«Выбор Добычиной»: одной из первых российских галеристок посвятили большую выставку

Хотя относительно круглая дата Надежды Добычиной будет отмечаться в следующем году (то есть 140-летие со дня рождения), Музей русского импрессионизма решил забежать вперед. И правильно сделал. Надо отмечать, пока не поздно. В советские времена таких участников художественного процесса, как она, отнюдь не чествовали. Как же — частная галерея-магазин, коммерческое предприятие — ну куда с этим входить в историю отечественного искусства! Однако Добычина всегда могла так выложить свои козыри, что игра в любом случае обращалась в ее пользу. Козыри эти — знакомство не только с известными художниками того времени, но и с культурными и политическими ВИПами, такими как Андреев, братья Бурлюки, Городецкий, Горький, Маяковский, как известный кадет Милюков и в той же степени известные большевики Красин и Луначарский, как члены императорской фамилии. На любые вызовы времени, говоря словами историка Тойнби, у Надежды Евсеевны всегда был соответствующий моменту ответ.

Добычина была не только типичным персонажем своей эпохи, но и явилась, как это ни странно, матрицей для последовательниц в профессии, которые пробились на нашу художественную сцену в конце XX века. Те унаследовали как добычинскую деловую хватку, умение найти финансирование, способность обаять и спонсоров, и клиентов, так и инфантильную веру в надежность государственных институций. И эти вошедшие в фабулу грабли Надежда Евсеевна тоже передала по наследству своим внучкам по арт-рынку.

Добычина приехала в столицу из глубинки (провинциалы вообще вышли тогда на авансцену — вспомнить хотя бы Дягилева и Издебского, антрепренера передвижных выставок модернизма). В 1903 году выехав из Орла как Гинда-Нека Шиевна Фишман, она прибыла в Санкт-Петербург уже как Надежда Евсеевна. Добычиной она стала в 1905 году в результате брака по лютеранскому обряду с отрекшимся по такому случаю от православия студентом-юристом Петром Петровичем Добычиным, орловским помещиком (все произошло именно так по настоянию отца невесты, закройщика Шии Фишмана). Надежда Евсеевна поступила на двухгодичные курсы лаборатории Лесгафта, которые выпускали воспитательниц — педагогов физической культуры. В дальнейшем она (в том числе в анкете Русского музея и других сов­учреждений) упоминала о своем «высшем биологическом образовании». Так или иначе, но выбор ее был, что называется, от фонаря. Она и сама писала об этом в воспоминаниях — вроде того, что ей «противно вечно быть курсисткой без любви к науке» и что «надоело вечно надувать и себя и людей».

Все же в качестве бесценного опыта Добычина вынесла с курсов лаборатории знакомство с Николаем Ивановичем Кульбиным, главным врачом генерального штаба императорской армии, генералом — и при этом художником-любителем, меценатом, теоретиком и гуру авангардного искусства. «Сумасшедший доктор», «декадент с лампасами», как его называли в столице, упросил Добычину заняться оргвопросами, связанными с его лекциями и экспериментальными выставками «Импрессионисты» и «Треугольник» (1910–1911). Понятно, что отсюда ее знакомство с авангардистами, со всеми теми левыми деятелями искусства, которые ей не приносили выручки, зато выручали ее в последовавшие «окаянные дни» (и Добычина потом многих знакомых вытаскивала из ЧК).

Хотя у Надежды Евсеевны было несколько образований (помимо курсов Лесгафта, она училась еще в драматической студии Николая Евреинова), художественный вкус у нее несколько хромал. А ведь она рассчитывала стать посредницей между артистической средой и публикой, желая продолжить традицию окультуривания, начатую еще «Миром искусства». Однако некоторые художники, которых она пропагандировала, так и остались неизвестными (мы тоже не будем их упоминать), другие, о которых она говорила как о своих открытиях, прославились и без ее участия, и главным образом за рубежом. Не сходить со страниц газет и журналов, в которых рецензии отнюдь не всегда были приятными, было одной из главных ее забот. Она организовывала свое­временные выставки (в ходе войны — выставки-продажи в помощь лазаретам, весной 1917-го — выставку финляндских художников, приветствуя тем самым получение этой страной независимости). В залах тогда соловьем заливался Горький и бурчал Бунин.

Добычина ценила экстравагантность. Третье место ее галереи было примечательно само по себе — в доме Адамини на Марсовом поле, где располагалось кабаре «Привал комедиантов», жили писатель Андреев, чета Судейкиных, репетировал постановки Мейерхольд. Ее рискованные демарши и показы были своего рода пиаром. Сама же она их не курировала, а получала либо уже готовыми (как приехавшая из московского салона Клавдии Михайловой сокращенная в три раза экспозиция Наталии Гончаровой), либо срежиссированными художниками (как ставшая впоследствии всемирно знаменитой «Последняя футуристическая выставка картин „0,10“» с Малевичем и Ко).

Надежда Евсеевна признавалась: «Люблю высь, а для безопасности все же придерживаюсь перил». Такими перилами для нее были надежные по тому времени мирискусники. Они в основном и создали образ и облик добычинского «Художественного бюро» (странное название, отсылающее скорее к административному или коммерческому миру, нежели к художественному, — впрочем, второе помещение галереи располагалось как раз над Банком внешней торговли, что на набережной Мойки). Мирискусников она любила глазами, а вот авангардистов — ушами. И этот слух ее не подводил. В марте 1914 года у столичной прессы, кажется, не было никакой другой животрепещущей темы, кроме как изъятие цензурой 12 работ на выставке Наталии Гончаровой, где экспонировался ее «евангельский цикл». Постановление гласило: «За оскорбление религиозных чувств». Поводом для полицейской акции стала статья-донос некоего «художника из Общества имени А.И.Куинджи» (так сам себя аттестовал автор), опубликованная в газете «День». Как видно, и «оскорбленные», и радетели художественного вкуса уже тогда пользовались безграничным доверием властей.

Что до компании Александра Бенуа, то именно она составляла худсовет бюро Добычиной. Художники этого круга были не только консультантами, но и ее придворными портретистами: Александр Головин, Петр Нерадовский… Впрочем, с этой последней ролью в полной мере удалось справляться только виртуозу Константину Сомову (уже в эмиграции он, получив заказ от не слишком привлекательной светской дамы, анкуражируя себя, вспоминал: «Но ведь сделал же я из Добычиной дюшессу!»). Разумеется, столичные эстеты знали цену Добычиной. Бенуа так просто называл ее торговкой и не понимал, зачем ее магазин претендует называться салоном, хотя при этом приговаривал: «Но ведь она же наша!» Для Сомова же она всегда оставалась «Евсевной».

Надежда Евсеевна обладала способностью выживать в любых условиях. Вот что она оставила в своих исповедальных записях в 1918 году: «Придумай новые формы и живи». Почти как в монологе Треплева из чеховской «Чайки». И Добычина стала придумывать. В частности, биографию. Так, по словам художника Иосифа Гурвича, бывшего директором Русского музея в 1932–1934 годах, его тогдашняя сотрудница Надежда Евсеевна «признавалась»: «Бюро Добычиной — это фикция. Мною руководил член партии большевиков инженер Красин. Это он устраивал эти выставки и концерты. Все артисты выступали на концертах бесплатно, в том числе Шаляпин и Скрябин. Все сборы шли в кассу партии большевиков». Она правильно поняла «Рабочую Марсельезу» с ее «отречемся от старого мира» и действительно «отряхнула прах». В 1928 году она рассталась с первым мужем Петром Добычиным — зачем ей бывший дворянин и помещик, деньги которого к тому же уже были ею потрачены? После Русского музея Добычина поступила в московский Музей революции. Вовремя успела вступить в Союз художников СССР — иначе как бы она могла эвакуироваться в Алма-Ату летом 1941 года? Все это время, то есть с 1920-х по ­1940-е годы, Добычина была заведующей выставками самых разных организаций: от Дома искусств в Петрограде (правда, еще в ­1919-м), Всероссийского общества поощрения художеств до уже упомянутого Музея революции, где она оформляла залы «Сталинской Конституции» и «Памяти Ленина». Ею организованную 2-ю Республиканскую художественную выставку в Алма-Ате даже отметили государственной наградой.

Однако Надежда Евсеевна не задерживалась на своих должностях. Она не привыкла жить на одну зарплату, при этом некоторые произведения из ее коллекции стоили приличные деньги. Можно предположить, что тут еще был не очень приличный конфликт интересов: с одной стороны, музейная госслужащая, с другой — домашний дилер. Тем не менее благодаря такой непростой игре вещи Добычиной оказались разбросанными от ереванского музея до московских и петербургских частных коллекций. И все же выбор Надежды Евсеевны в итоге оказался правильным — она все-таки вошла в историю русского искусства. 

Музей русского импрессионизма
«Выбор Добычиной»
До 24 сентября