Никита Алексеев — перебежчик из концептуализма в концептуализм

«Я не понимаю, почему современное искусство непременно должно быть визуально неприятным либо залаченным до омерзения, анекдотическим и провокативным», — эту филиппику произнес Никита Алексеев на вернисаже своей выставки «Ширмы» в Государственном музее архитектуры им. А.В.Щусева в 2007 году. Впрочем, в том или ином виде она звучала у него и прежде, а родилась, кажется, еще в 1990-е годы. Между тем этот обличитель современного искусства считается как раз одной из главных фигур в кругу московских концептуальных художников с конца 1970-х и по наши дни. В игровой иерархии этого сообщества, придуманной некогда его лидерами Андреем Монастырским и Владимиром Сорокиным, Алексееву было присвоено звание генерала, а плюс к нему — конспиративная кличка Часы. Как кажется, последнее очень точно отражает характер и образ мыслей непокорного генерала от contemporary art.

Начать с того, что Никита Алексеев — прирожденный эскапист, то есть он всегда избегал всяких застывших форм, приемов и практик. Например, он, один из основателей группы концептуалистов-перформансистов «Коллективные действия», в конце 1970-х дезертировал из нее. Заскучав от метафизики КД, впавшей, по его мнению, в рутину, он завязал дружбу с художниками-озорниками младшего поколения: Константином Звездочетовым, Юрием Альбертом, Михаилом Рошалем, Андреем Филипповым и другими — и устроил для них в собственной квартире галерею АПТАРТ (apartment art — «квартирное искусство»), которая несколько попортила кровь советским спецслужбам. «Аптартисты» немало глумились над совдействительностью, да и над старейшинами цеха отечественного концептуализма, создавая забавные абсурдистские, броские, яркие, подчас сделанные из бросового материала вещи. Сам владелец галереи не отставал от них. Для Алексеева это был способ ускорить ход его персональных «часов»: к тому времени в мире уже вовсю царило молодежное нью-вейв.

От начавшейся в стране перестройки Никита Алексеев тоже сбежал: предчувствие тотального кавардака и оголтелой вседозволенности привело его к мысли еще сильнее разогнать стрелки часов, то есть перебраться в страну с давно сложившимся цивилизованным обществом и соответствующим отношением к современному искусству, до которых в краю отечественных осин было еще далеко. Выезд (по фиктивному браку) и житье в Париже дали опыт общения, связи, знания, знакомства... и скуку. Где все налажено — там Алексееву не место. Он даже стал подписывать свои работы на иной манер — «Алексей Никитин».

В начале 1990-х в Москве, где все бурлило от импортных выставок мэтров современного западного искусства и от показов вчерашних отечественных нонконформистов, приехавшему из-за границы Алексееву оказали почет — его выставки прошли в первых московских галереях того времени: в «Первой галерее» Айдан Салаховой, в «L-галерее», а затем и в XL. К слову сказать, и позднее художника не оставляли своим вниманием продвинутые московские галереи, такие как GMG, Stella Art, частный выставочный зал «Гридчинхолл» и другие, в которых у него в 2000–2010-е годы были развернутые экспозиции.

Никита Алексеев сбежал и из этой, казалось бы, благополучной для местного современного искусства ситуации: он ушел в СМИ, став обозревателем и колумнистом газеты «Iностранец», а затем писал как арт-критик в такие профессиональные издания, как «Художественный журнал», «Искусство» и многие другие. Однако «генералу», теперь уже от критической прессы, стало скучно и в этом газетном мирке. И тут нельзя не удивиться его прозорливости.

С 2000-х годов начался какой-то новый Алексеев. И начался с минора — с серии «Предсмертные рисунки», которая продолжилась 50-метровым свитком «Монтаж. Final Сut». Ежедневно Никита Алексеев стал делать по одному «предсмертному» рисунку, представляя его как последний. Конечно, знатоку мирового contemporary art придет в голову знаменитый польско-французский художник-концептуалист Роман Опалка (1931–2011), который на протяжении всей своей жизни почти ежедневно отмечал цифрами на холстах, сделанными в подбор или в строку, мгновения своей жизни. Но это не совсем так. Русский художник все же не электронные часы и не цифровое табло. Он художник-литератор, беллетрист и сам себе литературный критик одновременно. Никита Алексеев всегда умел обаять аудиторию именно изобразительностью и занимательностью сопроводительных текстов. Вообще у него давняя ностальгия по недостижимому в наше время искусству мастеров прошлого, которых он знает очень хорошо — от западноевропейской классики до мастеров Японии и Китая.

Алексеев — великолепный стилизатор, но стилизатор — не фальсификатор и не имитатор, а, как бы сказали, фантазийный художник. Он умело пользуется формами и приемами старого искусства: изображениями в духе чеканных ранних ренессансных портретов в профиль или манерных персидских миниатюр, дальневосточных расписных ширм и свитков. Не случайно его известная филиппика завершается фразой: «С какой стати оно (современное искусство. — TANR) обязательно должно неуважительно относиться к достижениям мастеров былых времен?» То есть Алексеев любит переводить стрелки часов и назад.

Он также испытывает ностальгию по относительно недавним образцам современной мировой живописной школы — по опусам «цветовых полей» Марка Ротко, Кеннета Ноланда, Барнетта Ньюмана и других. И этому последнему всплеску живописности 1950–1960-х годов он посвятил свою большую выставку из 120 псевдогеометрических работ Impressions (галерея GMG, 2010). Однако без сопровождающих текстов московский художник, к тому же из разряда концептуалистов, не может обойтись. Тексты и изображения следуют у него параллельными рядами, и зритель сам должен определить для себя, что в этих работах главенствует.

Вообще Никита Алексеев во многом полагается на зрителя — на его культурный и визуальный опыт, на его культуру поведения. Например, свой 50-метровый рисованный свиток «Монтаж. Final Cut», который он выполнил к своему полувековому юбилею, Алексеев отдал на «расхищение» публике: каждый был волен вырезать и унести с собой понравившийся ему лист-фрагмент. В итоге на следующей выставке в галерее «Е.К.АртБюро» это живописное жизнеописание предстало в заметно урезанном виде.

Художник толерантно относится к реакции своих коллег и зрителей. Не так давно Алексеев был назначен послом республики Ужупис в России (действительно в 1990-е годы в этом районе Вильнюса, название которого переводится с литовского как «заречье», образовалась некая артистическая коммуна со своим правительством и даже бюджетом). И этому своему назначению художник посвятил одноименную выставку в Государственном центре современного искусства — «Заречье». В конституции вымышленной республики есть пункт, гласящий: «Каждый имеет право быть непонятым». Видимо, внутренние «часы» и «компас» Никиты Алексеева не подвели его и на этот раз: он нашел свою страну Утопию. Больше перебегать ему куда-либо, кажется, незачем.