Искательство без фанатизма: удачи и беды Веры Ермолаевой

С той поры, как Музей Гуггенхайма затеял яркую гастрольную выставку «Амазонки авангарда» (она с триумфом путешествовала по миру в 1999–2001 годах), это название стало нарицательным. Хотя изначальный автор «амазонского» образа, поэт-футурист Бенедикт Лившиц, имел в виду лишь трех художниц — Наталию Гончарову, Ольгу Розанову и Александру Экстер, в упомянутом международном проекте фигурировало уже шестеро: к списку добавились Любовь Попова, Варвара Степанова, Надежда Удальцова. Позднее так именовали и целый ряд других женщин, оставивших след в истории «левого искусства». Не исключено, что и Веру Ермолаеву (1893–1937) кто-то по шаблону тоже называл «амазонкой авангарда», только ярлык к ней не приклеился.

Что-то мешало и мешает ее так характеризовать, хотя факты биографии подталкивают именно в эту сторону. Достаточно упомянуть, что Ермолаева долгое время была преданной соратницей Казимира Малевича — начиная с ее приезда в Витебск в 1919 году и вплоть до закрытия в 1926-м ленинградского Государственного института художественной культуры (ГИНХУК), где она возглавляла лабораторию цвета. Соратницей — да, но не сказать, что безоговорочной последовательницей. Воззрения Малевича никогда ею не отвергались, однако стоит процитировать воспоминания дружившего с ней художника Василия Власова о второй половине 1920-х. «Ее живопись растворяла любые предвзятые теории, к которым, впрочем, Вера Михайловна относилась без всякого фанатизма». Не очень по-амазонски все-таки. Не говоря уж о том, что сопоставление с амазонкой в случае Ермолаевой выглядело бы еще и двусмысленным: в детстве она упала с лошади, что привело к параличу ног, поэтому до конца жизни она передвигалась с тростью или на костылях. Была она тем не менее «жизнерадостна, невероятно энергична и работоспособна», по утверждению того же Власова, да и не его одного.

Как и почему происходила эволюция творчества этой художницы, рассказывает книга «Вера Ермолаева», выпущенная издательством «Aд Маргинем», точнее, импринтом А+А, совместным со студией ABCdesign. Значительную часть монографии занимает обстоятельный очерк «В поисках пластического реализма», написанный петербургским искусствоведом Антониной Заинчковской. Не менее весомая часть издания отдана письмам, документам, мемуарам людей из окружения художницы. Нередко это первые публикации.

Документальная мозаика неизбежно и заведомо фрагментарна, зато здесь встречаются важные свидетельства «из первых уст». Например, переписка участников дореволюционного общества «Бескровное убийство», примыкавшего к футуристам, но исповедовавшего в качестве стиля почти дадаистский стеб. Именно в этом кружке, а также в художественной артели «Сегодня» (1918–1919) во многом формировались взгляды Ермолаевой на искусство, в том числе отношение к журнальным и книжным иллюстрациям. Позднее те стали значимой составляющей ее биографии: период «после ГИНХУКа» ознаменовался тесным сотрудничеством с детским отделом Госиздата и журналом «Еж» — детищами Самуила Маршака и Владимира Лебедева. Охотнее всего Ермолаева иллюстрировала обэриутов, с которыми находила много общего.

Можно сказать, что жанр иллюстрации ее и погубил. Среди обвинений, предъявленных Ермолаевой после ареста в декабре 1934 года, помимо «активной контрреволюционной агитации среди художников Ленинграда» (так квалифицировались встречи друзей-единомышленников в квартире на Васильевском острове), фигурировало авторство «контр­революционных произведений». Имелись в виду иллюстрации к сатирической поэме Гёте «Рейнеке-лис» — тоже сатирические, только еще и с намеком на советские реалии. Обвиняемой дали три года, однако осенью 1937-го вместо предполагаемого освобождения из Карлага ее приговорили к расстрелу. Некоторые документы, связанные с делом Ермолаевой В.М., опубликованы в книге.

Трагическая судьба художницы не могла не сказаться на сохранности ее наследия, хотя до наших дней дошло все-таки не так уж мало ее работ. В 2008 году на персональной выставке в Русском музее было показано около 200 произведений, многие из которых находятся в частных руках. Нынешней осенью, кстати, в московской «Галеев-галерее» проходит выставка «Вера в Ермолаеву» (до 12 ноября), где демонстрируются ее живописные, графические и даже дизайнерские работы из нескольких частных коллекций. Разумеется, многие экспонаты связаны с иллюстраторской ипостасью Веры Михайловны, но нельзя не обратить внимание на метафизические пейзажи и натюрморты конца 1920-х — начала 1930-х. Они воспроизведены и в рецензируемой книге, научным редактором которой выступил Ильдар Галеев, владелец галереи.

Ермолаевских работ кубистического и супрематического толка сохранилось мало — возможно, это тоже стало фактором, повлиявшим на выпадение художницы из категории «амазонок». Тем не менее ее мощная (при малом формате) и чрезвычайно выразительная живопись последнего периода заслуживает отдельного места в хрестоматии ХХ века. Да, эта живопись не была манифестирована автором так, как следовало бы, — разве что в личной переписке. Из очерка Антонины Заинчковской вытекает, что это было органическим свойством ее героини. Манифесты пишут те, кто знает, как надо, — или хочет произвести такое впечатление. Ермолаева совершенно точно не относилась ко вторым: роли глашатая новых истин она предпочитала вдумчивое исследование чужих достижений и практическую устремленность к собственным. Этот путь в конце 1920-х привел ее к живописно-пластическому реализму — концепции явно поставангардной и в определенном смысле «постмалевичевской». Пожалуй, именно тогда она приобрела внутреннее право заявить: знаю, как надо. Вот только историческое время уже не предполагало самовольных манифестов