Не могут друг без друга: как сосуществуют искусство и деньги

В 2025 году аукционный дом Sotheby’s откроет свою штаб-квартиру в Нью-Йорке в здании Марселя Бройера на Мэдисон-авеню, где прежде размещался Музей американского искусства Уитни, а еще совсем недавно — филиал Метрополитен-музея. Знаковый памятник бруталистской архитектуры, построенный в 1966 году по проекту Бройера, который в 1920-х был одним из самых влиятельных преподавателей школы Баухаус, Sotheby’s в июле выкупил, как говорят, за $100 млн.

Некоторые видят в этом символический знак. Уважаемый публичный музей уступил место площадке для продажи произведений искусства, кроссовок, сумок, часов, драгоценностей и других предметов роскоши. «Вместо старого доброго Уитни здесь появится выставочный зал, куда можно попасть только в дни торгов. Это дух времени, но все же очень грустно», — говорит нью-йоркская художница Дебора Касс, выпускница Программы независимых исследований Музея Уитни.

Конечно, такая трансформация зданиям, представляющим исторический и архитектурный интерес, не внове. Многие храмы переделали в рестораны и роскошные частные особняки. Многие королевские дворцы стали художественными музеями. Недавно стараниями польской предпринимательницы Гражины Кульчик швейцарский монастырь XII века трансформировался в музей женской живописи. Но нет ли в участи здания Бройера еще каких-то важных смыслов?

Чтобы оценить это, перенесемся во французскую столицу, на выставку «Деньги в искусстве», которая до 24 сентября проходит в здании Парижского монетного двора. Эта немного хаотичная, местами излишне нравоучительная, но наводящая на размышления выставка, что развернулась в историческом особняке, предназначенном — в буквальном смысле — для чеканки монет и печати банкнот, исследует сложные взаимоотношения между искусством и деньгами с древности до наших дней.

На этикетках и в лайтбоксах, сопровождающих экспозицию, кураторы ссылаются на труды философов Адама Смита, Карла Маркса, Жоржа Батая и Ги Дебора, а также на Энди Уорхола, чья шелкография 1981 года со знаком доллара, конечно, стала одним из главных экспонатов.

Эта выставка весьма убедительно доказывает: то, что мы называем «коммерциализацией» искусства, возникло только в начале XIX столетия (в отличие от существовавшего веками широкого явления «арт-рынок»). Казино были легализованы во Франции в 1806 году. Парижская фондовая биржа открылась в 1826-м, породив новый класс — банкиров и спекулянтов, игравших в азартные игры, делавших деньги на деньгах. Новая толпа богачей в блестящих цилиндрах изображена на картине Эдгара Дега 1878 года «Портреты на фондовой бирже», которая представлена на выставке. «Это была эпоха фундаментальных изменений в обществе, зарождения финансовой экономики», — говорит куратор экспозиции Жан-Мишель Буур, бывший главный куратор Центра Помпиду.

Выставка демонстрирует, как циклически повторяется история арт-рынка. Например, в конце XIX века парижский галерист Поль Дюран-Рюэль сделал ставку на импрессионизм, скупая сотни картин Клода Моне, Эдгара Дега и Эдуарда Мане. Так же позже рисковал и галерист Чарльз Саатчи, собиравший работы молодых британских художников в 1980–1990-х годах. Оба торговца оказались проницательны. Чтобы инвестиции окупились, они продвигали своих художников как представителей нового и значимого направления в искусстве.

Весь ХХ век художники-авангардисты упорно и искренне пытались создавать искусство, которое бы ниспровергло арт-рынок. Затем появился Энди Уорхол. «Он спокойно относился к деньгам», — говорит Буур, утверждая, что Уорхол был первым художником, действительно концептуально поигравшим с темой денег. К 2000-м Дэмиен Хёрст активно поддержал коммерциализацию искусства, превращение его в товар, а также связанные с этим спекуляции. «Концепция финансовой ценности становится частью работы», — говорит Буур. Рынок современного искусства переживал бум.

По словам куратора, он взялся за выставку в Париже, чтобы исследовать то, что Маркс называл «тайной ценности». Экспозиция заканчивается NFT-работами — кульминационным моментом опровержения определения искусства как товара, не имеющего «практической ценности». Загадка, кажется, разгадана. «Финансовая ценность теперь равна эстетической ценности», — говорит Буур. Только, возможно, он сплоховал, не включив в выставку проект Хёрста The Currency NFT (2022), который бы прекрасно продемонстрировал это равенство. (В проекте покупатели выигрывали произведение и потом должны были решить, сохранить NFT и увидеть, как физическая картина сожжена, или обменять ее на оригинал, уничтожив цифровую версию. Голоса разделились почти поровну.)

Цена, ставшая доминантой эстетической ценности, прекрасно работает, пока продолжает расти. Проблема на данный момент в том, что в некоторых сегментах рынка цены, похоже, падают. По данным лондонских аукционных аналитиков Pi-eX, в мае Sotheby’s, Christie’s и Phillips на вечерних торгах современного искусства в Нью-Йорке выручили в общей сложности $1,4 млрд, что намного меньше, чем в мае прошлого года, когда эта сумма составила $2,5 млрд. Из-за высоких процентных ставок, инфляции и геополитической неопределенности, нависшей над мировой экономикой, покупатели не желали рисковать.

Конечно, такие низкие цифры могут быть временным падением. Но лондонский арт-консультант Констанце Куберн считает, что «вторичный рынок продолжит сталкиваться с дефицитом, поскольку потенциальные продавцы не спешат расставаться со своими трофеями, а покупатели пока не собираются тратиться ни на что другое, кроме выдающихся работ». Комментируя ситуацию, Куберн добавила: «А вот продажи на первичном рынке будут по-прежнему хорошими».

В основном эта стабильность пока обусловлена высоким спросом на новые картины современных молодых художников, попадающие на рынок через арт-дилеров, галереи и ярмарки. Есть множество социологических и психологических причин, по которым богатые коллекционеры охотно покупают определенное новое искусство. Возьмем, к примеру, сказочные неосюрреалистические картины 31-летнего бельгийского художника Бена Следсенса, которого представляет галерист из Антверпена Тим ван Ларе. Кстати, среди клиентов последнего — знаменитая теннисистка Винус Уильямс.

«Все дело в эскапизме, в создании утопии. Реальность не так радужна. Побег в вымышленный мир делает нас счастливыми», — объяснял галерист успех своего подопечного в мае на Уик-энде искусств в Антверпене.

Еще в марте на ярмарке TEFAF в Маастрихте ван Ларе продал одну из картин Следсенса, которых в год художник пишет около дюжины, за €140 тыс. Галерист заявил, что на новые шедевры Следсенса очередь из как минимум 500 человек. Любой, кому посчастливится приобрести такую работу, убежден, что если та же самая картина повторно выставляется на торги, то те, кто ниже в списке ожидания, с радостью заплатят за нее в несколько раз больше. Именно спрос на эти картины, а не суждения критиков или кураторов создает их ценность.

Собираясь на Art Basel, арт-консультант из Нью-Йорка Кэндис Уорт заявила, что на арт-рынке есть от 100 до 150 востребованных современных художников, таких как Следсенс — с огромным листом ожидания. Недоступность означает ценность — как финансовую, так и эстетическую. «У меня был один клиент, который сразу так и потребовал: „Назовите мне имена сотни лучших художников, которых не достать“», — говорит Уорт.

Буур вспоминает: еще работая в Центре Помпиду, он заметил, как на протяжении десятилетий музеи и государственные выставки постепенно утрачивали роль регуляторов и знатоков в вопросах определения ценности искусства. «Именно рынок всегда подтверждал ценность произведения», — говорит он.

Учитывая все это, так ли уж неожиданно то, что государственный музей в здании Бройера уступил место аукционному дому?