Обладательница премии Max Mara для художников-женщин: «Я хочу, чтобы меня считали феминисткой»

В ноябре завершается итальянская арт-резиденция Эммы Харт — лауреата премии Max Mara Art Prize. Это одна из немногих наград, созданных специально для поддержки женщин в искусстве. Так, полугодовое пребывание в Италии оплачивается не только для самой победительницы, но и для ее семьи, чтобы художница могла не расставаться с близкими. Вторая часть награды — персональная выставка в лондонской галерее Whitechapel и позднее в Collezione Maramotti, над произведениями для которой художница работает во время резиденции. Эмма Харт рассказала TANR о своем проекте, миланской модели семейной психотерапии и опыте совмещения искусства и материнства.

Когда вы подавали заявку на премию Max Mara, вы выбрали семью в качестве темы своего исследования. Почему?

Меня всегда интересовало, как произведение искусства выстраивает отношения с людьми, которые на него смотрят, возможно ли взаимодействие с искусством на каком-то другом уровне, помимо визуального, и что происходит между тем, кто смотрит на работу, и самим произведением. Я вообще много думаю об отношениях. Я недавно стала матерью, у меня есть семья, и я размышляю о том, отличаются ли наши взаимоотношения с искусством от взаимоотношений внутри семьи. Помимо этого, очевидно, есть огромное количество стереотипов и даже мифов вокруг итальянской семьи, и я обратилась к теме, которая важна и для моих работ, и для Италии.

В рамках вашей резиденции вы изучали миланскую модель системной семейной психотерапии. Расскажите об этом опыте.

Одной из основательниц миланской модели системной семейной психотерапии стала в 1970-х годах Мара Сельвини Палаццоли, довольно радикальный и склонный к экспериментам ученый. Она сосредоточила свое внимание на отношениях внутри семьи и, например, заявляла, что не может лечить индивидуума или людей — только пространство между людьми, их отношения. Когда к ней обращались люди с ментальными расстройствами, она приглашала всю семью, чтобы воздействовать на всех вместе, а не на одного человека. Она разработала ряд методик, позволяющих понять, как люди относятся друг к другу. Для меня было важно, что это женщина-первопроходец в области психотерапии, жившая и работавшая в Италии, — все идеально сложилось для моего проекта.

Какой аспект семейных отношений вы хотели рассмотреть в своей работе?

Я в большей степени сосредотачиваюсь на том, как мы увязаем в своих привычках внутри отношений, формируем шаблоны поведения, и немалую роль здесь играет вопрос власти и подчинения. Мы можем вести себя, например, с мужем совершенно иначе, чем вели бы себя с друзьями. Я думаю о том, как мы влияем друг на друга внутри семьи.

Узнали что-то интересное об итальянских семьях?

На самом деле я не занималась отдельно итальянской семьей, но, пока путешествовала по стране, наблюдала. Это, конечно, обобщение, но я заметила, как веками сохраняется давление на личность со стороны семьи. Например, на надгробных камнях римлян перечислены все члены семьи покойного, все ушедшие предки и ныне живущие родственники. И до сих пор видно, как влияет на людей то, кем были их родители, кем были родители родителей; мне кажется, это тянется еще со времен Древнего Рима. Это применимо и к Великобритании.

Вы уже представляете, как будет выглядеть ваша выставка по результатам резиденции?

Да, но я бы хотела, чтобы она оставалась сюрпризом, так что много не расскажу. Я думала об идее влияния в общем, о том, как одни вещи могут влиять на другие, и одной из таких вещей для меня стал свет. Освещая предмет, мы какие-то его фрагменты видим лучше, а другие не замечаем. В клинике, которую я посещала в рамках резиденции, используются полупрозрачные зеркала, чтобы врачи имели возможность наблюдать за пациентами во время психотерапевтического сеанса. Врачи сидят в темноте, а кабинет по ту сторону зеркала освещен. Так появилась идея света. Я посмотрела очень много живописных работ Караваджо, прониклась его философией, рассматривала традиционные итальянские керамические лампы. И поняла: я буду работать с огромными лампами.

У вас есть маленькая дочь Глория. Она приехала в Италию с вами?

Да, она здесь со мной.

Марина Абрамович недавно заявила, что дети мешают заниматься искусством. Можете рассказать о своем опыте как художницы и мамы маленького ребенка?

В Лондоне, где, помимо художественной деятельности, я преподаю в колледже, совмещать все это довольно тяжело. Когда я стараюсь быть лучшей мамой, лучшей художницей и лучшей преподавательницей и провожу много времени, занимаясь чем-то одним, за этим всегда следует чувство вины — этого чувства вообще становится очень много с появлением ребенка. Сейчас в Фаэнце я просто отлично провожу время: дочь ходит в детский сад, у меня есть своя студия, я живу рядом с ней, и мне совершенно не хочется возвращаться в Великобританию. Здесь идеальные условия для того, чтобы сосредоточиться на работе, а Глории очень нравится в Италии, и она обожает пасту.

Конечно, совмещать материнство и искусство тяжело. Глория всегда занимает половину моих мыслей, и на работу остается только вторая часть. Очень важно, что у нас есть премия для художников-женщин, потому что конфликт между желанием иметь детей и желанием творить по-прежнему существует и всегда что-то одно страдает. Обычно это искусство, потому что ты, конечно, хочешь сделать больше для своего ребенка.

Я как раз хотела спросить, зачем, по-вашему, нужна специальная премия для женщин?

Я могу судить только о ситуации в Соединенном Королевстве, но факты говорят сами за себя. Если посмотреть статистику представленности в коммерческих галереях, на музейных выставках, в значимых коллекциях, женщины всегда будут в меньшинстве. Я преподаю в художественной школе, где 70% студентов — женщины, но только 30% женщин представлены в коммерческих галереях. Здесь абсолютно очевидна проблема. В Лондоне растить детей очень дорого, и в ситуации, когда ты пытаешься быть женщиной, иметь семью и работу, искусство всегда страдает. Может быть, премия Max Mara и не решит всех проблем, но по крайней мере она поднимает этот вопрос в общественном сознании.

Вы считаете себя феминисткой — как художница и в общечеловеческом смысле?

Да, конечно. Я не особенно начитанна в области политической теории феминизма, но вполне ощущаю себя феминисткой. Моя работа отражает мою жизнь и все то, что я переживаю как женщина. Я, конечно, хотела бы, чтобы меня считали феминисткой.

Ваши работы всегда связаны с телесными процессами: дыханием, потоотделением. Почему вы акцентируете внимание на них?

Меня интересует тревожность, тот момент, когда сталкивается тело и разум. Вы хотите выглядеть счастливым, но тревожность включает физиологическую и психическую реакцию: вы начинаете потеть, задевать предметы… Я сама очень неуклюжая; когда стараюсь выглядеть круто, начинаю потеть и в итоге просто разливаю свой напиток или вроде того. Это ужасно неловко. Я почти всегда себя так чувствую, вот почему хочу поговорить об этом.

В одном интервью вы сказали, что хотите, чтобы ваши работы действовали на физическом уровне, а не на интеллектуальном.

Я не то чтобы проповедую антиинтеллектуальный подход, у меня у самой научная степень, но я стремлюсь предложить зрителю не только визуальные, но и физические ощущения, создать реальную ситуацию взаимодействия. Мы представляем собой не только разум, но и тела, и эти тела неуклюжие, дурацкие, пухлые. Если мы описываем реальность только в терминах разума, мы упускаем из виду всю эту грязь и беспорядок. Я не собираюсь ни у кого отбирать книги, просто я хочу, чтобы искусство требовало физического ответа в той же степени, насколько и визуального. Я начинала как фотограф, потом много работала с видео, а в 2012 году впервые прикоснулась к глине и вдруг поняла, что это отличное средство отображения того бардака и хаоса, о котором мне хочется говорить.