Пушкинский населяет мемориальные дома современным искусством

В Москве, в доме на Никитском бульваре, где Николай Гоголь, благодаря своему другу графу Александру Толстому, провел последние четыре года жизни и где скончался в 1852 году, среди чинной, благородной обстановки ХIХ века теперь можно обнаружить неожиданные вкрапления. Одни сразу бросаются в глаза — «манифестируют», как выразилась куратор выставки «Стежки и строчки» Дарья Колпашникова; другие мимикрируют под пространство, превращая поиск современного искусства среди исторических предметов в концептуальный квест. Появились они здесь как эпизод многочастного проекта «Искусство жить дома», выставки в рамках которого проходят в мемориальных квартирах и домах-музеях.

«Задача проекта „Искусство жить дома“ — привлечь зрителя в мемориальные пространства, задать другой угол зрения на исторические квартиры, усадьбы, дома, улицы, вовлечь публику в игру», — рассказывает Дарья Колпашникова.

Начался проект в 2022 году в Москве выставкой «Елка, шлейф, вулкан и т.д.» Ирины Кориной, которая внедрила современные артефакты в обстановку мемориальной квартиры Константина Станиславского. Тогда же открыли четыре выставки в Петербурге. В этом году география проекта расширяется и художественные интервенции демонстрируются во Владикавказе, Екатеринбурге, Калининграде, Нижнем Новгороде и Томске, то есть там, где есть региональные филиалы Государственного музея изобразительных искусств им. А.С.Пушкина.

В Доме Гоголя современное искусство заставляет иначе посмотреть на среду обитания писателя, чьи произведения знакомы каждому со школы. Шестнадцать работ, представленных в рамках выставки «Стежки и строчки», штрихами подчеркивают особенности характера, увлечения и детали биографии Николая Васильевича. Формат выбран не случайно: писатель увлекался кройкой и шитьем. Правда, ни одного «рукотканого» творения Гоголя не сохранилось, но об этом его увлечении писали многие современники. С порога бросается в глаза «манифестирующая» работа Саши Браулова, изображающая франта с яркими желтыми волосами в темно-красном фраке. «Как денди лондонский одет», — выразился бы Пушкин, который подарил Гоголю идею его вечно актуальной комедии «Ревизор». Перед нами как раз ее главный герой Хлестаков, элегантно сшитый из лоскутков. На его пышной шевелюре так и написано: «Ревизор». Подпись под портретом гласит: «Все зависит от той точки стороны, с которой кто смотрит на вещь». Работа расположилась на камине, где некогда было зеркало, и превратилась, таким образом, в концептуальное отражение каждого зрителя.

Быть может, в то несохранившееся зеркало смотрелся Николай Васильевич перед тем, как в последний раз публично прочитать свое произведение. Незадолго до читки, 15 октября 1851 года, Гоголь побывал на спектакле «Ревизор» в Малом театре, где забился в самый темный угол ложи и хлопнул от силы один-два раза. Несмотря на успех, писатель посчитал, что актеры не поняли замысел, и решил устроить чтение «Ревизора» с авторскими пояснениями. Читка состоялась 5 ноября. Присутствовали актеры Сергей Шумский, игравший Хлестакова, Михаил Щепкин и Пров Садовский, но многие артисты не явились, отчего Гоголь огорчился, по свидетельству Тургенева, тоже бывшего на чтении. Однако увлекшись, Николай Васильевич вошел во вкус и произвел на слушателей впечатление «чрезвычайной простотой и сдержанностью манеры, какой-то важной и в то же время наивной искренностью, которой и словно дела нет — есть ли тут слушатели и что они думают». Эта читка стала последней попыткой писателя, который на тот момент находился в глубоком духовном кризисе, растолковать, каков его Хлестаков. И вот, с помощью фантазии современного художника, герой «Ревизора» вновь оживает в этих стенах и кажется таким же «необычайным», как записал Тургенев, а в доме будто бы слышится описанный им «неудержимый смех слушателей», восхищенных талантом Гоголя-чтеца.

В той же гостиной — не менее выразительно — висит текстильное панно Сергея Сонина и его супруги и соавтора Елены Самородовой (Сониной): на ромашковое поле из плотного ситца нашит силуэт колокольни архитектора Николая Львова, которая все еще сохранилась под Торжком, но за два века почти превратилась в руины. Эта экспериментальная постройка архитектора-палладианца, отличная от его классических объектов, напоминает маяк.

«Наша работа — часть большого проекта „Сон помещика средней полосы. Подготовка к Индийскому походу“. Она создана в стилистике мильфлера — средневекового гобелена, только вместо французских цветочков у нас ситец с ромашками, который мне достался по наследству (это советская ткань из Иванова). Мне кажется, в нашей работе есть мистическая связь с Гоголем, ведь вестовые сороки, которых вы можете увидеть среди ромашек, превращаются в серафимов и херувимов», — рассказывает Елена Самородова (Сонина).

В соседнем зале вкрапления современного искусства не так очевидны. Напротив висящего гоголевского пальто-крылатки покоится деревянный сундук, из которого выглядывает зарисовка гербария. Помимо шитья, Гоголь увлекался ботаникой. «Мы ехали довольно тихо, а он беспрестанно останавливал кучера, выскакивал из тарантаса, бежал через дорогу в поле и срывал какой-нибудь цветок; потом садился, рассказывал мне довольно подробно, какого он класса, рода, какое его лечебное свойство, как называется он по-латыни и как называют его наши крестьяне», — так описывал совместную поездку в калужскую деревню в гости к сестре чиновник Лев Арнольди. Страница в сундуке — из гоголевской тетради по ботанике. Здесь он детально зарисовал растения и написал к каждому краткое пояснение. Такой же интерес к флоре и фауне у Дарьи Неретиной, которая создала в арт-резиденции в Выксе «портреты» сорняков, украсив их вышивкой гладью, которую можно оценить только при ближайшем рассмотрении. Издали кажется, что ее «Сад памяти» — еще одна страница из ботанической тетради писателя. Вблизи видны аккуратные стежки поверх краски.

Работы Лены Ярулиной другие по стилистике, уже не столь документальные, но тоже напоминают цветочные натюрморты родом из ХIХ века. Стебли живописных растений, написанных на плотной серой ткани, украшены бисером. Эта история поэтично перекликается с еще одним хобби Гоголя: он не только увлекался ботаникой, шил для себя шейные платки и жилеты и делал выкройки для платьев сестер, но и придумывал эскизы ковров, которые ткала его матушка Мария Ивановна.

Следующая интеграция — в сакральном месте мемориального дома. На мраморном камине, рядом со старинными часами, не сразу заметны две вышивки Анны Холошей. Именно в этом камине Гоголь сжег второй том «Мертвых душ». Однако «Наличники» напоминают о других событиях, связанных с синей гостиной. Здесь часто собирались друзья писателя, обсуждали литературу и политику, читали стихи и слушали авторское прочтение гоголевских произведений. А еще вспоминали совместные путешествия. Сохранились записи филолога Якова Грота, который, описывая встречу с Гоголем в 1849 году, вспоминал, как Николай Васильевич «жаловался, что слишком мало знает Россию» из-за стесненности в средствах, и признавался, что «сам сознает недостаток, которым страдают его сочинения». Поэтому просил друзей присылать ему письма с наблюдениями. Наличники Анны Холошей с Севера России — словно такие письма с наблюдениями, только не рукописные, а вышитые черным по белому. Таковы и «Тихие пейзажи» Ксении Пархоменко, где графично вышиты тополя, липы, клены и ивы, которые, по свидетельству княжны Варвары Репниной-Волконской, так впечатляли Гоголя в его родном имении в Васильевке.

Самые щемящие произведения современных художников — в спальне Николая Васильевича, которая одновременно служила ему кабинетом. Над конторкой — примерно такой же, за которой писал Гоголь (оригинальная не сохранилась), — висит работа Аси Заславской. На белом холсте — бисерные слезы. Так художница передала свои личные переживания, но и Николай Васильевич испытал в этих стенах немало душевных мук. В январе 1852-го в доме Толстого гостил протоиерей Матфей Константиновский, который стал первым читателем второго тома «Мертвых душ». Он назвал книгу «вредной» и даже просил уничтожить. После этого Гоголь перестал есть, сжег рукопись, отказался от помощи врачей и 21 февраля умер, окончательно истощив себя и впав в беспамятство. В последние дни жизни писатель молился «перед образами в теплой молитве со слезами», как вспоминали его друзья. «Мимолетные следы слез на щеках — свидетельства объединяющей нас уязвимой человечности», — считает Ася Заславская.

К той же внутренней боли и эмоциональной уязвимости, которая свела 42-летнего гения в могилу, обращена вышивка на шелке Дарьи Кузнецовой. На белоснежной ткани изображен человеческий силуэт, где нервная система выделена красными нитями. С детства Гоголь жаловался на чувствительность к шуму и смене погоды, любые внешние потрясения нарушали его тонкий внутренний мир. В работе Дарьи Кузнецовой он предстает как чистый, «оголенный» нерв. И это уже вовсе не Гоголь из учебника, а подвижный, ранимый человек, который любил собирать цветы и шить и испытал много лишений.