Маргарита Репина: «ИИ коснется всех, даже убежденных сейчас в обратном»

Вы экономист, до недавнего времени были топ-менеджером в сфере стратегии и технологий в Сбере. Как и когда появился интерес к искусству вообще?

Интерес к искусству появился еще в раннем детстве. Сколько я себя помню, всегда любила живопись. Я родилась в Петербурге, а мама, окончив истфак университета, всегда так или иначе занималась искусством. Одно время она даже была старшим научным сотрудником Государственного музея-заповедника «Царское Село».

В Эрмитаже я впервые оказалась лет в пять. Да и вообще меня родители водили по всем музеям, так что к 15-ти я уже неплохо была «прокачана» в этой теме. Но, когда пришло время выбора профессии, все-таки решила остановиться на экономике, и мне долго нравилось заниматься экономической наукой. Затем запускала уникальные технологические продукты в Сбере, но в какой-то момент поняла, что хочу двигаться дальше. Начала заниматься своими независимыми технологическими проектами, но тяга к искусству оставалась, поэтому решила пойти учиться заново.

Был какой-то триггер, заставивший кардинально сменить направление? Возможно, растущая популярность современного искусства?

Я бы не сказала, что я радикально сменила направление. Скорее, поняла, что искусством я тоже очень хочу заниматься и не готова от этого отказываться. Я долгое время считала, что мой любимый сегмент — импрессионисты. Именно их изучению я с детства уделяла много времени. А современное искусство не очень понимала, хотя и любила отдельных художников, например Герхарда Рихтера или Аниша Капура. Но я давно следила за обзорами по глобальному арт-рынку и понимала, что сегмент современного искусства довольно большой и высокодоходный. И мне стало интересно разобраться, что же это за искусство, почему оно так дорого стоит, что движет коллекционерами, которые его покупают. Этот интерес я никак не могла удовлетворить, просто, например, читая прессу. Хотелось разобраться глубже. И я решила пойти на переподготовку по искусствоведению в московскую ВШЭ, Высшую школу экономики.

Что вам дал такой вид обучения?

Переподготовка, конечно, глубокую экспертизу не дает. Она, по сути, восполняет пробелы в твоих знаниях истории искусства. Это такой общий ликбез, которого для работы не хватит. Я к этому относилась как к упорядочению тех знаний, что я копила долгие годы. Поэтому после пошла учиться в Sotheby’s Institute of Art в Лондоне и там получала фундаментальное образование в области арт-бизнеса.

То есть в «Вышке» я получила искусствоведческую базу: занятия полный академический год, невероятное количество лекций и тестов. В Sotheby’s это магистратура по различным направлениям. Я выбрала арт-бизнес, и меня учили уже непосредственно работать в индустрии: писать исследовательские эссе на актуальные арт-темы, составлять каталоги, создавать портфолио работ для инвестиций в искусство, формировать частные и корпоративные коллекции, оценивать перспективы художников на рынке, проводить выставки, разбираться в нюансах с логистикой и арт-правом. Плюс активные стажировки, где знания можешь применить на практике, в топовых мировых арт-институциях. В общем, полное погружение во внутренности арт-мира, которое было мне очень интересно.

После обучения вы по-новому взглянули на российский арт-рынок? Часто звучат утверждения, что у нас его просто нет.

У нас в Sotheby’s даже был курс лекций, посвященный российскому рынку. Основной мой вывод: рынок, безусловно, есть, но он относится к так называемому типу локальных арт-рынков. Таких много. Это значит, что он не живет по глобальным законам и общим трендам — как эстетическим, так и с точки зрения арт-бизнеса.

Эстетически, мне кажется, у нас есть своя история, отражающая наш контекст с богатейшей многовековой историей русского искусства. И большинство художников опираются именно на него.

А с точки зрения рыночной инфраструктуры у нас действуют все те же рыночные законы, просто степень зрелости рынка меньше. Это объясняется тем, что он начал формироваться только в 1990-е. Вспомните, когда у нас открылись первые коммерческие галереи.

Ваша диссертация в Sotheby’s была связана с генеративным искусством, то есть созданным ИИ. Как вы его оцениваете? Какие перспективы могут быть у такого вида искусства?

Первое, что хотела бы сказать: распространено ошибочное представление, что искусство, созданное с использованием ИИ, — это только новейшие веяния внутри NFT. Что я часто слышала даже среди профессионального, в том числе музейного, сообщества? «Что такое генеративное искусство? Да это же просто jpeg!» Но это далеко не так. Первое генеративное искусство появилось еще в 1960-е, вместе с первыми компьютерами. Его пионерами были, например, недавно ушедшая Вера Мольнар и Гарольд Коэн, создавший AARON, первую роботизированную рисовальную машину с программным обеспечением, позволявшую автономно создавать произведения искусства. Целью художественных исследований у авторов того времени был вопрос, может ли компьютер уничтожить креативность. Корни этого генеративного искусства и с точки зрения сути, и с точки зрения формы уходят в дадаизм и концептуальное искусство.

Можно считать, что революция здесь произошла, когда появился генеративный ИИ, который могут использовать и непрофессиональные художники. Речь о сервисах типа Midjourney или Kandinsky. Однако нюанс в том, что топовые рыночные художники, которые продаются за миллионы, пользуются собственными программами и нейросетками, созданными специально для них. Более того, за этим часто стоит огромная исследовательская работа. Так, один из ведущих художников Рефик Анадол работает с командой из 10–12 человек (большинство из них — технические специалисты для кодирования и настройки нейросетей), которая по несколько месяцев готовит материал для произведений. Один из последних его проектов затрагивал тему глобального потепления, и он с коллегами отправился в экспедицию в Арктику, где снимал таяние ледников. Далее несколько десятков тысяч снимков прогонялись специальным образом через нейросеть, а затем превращались в видео, которое транслировалось в специальном кубе, состоящем из LED-экранов, и обеспечивало эффект полного погружения.

А перспективы у ИИ-искусства, безусловно, есть. Сейчас рынок находится в новой стадии восстановления после обвала летом 2022 года, когда наступила «криптозима», упал курс криптовалют, что сильно, кратно, повлияло на стоимость генеративных работ. Даже есть процессуальные иски по поводу стоимости к крупным аукционным домам.

Вы говорите не только о работах на NFT-маркетплейсах?

Да. Действительно, большая часть работ сосредоточена на маркетплейсах, но если говорить о самых крупных сделках, то они проходят в аукционных домах Sotheby’s и Christie’s. Последнему все еще принадлежит аукционный рекорд на работу Beeple, проданную в 2021 году за $69,3 млн. Интересно, что продажа случилась буквально за месяц до краха биткоина, и цены на его работы тоже значимо упали. Если в 2021 году его скульптура — 3D-параллелепипед Human One — была продана за $29 млн, то в 2023 году технически и стилистически схожая работа продалась на Art Basel за $9 млн.

То есть цены упали и на физические объекты на торгах? Как повлиял на это крах биткоина?

Это сложный вопрос, однозначного ответа на него нет. Я поделюсь своим субъективным мнением. Оно основано на исследованиях, которые я проводила для диссертации: я просчитывала модель для оценки связи курса криптовалют и цен на генеративное искусство, которая подтвердила, что есть прямая корреляция. До «криптозимы» курс криптовалют рос довольно сильно и ее держатели, безусловно, имели некоторые ограничения в направлениях расходования, так как криптовалюта не является официальным средством платежа во многих странах, но за нее можно было покупать генеративное искусство на маркетплейсах. Зачастую пользователи покупали генеративное искусство для диверсификации портфеля, а не из-за искусствоведческой ценности работы. Рос спрос — росла и цена на такое искусство. И сейчас стадия новая (почему я и верю в его перспективу и дальнейший рост цен) — такая фаза рынка, когда появляются правила игры, первые исследования. Например, в моей диссертации представлена первая классификация эстетики ИИ-искусства. И, что важно, появляются художники, которые профессионально занимаются AI-искусством, кураторы, галеристы в этом сегменте, музеи, коллекционирующие такого рода работы, то есть формируется институциональная среда.

Видите ли вы варианты внедрения ИИ в арт-бизнес? Какие риски могут быть, с вашей точки зрения?

Да, безусловно. Сейчас в мире существует достаточно большое количество людей, убежденных в том, что ИИ их не коснется. Я убеждена в обратном. Нужно заранее понять, как правильно можно его использовать. И здесь важны аспекты этики ИИ, чтобы внедрение технологий было экологичным.

С точки зрения арт-бизнеса ИИ, конечно, применим в первую очередь к площадкам e-commerce. Кажется, что не очень много объектов искусства продается онлайн, но на самом деле не так и мало — примерно 15–20% глобального арт-рынка. У таких площадок сегодня две основные проблемы. Первая — сложность выбора для пользователя, потому что на них зачастую представлены тысячи работ. Вторая — сложность для пользователя представить себе, как работа будет смотреться вживую, на основе только ее фотографии. Последняя проблема будет решаться с развитием технологий дополненной реальности, где, думаю, в течение пары лет случится прорыв. Уже есть технология NeRF, которая позволяет создавать потрясающе точную 3D-модель объекта. А вот первую проблему как раз нужно решать с помощью рекомендательных систем, созданных на основе искусственного интеллекта. Так мы сможем решить проблему персонализированного подбора и поиска арт-объектов.

Есть еще большой потенциал в использовании ИИ в искусствоведческих исследованиях. В частности, в воссоздании произведений, которые были утрачены. Ряд музеев уже начинает использовать такую практику.

Параллельно вы стали сооснователем фонда MaxArt foundation. Как он создавался и для чего?

Фонд начал активную деятельность в 2021 году, я присоединилась к нему через год. Его миссия — поддержка и популяризация современного искусства в России. У нас невероятное количество отличных художников, а в связи с тем, что рынок еще только развивается, мы видим целью создание в России современной арт-институции международного уровня, объединяющей коллекционеров, искусство и бизнес. Мы организуем арт-резиденции для художников в разных городах. Прямо сейчас она работает в Перми — городе, уже привыкшем к современному искусству и обладающем большими творческими ресурсами. Туда могут приехать и художники из других регионов, но одним из требований является работа с местным контекстом.

Кроме того, наша работа направлена на создание каких-то новых решений и форматов. Для нас это, в первую очередь, наши уникальные site-specific-выставки. Последняя такая выставка — «Монстры под кроватью», прошедшая в петербургском «Третьем месте», — стала лауреатом Премии Курехина за лучший кураторский проект.

В наших планах — структурно расширять программу поддержки российского искусства. Мы запускаем новые направления деятельности фонда и продолжаем старые. В нашей резиденции в Перми в ближайший месяц планируется серия мероприятий от резидентов: еженедельные мастерские и публичные дискуссии с художниками.

Важная часть резиденции — это формат открытых мастерских, где зрители могут поговорить с художниками напрямую. Такие встречи мы проведем 30 и 31 марта. Итогом третьего сезона резиденций станет финальная выставка, которую планируем открыть 11 апреля.

Партнерский материал