Авдей Тер-Оганьян: «Мы против декадентства. Это снобистское явление неуничтожаемо»

Вы никогда не были художником-одиночкой, а всегда собирали разные группы, будь то «Искусство или смерть», «трехпрудники» или «Школа авангардизма». Сейчас вы худрук «Красного кружка». Что это за проект?

«Красный кружок» — это и образовательный проект, и клуб для общения, где собрались очень разные люди: кому-то 18, кому-то за 40, все они из разных городов, у всех разный уровень профессионализма и увлеченности, кто-то активный, а кому-то просто прикольно (ядро кружка сегодня составляют Аня Быкова, Виолетта Гришина, Андрей Крюк и Тара Тарабцева. — TANR).

На выставках «краснокружковцев» высмеивается концептуализм с его глубокомысленностью, но в результате получаются вполне концептуальные высказывания. Как так происходит?

Мы не против концептуализма. Мы против декадентства. Декадентство — это неизживаемый пережиток романтизма, когда искусство — это что-то духовное, когда художник возвышается над толпой, когда картина имеет глубокие смыслы. И наш московский концептуализм, ранний Кабаков (и даже не ранний, у него это осталось) насквозь этим пропитаны. Это хорошие художники, но такие, с гнильцой. Декаданс — снобистское явление, но оно неуничтожаемо, и сегодня огромное число художников являются декадентами. Недавно я купил сразу много книжек Александра Бренера (один из лидеров московского акционизма. — TANR) и понял, что он, хотя и скандалист, тоже декадент, настоящий, воинствующий. Так что в нашу доску почета — или доску позора — на прошлогодней «Выставке с глубоким смыслом» мы включили и Бренера, и молодых художников (Андрея Кузькина, например). На выставке были и Тарковский, и Чикатило… Он тоже в каком-то смысле декадент. В крайней форме. А так мы и сами концептуалисты, только не принадлежим к этой московской сюрреалистическо-метафизической традиции.

А у вас что за традиция?

Дадаистская традиция. Концептуализм здорового человека. У нас в этой традиции работали группа «Мухомор», Юра Альберт, Комар с Меламидом. Такие циники, шутники, люди, крепко стоящие на ногах, и никакой там метафизики нет.

Недавно «Красный кружок» сделал выставку «Веселые овощи». В коммерческом пространстве Cube вы развесили изображения овощей с пририсованными глазками, а рядом — кривые ценники. Над кем вы больше стебетесь: над зрителем, над профессионалами из арт-мира?

Конечно, над профессионалами. А что над зрителем стебаться-то? Это как-то неинтересно. Зрителя шокировать легко. Да и вообще, это не всегда стеб, это каждый раз разные позиции. Я не то чтобы конструирую: сейчас будем стебаться. Так получается само.

А почему некомпетентному зрителю часто кажется, что художник именно его провоцирует? Почему он принимает на свой счет то, что предназначено для тех, кто в теме и в контексте?

А это такой фетишизм, примитивное восприятие искусства, якобы оно такое сакральное и на тебя воздействует. Произведение воспринимается как идол, как бог. И если оно какое-то не такое, то это злой бог, и он источает свою грубую энергию.

Я не издеваюсь над людьми — я издеваюсь над логикой искусства. И если человек понимает эту логику, он получает удовольствие. Взять ту же акцию с иконами. (Перформанс «Юный безбожник», после которого на Тер-Оганьяна завели уголовное дело по статье о возбуждении религиозной вражды, проходил на ярмарке «Арт-Манеж» в 1998 году. — TANR.) Я не старался оскорбить верующих. В моем понимании, это было юмористическое произведение, смешное. Напротив висела веселая картина Виноградова и Дубосарского «Праздник жатвы», где у колхозников оргия. Пожалуйста, вот такой контекст: парадоксальный, игровой, скандальный. Ведь, когда идут на бокс, не кричат: «Что такое? Тут человека ударили по лицу! Вызовите милицию!» Подразу­мевалось, что зритель на выставке получит удовольствие от принципиально иного, радикального взгляда на искусство и действительность. Именно поэтому я не делал это в церкви: я же не Pussy Riot. В месте, где нет искусства, это не срабатывает. В этом, кстати, мое главное расхождение с московскими акционистами. Они выходили за пределы пространства искусства и делали акции на улице, то есть их адресат — прохожий. Мне же важно оставаться в рамках искусства, чтобы это не становилось такой дурной игрой, когда приходит милиция, художника бьют и об искусстве уже нельзя говорить, а приходится говорить о правах человека. Так случилось со мной. Меня упрекали: почему ты не сядешь в тюрьму? Да потому что я не собираюсь бороться за демократию таким способом, чтобы потом по BBC про меня говорили как про диссидента, который борется за права человека, хотя я этим вообще не занимаюсь. Как художника меня интересует совершенно другое.

И если ты обижаешься на то, что делает художник, ты просто дурак. Приходя на выставку современного искусства, ты, грубо говоря, заявляешь, что знаешь основы, и если ты не понимаешь того, что видишь, то ты в дураках и уходишь. Я апеллирую к квалифицированному зрителю. И нельзя сказать, что это недемократично. Это демократично. Нельзя открыть книжку по физике и заявить, что ее авторы над тобой издеваются. «Ничего не понятно! Какие-то формулы хитроумные. Меня это возмущает!» Хочешь понять — изучай. Так и искусство. Оно несложное на самом деле, надо просто въехать в его логику. Вот и все.

Вы как-то сказали, что смогли бы за год сделать из любого дурака художника-концептуалиста…

Если человек тупой и неостроумный, то, конечно, у меня не получится. Но у нас много остроумных людей, которые совсем не художники, и они вполне могут освоить эту методологию и работать.

Один из методов — создавать нарочито плохое искусство. Этот прием или жанр мы часто наблюдаем на выставках «Красного кружка». А что делает плохое искусство хорошим?

Нужно максимально выявить качества плохого, сделать их внятными. Но, помимо формально-визуальной стороны, есть еще концептуальная. На «Самой плохой выставке на свете» (проходила в 2022 году в галерее XL. — TANR) работала концептуальная сторона, юмор. В этом ракурсе, через смех, плохая ученическая картина и вообще всякая чепуха становятся хороши, но по-другому.

Обратный вопрос: а что делает общепризнанно хорошее искусство плохим? К плохим художникам вы причисляете, например, Фрэнсиса Бэкона, Павла Филонова и многих других.

Существует представление, что все, что попало в музей, уже хорошо. Но искусство развивается неравномерно. Была классическая античность, а вокруг — варварство. Так и в XX веке: из Германии смотрели на Францию, где раскрепощали цвет, саму живопись, и немцы неправильно это все восприняли, нагрузили какой-то фигней, страданием, смакованием уродства, и возникло такое провинциальное явление, как немецкий экспрессионизм. Больные, патологические картины. Теперь Франция выставляет Анри Матисса как национальное достояние, а Германия — Эрнста Кирхнера, и выходит, будто бы они равны, но это не так. В музеях надо как-то с этим разбираться, отделять одно от другого, и пропорция должна быть разная.

«Красный кружок» делает выставки, целиком состоящие из реди-мейдов и монохромов (причем авторство указывается в произвольном порядке), передразнивает формализм проектами типа «Шарики и кружочки». Сегодня это уже не шокирует, а веселит. А как современному художнику быть авангардным, подрывным?

К радикальному искусству в том виде, каким его представляли, скажем, московские акционисты, я всегда скептически относился. Никакие жесты акционистов не были по-настоящему крутыми в сравнении с брутальной действительностью 1990-х, когда ты выпивал и попадал в бесконечные приключения на улице. Мне соревноваться с действительностью было неинтересно. У наших акционистов, кстати, вообще нет чувства юмора.

Сегодня авангард не выделяется визуально, не имеет формальных приемов, но он может проявлять себя как противовес коммерции, конъюнктуре. Сейчас художники испуганные. Их пугает тоталитарность и тотальность арт-системы. Они не позволяют себе многих вещей. «Нельзя критиковать коллег. Это некорректно. Мы делаем один бизнес, и, если ты кого-то критикуешь, ты ставишь себя выше, а мы должны конкурировать честно, рынок всех рассудит». Моим оппонентом является современная художественная система. Если раньше, в советское время, оппонентами авангардистов были советские художники, то сейчас оппонентами являются «Гараж», «ГЭС-2», ярмарки, галереи… Это не значит, что там все бездари и негодяи. Когда-то футуристы стебались над реалистами, но лично Илью Ефимовича (Репина. — TANR) уважали, чай с ним пили. Так и тут: талантливые люди находятся в уродливой системе. И я не думаю, что искусство может ее сломать. Если футуристы еще так думали, то я сейчас уже так не думаю. Но можно искать возможности быть свободным.