Музей-усадьба Льва Толстого: как будто хозяева только что вышли

Здание было построено в 1800–1805 годах и стало одним из немногих в этом районе, уцелевших при пожаре 1812 года. Дом несколько раз менял хозяев и наконец в 1882 году был выкуплен Львом Толстым, который искал в Москве уединенное место с большим садом и огородом. Однако строение было тесновато для обширного и гостеприимного семейства с десятью детьми, так что пришлось провести перепланировку и надстройку. Ремонт, естественно, затянулся и пошел не по плану. Лев Николаевич так и писал супруге: «За дом я что-то робею перед тобой. Пожалуйста, не будь строга...»

Семья Толстых провела в Хамовниках 19 зим, каждое лето по-прежнему уезжая в Ясную Поляну, причем писатель несколько раз доходил до нее пешком, преодолевая 200 км. В этом доме было написано более сотни произведений, включая роман «Воскресение», повесть «Крейцерова соната» и пьесу «Живой труп». Именно здесь граф окончательно сформулировал свое правило «четырех упряжек», описанное в трактате «Так что же нам делать?»: ежедневно в жизни человека должны чередоваться физический труд, умственная активность, ремесло и общение с людьми. В музее наглядно иллюстрируются все эти занятия. А последним сочинением, созданным в Хамовниках, был «Ответ на определение синода...», написанный Толстым в апреле 1901 года по случаю его отлучения от церкви.

После смерти писателя в 1910 году вдова продала дом вместе с участком и всей утварью Московской городской управе. Софья Андреевна так писала в автобиографии: «Продала я свой московский дом городу за сто двадцать пять тысяч рублей, и последнее мое издание сочинений гр. Л.Н.Толстого, и все эти деньги отдала своим детям. Но их, и особенно внуков, так много! Включая невесток и меня, всей нашей семьи 38 человек, и помощь моя оказалась далеко не удовлетворительна».

При передаче собственности Софья Андреевна тщательнейшим образом ее описала. Например, «столовая: 1 буфет, 1 обеденный стол, 1 ломберный стол, 16 стульев, 1 часы-кукушка, 1 лампа висячая». Она в целом имела привычку досконально записывать каждую, даже самую мелкую, трату.

Полной сохранностью усадьбы и интерьеров мы обязаны вождю мирового пролетариата Владимиру Ильичу Ленину, по личному указу которого в 1921 году здесь был образован музей. Поскольку в ту пору многие родственники и завсегдатаи дома были еще живы и не успели эмигрировать, они помогли восстановить обстановку так, «как будто Толстые только что вышли». В итоге 99% из 6 тыс. предметов мебели, обихода и интерьеров — подлинники, за исключением копий некоторых картин, оригиналы которых экспонируются в Ясной Поляне.

Дом был обставлен элегантно, но без изысков. Дверь в переднюю никогда не закрывалась, а визитерам предлагалось раздеваться самостоятельно и проходить на второй этаж, в парадную часть дома. Как вспоминал критик Владимир Стасов, «никакой прислуги, ни малейшей, не было в передней, да и не нужно, потому что дверь на улицу весь день открыта, и всякий приходит и уходит, когда хочет и как хочет…»

Лестница, как и при жизни хозяев, обита мягкой материей, а перила снабжены дополнительными балясинами. Дело в том, что излюбленным развлечением детей был скоростной спуск на больших чайных подносах. Вместо того чтобы пресекать сомнительное занятие, родители постарались сделать его безопасным и, главное, менее шумным.м

В большой зале две доминанты. Это прежде всего раскладной «стол-сороконожка», который по надобности мог раздвигаться на всю комнату. Вокруг него за самоваром коротали вечера Иван Бунин, Максим Горький, Александр Островский, Антон Чехов. Остальную часть комнаты занимает рояль, за ним музицировали Сергей Рахманинов, Николай Римский-Корсаков, Александр Скрябин, пел Федор Шаляпин. Под роялем лежит шкура медведицы — память об одной зимней охоте, когда внезапно появившийся зверь изрядно потрепал графа и только чудом не убил. Еще один, менее заметный, но важный элемент обстановки — шахматный столик. Страсть к этой игре писатель пронес через всю жизнь, находясь в вечном поиске сильных противников.

Далее следует оформленная в восточном стиле витиевато украшенная красная комната. Толстой звал ее «скучной гостиной», где женщины собирались после чая и, по его мнению, «вели пустые разговоры». Пройдя по узкому коридору, за которым в семье закрепилось прозвание «катакомбы», минуя комнаты прислуги, оказываемся в самом дальнем и тихом помещении, куда не долетали крики детей, громыхание от спуска по лестнице на подносах и прочие звуки повседневности. Это святая святых, кабинет Льва Николаевича. Занятная деталь: ножки рабочего стула подпилены. Из-за близорукости граф, категорически отвергавший очки, был вынужден низко склоняться над рукописями. Устав от неудобной позы, он переходил к столу-пюпитру, за которым работал стоя.

В смежной «рабочей комнате» можно увидеть велосипед самой модной и отнюдь не дешевой марки, на котором Толстой научился кататься в 67 лет и даже получил обязательное разрешение на вождение, сдав специальный экзамен. В то время права были действительны год, но графу их выдали бессрочно в знак уважения. Тут же мы возвращаемся к одной из составляющих формулы «четырех упряжек» — ремеслу. В качестве хобби Лев Николаевич выбрал сапожное дело. В экспозиции представлены сапоги, сшитые для Афанасия Фета и будущего зятя, уездного предводителя дворянства Михаила Сухотина.

На первом, непубличном, этаже нас встречает столовая, где все члены семьи традиционно собирались за обедом ровно в шесть часов вечера. Сигналом к началу трапезы служил бой часов с кукушкой, которые исправно работают и поныне. В большой супнице подавались кушанья для всех, а в малой — вегетарианская еда для Льва Николаевича и поддавшихся его влиянию дочерей Марьи и Татьяны. Сейчас место писателя за столом, предвосхищая вопрос посетителей, отмечено стаканом.

Далее следует спальня супругов. Для современного человека кажется странной привычка оборудовать спальню в анфиладах и спать в проходе. Тем не менее две односпальные кровати не отгорожены от коридора. Тут же стоит стол-бюро, за которым Софья Андреевна ночи напролет переписывала рукописи супруга, обладавшего, как известно, отвратительным почерком.

Далее — детская, где жили дочь Александра и последний, самый любимый сын Ванечка, который в раннем возрасте умер от скарлатины. Хранитель музея-усадьбы Наталья Зубкова рассказала щемящую историю о том, как маленький Ванечка вдруг спросил у мамы: «А правда, что дети, умершие до семи лет, становятся ангелами? Лучше и мне, мама, умереть до семи лет. Теперь скоро мое рождение, я тоже был бы ангел». Смерть Ванечки была ужасным ударом для всей семьи и для самого писателя, который обычно принимал уход близких со смирением.

Комната Марьи Львовны, увлекавшейся живописью, скорее походит на мастерскую, чем на девичий уголок: основное место занимают картины и художественные материалы, а для сна выделена узкая кроватка, отгороженная ширмой. Примечательна тут скатерть с автографами гостей, которых Марья просила расписаться прямо на ткани, а позднее вышивала надписи разноцветными нитками.

Возвращаясь к реставрации усадьбы: частичное восстановление интерьеров проводили лишь однажды, в 2001 году. Звучит несколько неправдоподобно, но до того в музее не было электричества, из-за чего он работал лишь в дневное время. Впрочем, при самом Льве Николаевиче в доме не было и канализации.

Новая же реставрация — пример по-настоящему научной. Впервые из дома вывезли абсолютно все, предварительно задокументировав расположение предметов, возвратившихся потом на свои места. Как сказал директор музея, прапра­внук Толстого «по линии Ильичей», Владимир Толстой, «хамовнический дом сохранил свою уникальную подлинность».

К слову, именно благодаря новому директору, экс-советнику президента по вопросам культуры и искусства, удалось значительно ускорить работы, завершить которые планировалось лишь осенью 2025 года. Вступив в должность в июле 2024-го, Владимир Ильич осмотрел фронт работ и принял решение закончить их уже в декабре. Секрет многократного убыстрения темпов состоял в том, что вместо намеченной поэтапной реставрации процессы шли синхронно: как только рабочие заканчивали одну из комнат, мгновенно принимались за дело экспозиционеры. К сожалению, многие комнаты огорожены веревочками, лишая посетителей доступа внутрь и заставляя тянуть шею, чтобы все рассмотреть. Но это вынужденная мера, так как хранители и дирекция не хотели превращать дом именно в музей — со стеклянными колпаками, витринами и перегороженной лентами мебелью.

Самой сложной, по словам Владимира Толстого, была реставрация печной плитки и изразцов, в ходе которой удалось выработать технологию, сохраняющую текстуру и даже исторические трещины — кракелюры. Также особой бережности требовали износившиеся паркетные полы. Все элементы напольного покрытия пришлось снимать, отдельно циклевать и укладывать заново. Единственный новодел — обои «под мрамор», печать которых заказывали по сохранившимся образцам с точным попаданием в цвет. По итогам гигантской скрупулезной работы усадьба выглядит в точности как при Льве Николаевиче, только с вентиляцией, канализацией и электричеством.