музеем до степени смешения, а Лошак не стала вписываться в его историю, а стала себя противопоставлять. Именно поэтому некоторыми она до сих пор воспринимается как инородное тело, хотя она была директором десять лет. Ирина Александровна была не единственным директором этого музея — с Цветаевым тоже будем бороться, с Виппером, Лазаревым? Музей нас всех переживет. Мы все умрем, а музей останется. Я считаю, что главное здание надо переименовать в Цветаевское, назвать корпуса Випперовским, Антоновским. Лучший способ увековечить память директора — зафиксировать его в топонимике. Не надо бороться с прошлым — надо бороться за будущее. Поэтому после 2 апреля, срока окончания выставки «Полторы комнаты», эта инсталляция, а также «Кабинет директора» Антоновой будут разобраны и оба помещения вернут себе традиционные функции, задуманные Цветаевым. В частности, канцелярия переедет на свое законное место — из исторического туалета Клейна.

По словам Марины Лошак, план выставок уже составлен до 2025 года. Вы расцениваете это как облегчение вашей работы при вступлении в должность или думаете, что что-то в плане придется менять? Вообще есть ощущение обдуманной сдачи дел?

Ощущение обдуманной сдачи дел есть, но в данном случае не уверена, что это положительный фактор. Выставочный план — это не скрижали Завета. В современном мире тяжело держать план неизменным, поэтому изменения возможны. Но я постараюсь основные проекты сохранить: сарматы, Дидро, испанская живопись. В этом году ничего круто менять не буду.

Будете ли привлекать новых спонсоров?

Конечно. Постараюсь выйти за пределы известных миров. Директор музея — это человек, который заглядывает за горизонт. В этом и была сила Антоновой, с которой так или иначе будут сравнивать директоров ближайших 50 лет. Собрать выставку «Москва — Париж» было немыслимо, а она заглянула за горизонт и смогла. Возвращаясь к вопросу. С одной стороны, надо понять, что происходит сейчас с теми, кто привык помогать музею, как у них изменились обстоятельства, с другой — начать привлекать к меценатству тех, кто об этом ранее не задумывался.

Что пугает?

Масштаб. Другой уровень. Накопившиеся проблемы. Разрыв связей музея, и сейчас речь не только про заграницу. Музей оторвался, мне кажется, от того, на чем он всегда стоял, — от искусствоведческого сообщества. От науки. Наука — это база. Нельзя делать выставки без научного сопровождения, а этого в последнее время было много. Буду форсировать создание заявленного Антоновского центра передовых гуманитарных исследований. Пушкинский музей должен выступать локомотивом науки.

Для всех выпускников отделения искусствоведения МГУ Пушкинский музей — это нечто более личное, чем для прочих, ведь это университетский музей, основанный нашим профессором.

Пушкинский музей — это дом. Для любой московской «искусствоведихи», коей я являюсь (я защитила диплом «Жизнь и творчество архитектора Доменико Фонтана» у Веры Дмитриевны Дажиной в 2014 году на кафедре зарубежного искусства истфака МГУ, моими оппонентами были Василий Расторгуев и Иван Тучков). Я не помню свой первый визит: мама принесла меня сюда в пеленках. Это место, куда ты ходишь с рождения до смерти, когда тебе плохо, просто чтобы посидеть под Буше и Энгром и прийти в себя. ГМИИ основан как университетский музей, как образовательный. Эта связь — родовая. Делить ГМИИ и МГУ — это как делить сиамских близнецов. В этом отношении я с Ириной Александровной абсолютно согласна. Я хочу, чтобы преподаватели и студенты бесплатно ходили в музей, чтобы семинары в залах проводились по удостоверению. Надо ввести билет под названием «семинарский». Музей должен снова стать образовательным музеем. И я хочу, чтобы музей вернул себе то значение в стране, которое он имел при Антоновой. Тут прямо так и тянет сказать: «При мне все будет как при бабушке».

Что будет с премией «Инновация»? Будете ли ее воскрешать?

Думаю, что это делать надо, но не сразу и не по старому образцу. Вообще, моя позиция состоит в том, что государственные институции должны как можно меньше заниматься современным искусством, вмешиваться в него. Безусловно, должны делать выставки — но не вмешиваться в процесс создания работ. Мы живем в стране, где художники серьезно зависят от государства, и мне кажется, что это ошибка. Рынок должен решать. Матиссу государство премий не давало, зато приехали два русских дядьки… Музей должен помогать развитию рынка, мы можем высказывать мнение, к примеру выставкой. Но наличие государственной премии в области совриска — это странное явление, это остаток советской попытки контролировать совриск через ЦК ВЛКСМ. Мы подумаем об «Инновации», но, наверное, ее надо приводить в принципиально иной формат.

Какова ситуация с Анной Гор, которую в последние дни на своем посту Марина Лошак повысила до главы сети бывшего ГЦСИ?

Анна Марковна — одна из самых влиятельных персон в области искусства в России. Но политику филиалов ГЦСИ надо пересмотреть, так как она в стагнации. Первое, с чем надо разобраться, — это здания в регионах. Они должны получить нормальную площадь. Также надо растянуть сеть выставочных проектов: не только «Москва — регион», но и «регион — регион», чтобы регионы обменивались между собой. И не обязательно, чтобы это было только современное искусство. Это задача склеивания страны через художественные проекты. Если мне удастся договориться с губернаторами о приведении зданий в порядок. Пример: чтобы в Нижний Новгород возили не только из Пушкинского музея, но и из других городов. Это задача склеивания страны по горизонтали. Я рада, что у меня есть единомышленник в лице Анны Гор.