Надим Самман: «Мы выводим на публику новых художников»

Для многих название биеннале звучит необычно. Что такое «молодое искусство»? Это странно. Может ли художник быть старым? Какова миссия молодых художников?

Вы имеете в виду, что у биеннале странное название «Московская международная биеннале молодого искусства»? Прежде всего, еще недавно 35-летнего художника уже не назвали бы молодым. Это достаточно зрелый возраст: уже есть семья, настоящая работа, и все, на что ни посмотреть, весьма зрелое. В Средние века, возможно, 35-летние считались старыми членами общества. Конечно, это условное определение. Я не могу говорить за организаторов, но, вы знаете, это уже сложившая десятилетняя традиция, и о названии лучше спросить основателей — ГЦСИ и других. По моему впечатлению, в современном искусстве в России, по крайней мере последние 10–15 лет, речь шла о том, чтобы увековечить ценность первого поколения концептуалистов. До сих пор существует огромное уважение к таким людям, как Илья Кабаков и Эрик Булатов. Сложился образ мастера современного искусства в России. Может быть, есть сопоставимые фигуры за пределами России, но я думаю, что к ним здесь другое отношение, их не рассматривают как мастеров или гуру. Идея школы концептуализма действительно интересна; вероятно, мы не найдем ей аналога среди поколений-ровесников в Европе. Вспомните и об академической традиции, где также почитается возраст и опыт. В общем, надо как-то отделить следующие поколения от мэтров, поэтому, я думаю, такое название у этого фестиваля. Вполне русское название.

Но, помимо названия, у него, мне кажется, есть и специфическая миссия. Вот существует Московская биеннале. Думаю, с этой биеннале ассоциируются всемирно известные художники, суперзвезды, лучшие из лучших, знаменитости. А миссия Молодежной биеннале — открыть новые голоса. Так что «молодое» — это, может быть, не очень оригинальный способ обозначить нашу миссию, и миссия именно такова — вывести на публику новых художников и посредством этой выставки поместить русских художников до 35 лет в мировой контекст.

А сами художники? У вас есть концепция главного местоположения, идея изменения мира, новых процессов, которые его трансформируют. Все ли художники думают похожим образом, или они, может быть, просто делают это, чтобы вам понравиться?

Скорее всего, здесь смесь того и другого. Могу сказать, что нам поступило 2063 заявки, и я прочитал их все. Среди этих заявок были работы и предложения абсолютно не по теме (какие-то «художники выходного дня», например акварелисты и тому подобное), была часть кандидатов, которые совершенно не связаны с темой биеннале, они просто хотели подать заявку и засветиться. Так что, думаю, тут смешанная ситуация.

Конечно, я не могу сказать, что даю полное представление о том, что хотят сказать художники всего мира, что они делают и каковы их ответы на эстетические вызовы, но я получил пост, на котором могу создать тему и принять решение, поэтому в каком-то смысле на этой выставке достаточно одного меня.

Вы ждали встречи с какими-то российскими художниками на этой биеннале?

Я не знал, кто подаст заявки, так что это был сюрприз. И я не знал ничего заранее о тех, кого взяли на выставку, это самое интересное. Часто в подобных проектах куратору приходится ездить и изучать творчество художников, и, таким образом, он вносит в проект свои предпочтения и заблуждения. Но здесь все они сами приходили ко мне, и это было настоящим удовольствием — открывать новых художников. Есть ли у меня любимые проекты российских авторов? Вообще-то я не хотел бы этого говорить.

Россия — сложное место для проведения выставок на такие темы, как новые технологии и будущее, потому что множество процессов и тенденций, развивающихся где-то еще в мире, здесь очень сильно видоизменяются, а иногда их здесь просто нет. Вы не боитесь, что какие-то вещи не сработают для нашей аудитории?

Да, я думаю, что в целом выставка будет сложной. Но, может быть, аудитория поймет это и найдет для себя что-то интересное. С одной стороны, это задача: найти способ представить работы на выставке так, чтобы люди смогли пережить опыт полноценным образом. Но с другой — если ты просто все время стараешься предугадать то, что публика хочет увидеть, ты не делаешь свою работу. Я счастлив прийти к людям со своими мыслями. Если выставка нравится мне самому, я могу быть уверен, что она понравится и другим. Обычно это работает. Надо быть уверенным. Иначе, знаете, я не смогу этим заниматься.

Это не значит, что нужно говорить: «Эй, посмотрите сюда! Это тренд, о котором вы никогда не слышали, вы должны узнать о нем, иначе вы отстанете от времени». Так поступает индустрия моды, но не мы. Мы делаем нечто иное. Мы говорим, что художники нашего времени разрабатывают новые языки для описания вещей, о которых мы думаем, что уже знаем их, но они показывают нам другой способ их понимания. Это не математика.

Какое искусство больше всего вас вдохнов­ляет?

В числе того, что мне очень нравится на нашей выставке, — широкий охват средств, есть даже биологические структуры вроде живых организмов, а также высокотехнологичные средства, компьютеры. Это не цифровое искусство, но оно во многом работает с системой кодирования, некоторые художники на выставке вовлечены в программирование, например в шифрование. Конечно же, у нас есть и замечательные видеоработы. Я был восхищен тем, как много видео было сделано, хотел включить их даже больше, но невозможно показать 50 видео, для публики это слишком много. У нас есть и звуковые работы, есть скульптура. Я действительно рад увидеть здесь широту подходов и методов. Чем я еще был восхищен? Я по-настоящему восхищен тем, какая у нас будет архитектура выставки.

Трехгорная мануфактура — отличное место!

Это открытое пространство, разделенное колоннами. Только стены и окна. Архитектурную концепцию нашей выставки создал прекрасный молодой архитектор Сергей Неботов. Он отличный парень. Мне кажется, по крайней мере ее люди не забудут вне зависимости от того, понравится им выставка или нет.

Там будет два этажа, каждый по 2,5 тыс. кв. м. Начало осмотра будет наверху. Вы проходите все пространство, затем спускаетесь по лестнице и там останавливаетесь в своеобразном предбаннике с аудиоработой, основанной на звуке обратного отсчета времени при запуске ракет из разных космических программ, который обработан компьютером и воспроизводится в последовательности Фибоначчи. Для человеческого сознания она звучит как последовательность чисел, которая на самом деле никогда не кончается, то есть это бесконечный отсчет. Затем вы открываете дверь и входите в зеркальную комнату размером 30х30 м — куб бесконечности. А внутри только три отдельно стоящие скульптуры. Это напоминает мне космическую черную дыру: расширение и сжатие в архитектуре.

Думаю, это будет замечательно, и все будут делать селфи.

Да, мне уже говорили. Но я никогда не думал о выставке как о материале для Instagram. Это похоже на нарциссизм. Мне кажется, в туалетах легче делать селфи.

Продолжая разговор об архитектуре, вспомним последнюю Московскую биеннале, которая проходила в павильоне, построенном в эпоху соцреализма. Как должен художник и куратор работать с таким контекстом, чтобы он его не подавлял?

Классический авангард, думаю, сказал бы, что он должен быть разрушен и замещен новыми эстетическими системами, но мы знаем, что это не решение. Как западная архитектурная культура высокого уровня сегодня подходит к такого рода вопросам? Теперь принято сохранять исторические аспекты. Например, Новый музей в Берлине Дэвида Чипперфилда сохранил части здания, на которых остались следы от пуль. Он просто зафиксировал поврежденные кирпичи — так можно увидеть историю здания. То же самое с Рейхстагом. Норман Фостер оставил там граффити, нанесенные русскими солдатами.

Но не оставил свастику, например.

В Германии свастика вне закона, а здесь до сих пор празднуют советские праздники, это по сей день официальная часть истории. Я люблю работать с историческим контекстом. Это может внести новое измерение в любой проект.

Но историю Трехгорной мануфактуры вы не используете?

Нет, но мы можем говорить о том, как развивалось текстильное производство. Например, о том, что такое эта индустрия сегодня: просто механика или также биология? Одно из первых произведений, которое будет встречать посетителя на биеннале, принадлежит эквадорскому художнику; он работает с живыми генетически модифицированными шелкопрядами, которые прядут шелк в режиме реального времени. У нас много такого. Мы можем говорить о том, как изменились вещи с начала XX века. Мы думаем, что многое стало несовременным в результате промышленной революции, но на самом деле мы сейчас живем на таких скоростях в технологическом и индустриальном смыслах, что даже выставка Космос — это вчерашний день. Это как аналоговый век космоса, понимаете? Ранние индустрии, даже индустрия ХХ века, нам кажутся архаичными.

Да, мы показываем много работ, которые выглядят интернациональными, без специ­фической национальной идентичности, но на самом деле они напрямую указывают на то место, откуда пришли. Это, например, искусство постинтернета. У каждого есть Интернет в смартфоне, но постинтернетное искусство происходит из индустриального ландшафта, такого как Нью-Йорк, Калифорния, Берлин, Лондон и Амстердам. Это постколониальный постинтернет. Помните: если вам показывают работу, которая претендует на то, чтобы обозначать одно и то же в разных концах света, то речь идет, скорее всего, не более чем о капиталистическом глобальном маркетинге.