Андрей Руденцов: «Мало кто покупает искусство с холодным сердцем»

Как давно вы начали заниматься искусством?

В 1993 году меня, вчерашнего студента Историко-архивного института, пригласили торговать в секции старинной мебели в маленьком антикварном магазине на Фрунзенской набережной, в помещении бывшей химчистки. Тогда я об искусстве почти ничего не знал — пришлось многому учиться на собственном опыте, тем более что этот бизнес в 1990-е годы был весьма авантюрным. Именно тогда возникла моя страсть к антикварной мебели. Сначала я ее продавал и изучал, затем стал приобретать уже для себя, и сегодня в моей коллекции множество прекрасных образцов: русский жакоб, карельская береза. Некоторые мои предметы гостят в музее «Остафьево», украшают его.

Собственную галерею я основал уже позже. Последние 18 лет она располагается в этом уютном особняке в переулках Ордынки. Основное направление нашей деятельности — русское искусство классицизма и ампира: живопись, графика, декоративно-прикладное искусство, мебель. Десять лет назад мы добавили букинистику. Что до моей личной коллекции — еще я очень люблю портретную миниатюру. Я начал собирать в 2003 году, и теперь у меня 400 предметов XVIII–XIX веков. А из книг собираю издания по теме русских путешествий. Кроме того, у меня на сегодняшний день подборка, наверное, лучших русских люстр конца XVIII — начала XIX века, около 40 предметов.

Но при этом вы делаете и выставки?

Например, в петербургском Музее Фаберже мы принимали активное участие в организации выставки «Красота святости и святость красоты. Русские иконы в драгоценных окладах из собраний семьи Карисаловых и Музея Фаберже» (открыта до 14 июля. — TANR). Я много лет тесно работаю с Михаилом Юрьевичем Карисаловым над пополнением его коллекции и меценатскими проектами. Он мой друг, «товарищ по несчастью коллекционирования», как мы иногда говорим, потому что это своего рода болезнь. Выставка в Музее Фаберже — в русле очень важного направления моей галереи. У нас миссия нужная и правильная: мы соединяем музей и частный бизнес. Часто бывает: есть люди, готовые помогать музеям организовывать масштабные проекты, но у них дефицит времени, а со стороны некоторых музейных работников — непонимание, они не понимают, как разговаривать с людьми с таким бешеным темпом жизни и другим подходом к планированию. И тогда мы, как локомотив, тащим проект, соединяем две эти стороны, ведем переговоры с музеями, боремся с бюрократией, общаемся с экспертами, описываем коллекцию, готовим каталоги.

В каких еще недавних проектах вы выступили «локомотивом»?

Очень люблю проекты дарения. У Михаила Карисалова есть отдельная программа даров музеям, он планомерно возвращает предметы, которые находились в том или ином музее, дворце и, например, были проданы оттуда в 1920–1930-е годы, на их историческое место: Павловский дворец, Строгановский, Эрмитаж, Царское Село, Кусково… А я с сотрудниками помогаю ему найти эти вещи на антикварном рынке, выкупить, выйти на контакт с музеем.

Как вы перешли от торговли к коллекционированию?

На крупных предприятиях менеджерам дают акции — в маленьких антикварных магазинах тебе платят не зарплату, а часть прибыли. Так началось накопление капитала. И на каком-то этапе само собой получается, потому что нельзя продавать искусство, совершенно его не любя. Мало кто покупает искусство с холодным сердцем. Всегда есть какой-то элемент игры. Ты влюбляешься в эту табуретку, в этот шкаф… Количество переходит в качество. Кто-то говорит о том, что нельзя быть удачным антикваром, если ты пытаешься что-то оставить себе. Я с этим не согласен.

Как вы относитесь к слову «антиквар»?

Плохо. При знакомстве я представлялся кем угодно: издателем, коллекционером, галеристом (тоже немножко затертое слово: сейчас все — галеристы). Слово «антиквар» все-таки в последнее время, за последние 15 лет, приобрело негативный привкус. Потому что, увы, в период экономических кризисов, когда теряется — временно — интерес к покупкам предметов искусства, кое-кто из коллег по цеху в погоне за темпами и объемами продаж забывает некоторые слова — такие как «порядочность», «честность», — и злоупотребляет доверчивостью клиента.

Вы в профессии 30 лет. Уже происходила ротация коллекций? Собрания, сформированные в 1990–2000-е годы, уже начали крупными массивами попадать на рынок?

Очень часто. Виноваты разводы в первую очередь. Еще переезды, даже не только за границу. Многие люди, когда их дети вырастают и уезжают, перебираются из больших загородных особняков в городские квартиры, где вся эта красота уже не нужна. Некоторые начинают продавать свою коллекцию «просто так». Вот, например, у политика есть активный возраст. У коллекционера он тоже есть. Он может начаться неважно во сколько. Давний клиент может мне вдруг заявить: «Раньше, когда мне было 50–60 лет, мне хотелось все выходные бегать по антикварным магазинам, а сейчас не хочется. Азарт совсем пропал».

Расскажите о ваших книжных проектах.

Первой большой книгой, которую я сделал, была «Осветительные приборы. Коллекция музея-усадьбы Останкино» Ирины Ефремовой и Ирины Петуховой. Это было в 2005 году. Мне просто очень хотелось прочитать подобную книгу, но ни одного приличного издания по русской «осветительной арматуре» (это такой термин, вместо «люстра») не существовало. На беду, мебель и люстры — самое мое любимое направление в русском искусстве. Они, может быть, не самые емкие с точки зрения прибыли… но такие прекрасные! В общем, пришлось делать альбом самому. Мы пришли в музей-заповедник «Останкино» (их собрание эталонное) и предложили им проект по фотографированию всех их осветительных приборов. Многие из них хранятся в фондах разобранными, упакованными. Это стекло с хрустальным убором: пирамиды, хрустальные обелиски и прочее. Реставраторы, которых я привел с собой, в течение полугода специально готовили их к съемкам. Было сложно. Зато теперь есть совершенно образцовое справочное издание по этому сегменту.

Какие еще ваши издания вы считаете эталонными?

Серию «Архитектурное наследие России». Это своего рода каталоги-резоне главных русских архитекторов, начиная с Федора Шехтеля. Мы ее делаем более десятилетия, выпустили уже 13 томов. Над книгой работают десятки людей, при этом с коммерческой точки зрения проект абсолютно благотворительный. Многие объекты находятся в ведении ФСО, и это усложняет работу, если надо делать фотосъемку. Для меня «издать книгу» значит, что в ней должно быть процентов 70–80 материала, который раньше никто не видел. Иначе, мне кажется, смысла в этой книге… Перепечатывать Айвазовского? Смысл какой?

По мебели издавали книжку. С Ольгой Струговой. «Мебель в русском интерьере конца XIX — начала ХХ веков». «Талашкино» у нас был прекрасный проект (Джеско Озер, «Талашкино. Деревянные изделия мастерских кн. М.Кл.Тенишевой». — TANR). Кроме того, в Издательском доме Руденцовых делают прекрасные издания по современным частным коллекциям. Многие собиратели приходят к нам, чтобы зафиксировать текущую стадию развития своей коллекции. Например, моя коллекция миниатюр каталогизирована по состоянию на 2015 год, теперь она приросла вдвое.

Недавно вы выпустили книгу мемуаров. Что в ней?

Я часто рассказывал друзьям всякие байки о том, как разнообразно и порой драматично торговал антиквариатом в 1990–2000-е. Истории там были абсолютно кинематографичные, персонажи — невероятные. Потом я начал записывать эти истории на отдельных карточках, чтобы не забыть. Набралась большая коробка. В общем, я собрался и сделал из этого книгу автобиографических рассказов с профессиональным колоритом — «Дегустация греха» (2018). Те, кто вращался в той же сфере, узнают там общих знакомых, все они выведены под псевдонимами. Но моя принципиальная позиция была: ничего плохого, оскорбительного, только юмор, в крайнем случае сарказм.

Итак, у вас три ипостаси: коллекционер, галерист и издатель.

Ну, четвертая, наверное, совершенно никакая не ипостась. Я пытаюсь, как мои старшие товарищи, немножко меценатствовать. Хотя мои дары гаснут рядом с дарами других людей, но все, что я делаю, я пытаюсь делать совершенно искренне. Так, однажды я узнал, что у Музея-заповедника Пушкина «Болдино» не хватает мебели пушкинской эпохи. Конечно, я не могу себе позволить дарить Гамбса, Рентгена, но я преподнес им хорошую русскую усадебную мебель 1820-х годов: диваны, кресла, поставцы, которые уместно встали в экспозицию. Еще я дарил мебель в «Остафьево», «Спасское-Лутовиново», «Тарханы», музей Гоголя. Много дарю в мой любимый Музей Пушкина на Пречистенке. Его директор Евгений Анатольевич Богатырев — очень благодарный одаряемый, поэтому одно удовольствие тут меценатствовать. Я дарил туда всевозможные книги, большой женский портрет работы Карла Рейхеля. Будь я более прожженный антиквар, у меня было бы желание скорее продать, чем подарить. Но когда видишь глаза человека, который смотрит на предмет и уже видит его у себя в музее… «Забирайте! Дарим!» Не могу устоять.

А как возникает мысль что-либо подарить?

Ты ходишь по музею, а там в интерьере стоит какой-то красивый письменный стол, с левой стороны прекрасный шкаф в стиле жакоб, а справа — пустота. И у тебя в голове: «А у меня на складе ведь стоит такой же шкаф-жакоб! Он парный!» Смотришь на эту дырку на стене и говоришь сотрудникам: «Вы знаете, у меня такой шкаф есть». Первая мысль музейных работников: что я пытаюсь им продать. Возникает такое 30-секундное напряжение. А я им: «Подарю!» В ответ тебе пришлют местного самогона, что-нибудь еще… Это прекрасно. Вот из Тархан как-то трехлитровую банку меда прислали. Потом ешь год — вспоминаешь. Больше ничего не надо.