Арт-группа «Малышки 18:22»: «Розовый может быть и нежным, и маниакальным»

Вы начинали с бьюти-интервенций в серую действительность: красили в розовый обломки на улицах, заполняли стразами трещины в асфальте и даже посыпали блестками собачьи экскременты. Какая идея за этим стоит?

Ника Сарычева: Хотя мы шутим, что группа образовалась в 1999 году, вместе с моим рождением, в действительности мы начали в 2018 году с этой практики. Мы назвали ее «бьюти-вандализм». Используя стереотипно красивые штучки, мы украшали несовершенства города, одновременно проявляя их. Трещины, разломы — они как раны, а первый шаг к излечению — выявить больную точку и обозначить ее.

Аксинья Сарычева: Все началось спонтанно. Однажды во время ночной прогулки мы увидели торчащий из земли обломок бетонной конструкции. Мы выкрасили его в розовый, присыпали блестками, и он стал похож на кукольный домик с обрушенными стенами. Мы стали думать, что это значит для нас, и поняли, что это связано с детскими воспоминаниями: вот ты идешь после школы по лужам покупать календарик с Бритни Спирс или красивые закладки, и это будто приближает тебя к лучшей жизни.

Какова судьба у этих интервенций?

Н.С.: Бывает, красишь яму на дороге в розовый цвет, и на следующий день ее уже нет — закатали. Наши интервенции как взмах волшебной палочки: ты такой — триньк! — и на этом месте происходит метаморфоза.

А.С.: Вспомнила, как однажды в Тюмени, по приглашению «Конторы пароходства», мы устроили коллективную практику бьюти-вандализма и покрасили какой-то обломок бетона в розовый. А через пару дней кто-то его перекрасил обратно в серый — вместо того, чтобы починить.

Н.С.: Мы иронизируем над советской и российской традицией облагораживания через перекрашивание. У нас ведь постоянно красят бордюрчики, оградки…

Что за цифры зашифрованы в названии вашей группы?

Н.С.: Все думают, что 18 и 22 — это наш возраст, но эти цифры связаны с дурацкой шуткой, которая возникла между нами еще в детстве. Однажды я болела, и у меня был заложен нос. Я решила, что по степени заложенности одну ноздрю будут звать 18, а другую 22. Мы запомнили эти циферки, и они стали для нас знаковыми.

Абсолютный дадаизм! Когда вы начинали, подчеркнуто гламурная эстетика казалась довольно маргинальной. И вдруг в 2023 году «бимбокор» и «барбикор» стали самыми горячими трендами. Как вы ощущаете себя в условиях ренессанса гламура и розового?

А.С.: Малышки — не про Барби, а про личный опыт. Розовый — это нежно-красный, как цвет разбавленной крови. В какой-то момент мы поняли, что раны везде одинаковы: раны города такие же, как и раны человека. В самой истории нашей страны много боли. Куда ни ткни, везде кровит. Можно налить лужу крови и сказать, что это работа про насилие. Но в обычной жизни оно скрыто в домах, с виду благополучных, или прикрывается благими целями. Вот и наши работы похожи на тортики: они многослойны, и непонятно, какая внутри начинка. Важно не считывать только внешний красивый слой. Мы пытаемся создать напряжение между розовой сладкой оболочкой и гниющим нутром, всматриваясь в оттенки, которые возникают между этими полярностями.

Н.С.: Розовый — это камуфляж. В нашей практике розовый может быть и нежным, и маниакальным.

В 2021 году случилась громкая история, когда вы накрасили помадой губы памятнику Пушкину. Как это было?

А.С.: Мы заметили, что в нашем городе много памятников мужчинам: воинам, политикам. И даже женские памятники выполнены будто на мужской вкус. Мы подумали, что хорошо было бы смягчить эту маскулинность, накрасив мужчинам губы помадой. Это даже не совсем вандализм, ведь помада легко стирается. Но все равно из-за этих губ мы оказались в участке. Правда, в итоге на нас ничего не завели. Полицейские сами не поняли, что это было.

Н.С.: И мы продолжаем это делать. Революционер Вениамин Вегман уже год так стоит. И пока не жаловался.

Это могла бы быть лучшая реклама стойкой помады!

Н.С.: У нас это называется «Поцелуйная тропа». Ведь это как поцелуйчик, оставшийся на губах. Хотя если воспринимать это так, будто сам Пушкин накрасил губы, это тоже неплохо. Он бы оценил такую шутку: он же был передовой.

Видела в одном музее колечко, которое Наталья Гончарова сплела из собственных волос и подарила Пушкину. Сейчас все скажут «фу», а ведь для него это наверняка было мило и очень интимно.

Н.С.: У нас, кстати, есть объект, для которого мы с сестрой отрезали свои косы. Это был жест освобождения: в тех волосах запуталось много плохих мыслей.

А.С.: Работа выглядит как знамя: наши косы прикреплены к ткани. Она символизирует связь между нами.

Вы организовали галерею «Маленькая» прямо в собственной спальне. Какие выставки там проходят?

Н.С.: У нас возник художественно-исследовательский интерес к тому, чтобы объединить личное и публичное. Одна из выставок — максимально кукольная — прошла прямо в холодильнике.

А.С.: Продукты у нас порой живут своей жизнью и превращаются в монстров, и тогда холодильник становится домиком для монстров. На нашей выставке мы подселили к испорченным продуктам объекты из соленого теста и поставили кукольную мебель.

Н.С.: Вообще, тема с портящейся едой у нас кочует с выставки на выставку: в «Гараже» был ящик с конфетами «Мечта», где-то был настоящий тортик, а где-то — целый гниющий плесневеющий стол.

А.С.: На одну выставку мы привезли из дома хлеб, который превратился в шерстяного монстра. Он так странно выглядел, что люди гадали, из чего же сделан этот объект.

Вы создаете симпатичных монстров: розовых, атласных, с лентами и бусинами. Почему этот образ важен для вас?

А.С.: Монстр считывается как что-то плохое, а принцесса — как волшебное, хорошее, доброе. Но мы смотрим на это иначе. Принцесса — жуткое создание. Она несвободна в своем платье-клетке. Образ принцессы жестко эксплуатируется коммерческой системой. А монстр — это образ, свободный от социальных ожиданий. Он рвется из клетки, которую навязывает система, и поэтому воспринимается злым. Свобода — это превращение из принцессы в чудовище.

Так вот почему в инсталляции, которую вы показали год назад в музее «Гараж», принцесса, как монстр, пряталась в шкафу — мы видели кусочек ее платья! Это ведь самая большая ваша работа. Расскажете о ней подробнее?

А.С.: Нужно было решить, как именно мы будем работать с архивом «Гаража» (проект был реализован в рамках программы Garage Archive Commissions. — TANR), и мы выбрали видеозапись «Синих носов» (арт-дуэт Вячеслава Мизина и Александра Шабурова. — TANR), которые значимы для нас и для Сибири. У них был проект в Новосибирске «14 перформансов в бункере» — они тогда готовились к концу света, ждали техногенную катастрофу. А мы свой проект назвали «12 магических историй в подземелье». Он тоже отражает наше напряженное время.

Н.С.: Посетитель оказывался внутри большой розовой комнаты с тревожным постсоветским антуражем. Здесь розовый как раз камуфлирует и одновременно подчеркивает тревогу, которая чувствуется в деталях: диадема с колючей проволокой, танк с пуповиной из бусин, спрятанные «скелеты» в шкафах, застывших в хаотичном порядке, будто все готово к переезду, который все никак не случится. Ощущение застывшего сна.

И вдруг на полке — «Синие носы» в игрушечных коронах. Они ведь такие мужички-приколисты, которые делают довольно брутальное искусство. Вы чувствуете себя их продолжательницами или опровергательницами?

Н.С.: На первый взгляд мы противоположны, но точки соприкосновения есть: у нас тоже все построено на иронии и утрировании. Мы, как и они, любим посмеяться. Но и поплакать тоже любим. Как отметила наша кураторка Катя Савченко, «Синих носов» и «Малышек» объединяют трикстерские характеристики — совмещение противоречивых черт и игра по своим правилам.

А.С.: Главное — то, что мы работаем в контексте, который создали «Синие носы». Они ведь первые современные художники в Сибири. Но этот их контекст — мужской, и нам хотелось это переломить. Вот мы и поместили «Синих носов» в розовую комнату.

Как в вашем искусстве проявляется феминистская повестка?

Н.С.: Сегодня феминизм — про свободу выбора. Когда ты можешь быть такой, какой хочешь, и тебя за это не осудят. Я с детства люблю розовый, но в какой-то момент стала этого стесняться, будто это что-то несерьезное и инфантильное. А сейчас готова заявить, что это мой выбор: люблю, и все.

А.С.: В то же время мы работаем со стерео­типами. Например: женщина должна быть красивой, носить каблуки. Наш способ избавиться от стереотипа — критически утрировать его.

Сейчас вы делаете «Нежные гербы». В чем замысел этой серии?

А.С.: Наш папа Александр Сарычев — художник. В 2000 году он создал герб Каргасокского района на севере Томской области, где мы тогда жили. Мы же решили сделать альтернативную версию гербов, убрав с них сцены насилия и острые предметы — копья, мечи. Звери на наших гербах свободно бегают.

Какие проекты у вас запланированы на ближайшее время?

А.С.: В октябре мы будем делать персональную выставку в новосибирском Центре культуры ЦК19. Она будет посвящена Васюганским болотам, рядом с которыми мы жили в детстве.

Н.С.: Родители запрещали туда ходить. Место было опасное, но притягательное. Помню, как мы с подругой срывали там камыши, отрывали им верхушки, пух отлетал, и мы представляли, что это волшебные палочки. На выставке наша собственная мифология сочетается с селькупской. Селькупы — это коренной народ Сибири, который жил на болотах. Для них это важный символ.

А.С.: А еще в «ГЭС-2» скоро откроется выставка, посвященная Ольге Розановой, и там будет наш объект, в основе которого лежит картина Розановой, на которой она изобразила свою сестру в розовом платье.