Искусство в Антарктиде

Слухи о том, что Александр Пономарев собирается везти художников в Антарктиду, ходили давно и у меня вызывали двойственные чувства. Идеи вывезти художников за пределы их среды обитания или включить в состав научной экспедиции не новы, хотя до сих пор остаются, к сожалению, скорее теорией, чем практикой. В тех редких случаях, когда это получается в обход бюрократии, узости взглядов и скептицизма, они, по моему опыту, дают результат. Причем в большинстве случаев намного более качественный результат, чем другие методики скрещивания искусства и науки. Совместный опыт сопереживания, опыт пути и преодоления — одна из наиболее успешных методик сосуществования ученых и художников. Однако мне казалось, что «все острова давным-давно открыты» и опыт первооткрывательства невозможно сконструировать в XXI веке — да и надо ли?

Второй голос внутри меня заглушал скептицизм первого. Антарктида. Один из немногих регионов на Земле, куда невозможно попасть простому человеку. Что это за тяга? До боли мне, географу, знакомое ощущение любопытства, зова преодоления, фантомных эмоций по месту, где еще не был. Сложно придумать более недоступную территорию, чем Антарктида. Антарктические фильтры пропускают либо туристов, готовых отдать немалые деньги за довольно ограниченную круизную программу, либо ученых, либо редкие группы просочившихся экстремальных спортсменов. Антарктида остается полюсом недоступности, в отличие от других мест, где сложность природных и климатических условий купировалась развитием техники и пала под натиском туристов. Недоступность и девственность территорий давно стали предметом туристического торга и набили оскомину. Антарктида же, по крайней мере так принято считать, пока осталась до определенной степени незыблемой, в прямом смысле этого слова и в силу Антарктического договора не тронутой человеком (за исключением редких научных островов, где деятельность людей и степень их воздействия строго регулируются).

Примерно такие мысли и размышления были со мной во время долгих перелетов и ожидания отправления из Ушуаи, которая поразила своей нетуристичностью. От «главных Антарктических ворот» я ожидала большего порта, забитых и разнообразных сувенирных лавок и изысканности дорогого экстремального курорта любого другого места на Земле. Мои ожидания не оправдались. Собственно Антарктика начинается после пересечения Антарктической конвергенции (или Антарктического полярного фронта — не путать с кругом), зоны в проливе Дрейка, где теплые воды Атлантики и Тихого океана встречаются с холодными водами Антарктиды (то, что в океанологии принято выделять в качестве отдельного Южного океана). Для меня и пространство, и время, и дыхание, и происходящие на борту события поделились ровно на до и после. И по ритму построения дней: расслабленные дни пересечения пролива Дрейка, погруженные в полусонный транс из-за морской болезни и качки, сменились напряженными рабочими днями биеннале. И по времени: сменяются и задают ритм жизни стоянки и высадки, а не день и ночь (хотя темнота загоняет обратно в каюты). И по погоде: солнечные теплые дни Ушуаи были вытеснены туманами, дождем с мокрым снегом Антарктиды.

Наверное, мы отвыкли от физиологической составляющей перемещений и от того, что расстояние диктует свои законы. Антарктида, требующая этой работы по преодолению расстояний (в отличие даже от трансатлантических перелетов), возвращает тебя в состояние раздраженного подчинения. Мы привыкли к тому, что «дорога» и «путь» — это привычная, неопасная зона транзита, которую мы игнорируем. Но в случае Антарктической биеннале это движение, этот путь становится сутью проекта. В одном из интервью Александр Пономарев говорит о том, что движение составляет суть процесса биеннале, а произведения искусства — маяки, задающие ритм процессу. И это слова, которые приобретают смысл во время работы над биеннале: каждая акция, каждый перформанс действует как толчок, как вешка, как пункт, до которого мы, собственно, столько дней шли и прорывались. Поэтому мне кажется, что единственным словом, которое наиболее точно отражает суть происходивших событий, является пономаревский «процесс». Процесс биеннале. Даже имея большой полевой опыт, сложно смириться с тем, что не ты (как человек) диктуешь условия. Твоя роль часто заключается в том, чтобы соблюдать тишину и не мешать. Повторюсь, рассуждать об экстремальности мест в наше время довольно глупо: везде так или иначе есть подстраховка, мобильная или спутниковая связь, какая-никакая социальная инфраструктура. Наверное, единственным исключением является Антарктида.

Это не абстрактные размышления для процесса биеннале. Антарктида оказывается далеко не «белым холстом», на фоне которого «творит» художник. Антарктида оказывается очень сложным контекстом, как природным и климатическим, так и социально-культурным. Она соавтор самой биеннале и каждой конкретной работы. Искусству на фоне доисторических пейзажей приходится действительно быть постоянно мобильным и конкурировать со стаями проплывающих китов и пингвинами.

В антарктических водах мы были около недели. Акции, перформансы, съемки фильмов, пленэры для живописцев проходили каждый день. Высадка с корабля на землю, сжатые сроки, лавирование между китами, посещение станций, адаптация планов на лету — команда Антарктической биеннале и команда на корабле напоминали огромный сложный организм, где у каждого была своя роль. Пересказывать работы, которые были осуществлены в рамках биеннале, бессмысленно, надо ждать их адаптации к выставочному контексту в Венеции и на других площадках, что тоже очень сложная задача.

Это взаимодействие — скажем мягко, чтобы не вдаваться в теоретические рассуждения об отношениях человека и природы в XXI веке в Антарктиде, — стало так или иначе одной из ключевых тем и для личной рефлексии, и для дискуссий на борту, и для разговоров в курилке. Тема пересмотра границ и территорий — сейчас одна из самых обсуждаемых и острых как в академических кругах, так и в политических, научно-популярных и художественных. И вопроса «чья это территория?» просто невозможно избежать в контексте Антарктиды.

Сам факт проведения биеннале можно было бы назвать интервенцией на чужую территорию, если бы это не подразумевало некую степень эпатажа, которого не было в процессе биеннале. Тем не менее факт остается фактом: вопрос о границах и территориях поставлен. До марта 2017 года Антарктида была доступна либо очень маленькой части туристов, либо ученым. Мы все стали первыми на этом континенте, кто пришел туда с другой целью, а команда биеннале — первой, кому удалось ее воплотить. Наука всегда была и остается приоритетом в Антарктиде, и, побыв там и посмотрев, какими могут быть художественные процессы в антарктическом контексте, задумываешься об однобокости и несправедливости этого. Была ли Антарктическая биеннале задумана как некоторый акт пересмотра границ современного искусства? Судя по текстам и интервью Александра Пономарева, это не стояло главной целью. Стала ли по факту? Конечно, да. И честно говоря, именно этого жеста пересмотра границ — междисциплинарных внутри науки, между наукой и искусством (уж сколько можно!), межтерриториальных, межвременных — оказались сразу лишены все последующие возможные проекты. Действительно, после такого сильного опыта очень сложно представить себе, как дальше повернется теория и практика подобного рода инициатив.

Мне было забавно отметить, насколько разные эмоциональные уровни затрагивает искусство в этой экспедиции. Каждый вечер, пытаясь зафиксировать, что произвело наибольшее впечатление, я с интересом наблюдала, что все разложилось как по полочкам: архаичное благоговение и страх перед природой, животными, льдами, горами и океаном — на одной, искусство — на другой, опыт общения с художниками и междисциплинарными участниками, философами — на третьей. Под конец мы с коллегами пытались сверить дневники и понять, в какой день что именно происходило. Показания расходились. Восстановить какую-то привычно линейную временную цепь событий, рассортировать фотографии по датам оказывается бессмысленно и нелепо. Попробовать пересказать логику событий и воспроизвести «дневник» (с утра были киты, а потом перформанс Андрея Кузькина), кажется, не то — хотя Екатерине Ковалевой очень точно удалось передать суть основных событий в рисунках, сделанных по ходу экспедиции.

Наверное, кроме самого процесса биеннале, кроме акта, который свершился, закладывался ли он туда изначально или нет, самое важное — это то, что все участники стали теми самыми приемниками и призмами, теми самыми подопытными частицами — первыми авторами и первыми зрителями, которые теперь, как это принято говорить в соответствии с международным договором об Антарктиде, послы Антарктиды, и каждый из них в той или иной форме рассказывает об этом опыте и процессе. Мне хотелось бы верить, что многих из участников, как и меня, этот опыт вернул к важности идеи перемещения, пути, «сопутствия» и переживания расстояния, выраженного во временной форме. Антарктида действительно намного более сложная территория, чем пресловутый белый лист. Антарктида побеждает наш скептицизм и антропоцентризм, это единственная территория, где человек — внутри клетки, а не снаружи, и удивительно, почему художественные процессы там совершились впервые в истории. Антарктическая биеннале и работы, которые там были сделаны и скоро станут доступны, — это больше чем прорыв, это абсолютно новая форма социальной практики, которая стала возможной благодаря мечтам, усилиям и устремлениям Александра Пономарева и всей команды.