Наталья Шашкова: «Наша задача — представить обществу историю российской архитектуры»

В отличие от других громких перестановок в федеральных музеях, ваше назначение прошло почти незаметно. Стало ли оно для вас неожиданностью?

Полной неожиданностью. Я долгое время была главным хранителем музея и занималась фондовой работой, у меня в подчинении находилась половина сотрудников. Когда Елизавета Лихачева получила новость, совершенно поразившую нас всех (о назначении на должность директора ГМИИ им. А.С.Пушкина. — TANR), она пригласила меня к себе и спросила: «Возглавите музей вместо меня?» Елизавета поверила в меня, но главное — это решение поддержала команда музея. Если бы этого не случилось, я бы не согласилась.

Мечтали ли вы об этом месте?

Я много лет занимаюсь научными исследованиями, публикуюсь в специализированных изданиях, так что желания занять директорскую позицию у меня не было. Главная задача директора — эффективно коммуницировать и встраивать музей в общественно-культурный контекст страны. Я прекрасно понимала этот круг задач, он не был для меня сюрпризом, но я к этому не стремилась.

Перейдя в ГМИИ им. А.С.Пуш­кина, Елизавета Лихачева пообещала, что будет и дальше участвовать в судьбе Музея архитектуры. В чем состоит это участие?

Прежде всего в общении. Мы делимся профессиональными проблемами, вместе ищем пути их решения. Думаем про межмузейные проекты. Елизавета возглавила наблюдательный совет по реставрации дома Мельникова, в который вошли крупнейшие специалисты по истории архитектуры авангарда, архитекторы-реставраторы и потомки Константина Мельникова. Совет создан для обсуждения проблем, которые могут возникнуть в процессе реставрации. А она как раз начинается. Елизавете Лихачевой удалось проявить музей после долгих лет упадка и забвения, она вернула его на культурную карту Москвы и всей страны. У нас налаживается активное региональное взаимодействие — готовятся выставочные проекты в Калининграде, Кирове, Сочи, Ульяновске, Хабаровске, а также в Ташкенте. Но потребность в новых площадях — объективная проблема, которая тормозит развитие музея.

Как продвигается история с депозитарием? С тех пор как в 2018 году музей заявил о планах по его созданию, о нем ничего не слышно.

Она не продвигается. Никаких конкретных решений не принято, но за время работы над этим проектом мы точно поняли, что нам нужно. Наша мечта — комплекс площадью 25–30 тыс. кв. м.

Какие площадки для этого бы подошли?

Возможно, имеет смысл в дополнение к существующему зданию построить современное. Здесь, на Воздвиженке, могли бы проходить особенно важные выставки, конференции, публичные мероприятия, а все остальное, включая постоянную экспозицию, разместилось бы в новом комплексе. Но в любом случае он должен находиться в центре города. Это вынужденная необходимость: нам приходится делать частую ротацию материалов, потому что основной предмет показа — архитектурная графика. Срок ее непрерывного экспонирования — четыре месяца, суммарно за год — не более шести. Все должно храниться рядом, депозитарий за МКАДом — смерть для музея. Музей федеральный, поэтому без поддержки Минкультуры не обойтись.

Есть ощущение, что сейчас музей недооценивают?

Отчасти. Статус музея изменился за последние годы. Мы теперь не только площадка для профессионалов, как было когда-то, мы — общенациональный музей для всех. Наша задача — представить обществу историю российской архитектуры и вписать ее в мировой контекст.

Сегодня музеи стремятся зарабатывать самостоятельно. Музей архитектуры в этом смысле был даже впереди многих, активно привлекая партнеров. Какие планы у вас в этой сфере?

Пока задача номер один — сохранить отношения с партнерами. Перемены, даже спокойные — это все-таки перемены. Нашим друзьям важно понять, что мы их ценим и вектор нашего развития не изменился. Конечно, работаем и над организацией новых парт­нерских программ. Например, ведем переговоры о регулярной поддержке пополнения музейного собрания.

Вы же говорите: негде хранить то, что есть. Где будете размещать новые поступления?

Все так, мы на грани своего ресурса, поэтому стараемся оптимизировать существующие площади. Но отказываться от даров не станем, тем более что есть достойный повод: в следующем году нашему музею исполнится 90 лет. Иногда возникает возможность пополнить музейное собрание знаковыми вещами, принципиально важными для истории архитектуры. В этом случае сложности не должны нас останавливать.

А сами архитекторы что-то дарят?

Мы настроены на собирание подлинных предметов искусства, а современные архитекторы работают в компьютерных программах. Конечно, есть те, кто рисует, например главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов, но это, как правило, художественная графика, не имеющая отношения к созданию зданий, либо эскизные наброски. Никакого способа комплектования проектов, выполненных в компьютерных программах, у нас нет.

Вы продолжаете научную работу или полностью переключились на управленческие задачи?

Стараюсь продолжать. Моя главная исследовательская тема — архитектура железных дорог, и у нас она практически не разработана. Все знают про Казанский вокзал, но мало кому известно, что Щусев спроектировал три железнодорожные линии для Общества Мос­ковско-Казанской железной дороги: Казань — Екатеринбург, Нижний Новгород — Котельнич и Арзамас — Шихраны. Для каталога к выставке, посвященной 150-летию архитектора, я написала научную статью про эту, совсем неизученную часть щусевского наследия. Еще одна тема, которой я занималась (правда, меньше), — послевоенная сталинская архитектура.

Сталинская эпоха породила свой большой стиль — в архитектуре и не только, а путинская — нет. Как вы думаете, почему так?

Это связано с социокультурной ситуацией не только в стране, но и в мире. И западное общество, и российское ушли от принципа совместного существования. Сегодня интересы отдельного человека встали на первое место и произошло разобщение общества. В такой ситуации большой стиль не рождается.

Ваши личные интересы как‑то повлияют на выставочную политику музея?

Я далека от того, чтобы, сев в кресло директора, продвигать только свои идеи. Но архитектура железных дорог мало изучена, и в том, чтобы ее показать, нет ничего плохого. Кроме того, я руковожу кураторской группой, которая готовит большую выставку к 150-летию Алексея Щусева. Вообще, мы стремимся показывать все периоды развития архитектуры. Например, весной у нас параллельно открылось несколько выставок: про историю стеклянных кирпичей Фальконье, фотопроект Михаила Розанова, посвященный модернизму, и экспозиция, созданная совместно с Музеем истории ГУЛАГа к 100-летию постановления об организации Соловецкого лагеря особого назначения. Проект очень важный для истории архитектуры. Заключенные Соловецкого лагеря проводили обмеры, обследования памятников Соловков. Эти материалы сегодня бесценны, так как многие из зафиксированных объектов утрачены или лишились аутентичности. Профессиональное сообщество выставку оценило очень высоко.

В 2018 году Музей архитектуры принял выставку Анны Наринской к пятилетию проекта «Последний адрес» — это было личное решение Елизаветы Лихачевой. Другие музейные руководители испугались «опасной» темы, потому что уже тогда таблички «Последнего адреса» срывали с домов и власти не возражали. Насколько вы принципиальны в этом смысле и готовы ли идти на риск?

У меня принципиальная позиция: есть важные темы, о которых нельзя не говорить. Тот же Музей истории ГУЛАГа — государственная институция, которая на эти темы говорит. Но есть высказывания, которые если и должны звучать, то не здесь. Когда куратор негативно высказывается в адрес России и российской власти, а потом приходит в федеральный музей в центре Москвы и просит, чтобы здесь поставили его проект и его профинансировали, это этически недопустимая ситуация. Государство не обязано платить деньги тем, кто открыто высказывается против него.

Музейная деятельность по сути своей гуманистическая и созидательная. Наша миссия — в любых обстоятельствах сохранить культурное наследие и дать возможность людям соприкоснуться с искусством.