Recycle Group: «Смысл не находится, повсюду белый шум»

Во всех интервью вы рассказываете, что выросли в семьях художников. Каким было ваше детство и чем вам это помогло в будущем?

Андрей Блохин: Мы выросли в такой среде, где вокруг нас все время было много разных художников, была возможность увидеть, как люди работают в разных жанрах. Детство прошло на пленэрах и в резиденциях с родителями.

Егор (Георгий) Кузнецов: Место, где проходила большая часть пленэров, называлось деревня Владимировка — это в Вологодской области. Там есть дом-музей Игоря Северянина. А рядом находилась лесопилка, усеянная разного размера деревянными и металлическими отходами, вся эта территория напоминала фильм «Сталкер». Здание, внутри него станки были похожи на инсталляцию. Тогда мы и захотели делать что-нибудь необычное. Лесопилка — самое сильное впечатление детства.

А когда вы поняли, что хотите работать вместе?

А. Б.: В 2006 году у нас состоялись первые выставки в Петербурге, где мы участвовали в фестивале Performart в Манеже. Тогда мы еще работали порознь, под двумя отдельными фамилиями, но нас объединяла общая идейная составляющая. В 2008 году прошла наша первая совместная выставка — Recycle, и ее название прижилось.

Как вырабатывался ваш стиль? Вы читали утопические романы, сочувствовали движению зеленых, может быть, вас беспокоила интернет-зависимость?

А. Б.: На нас повлияли Стругацкие. Литература, и музеи, и философы — всё вместе. То, что нас окружает, — это передача информации, которую кто-то вбирает, а кто-то нет. Бодрийяра любим. Хотя осознание окружающего часто вообще не связано с тем, что ты прочитал.

Е. К.: Мы, когда по улице ходим, стараемся всматриваться в предметы. Надо созерцать то, что вокруг тебя.

Тема ваших последних работ — новые технологии. Как, на ваш взгляд, технологии преобразуют систему верований сегодня?

А. Б.: Технологии сейчас добавляют человеку дополнительное измерение. Раньше было материальное и духовное, а сейчас появилось виртуальное. Его нельзя отнести к материальному, как все стараются это сделать. Оно меняет восприятие людей, их память становится короче, а пальцы — разработаннее. Когда ты разговариваешь с представителями молодого поколения, все эти люди моментально гуглят любой вопрос. У них нет своего мнения, объективного кругозора, который есть у каждого более-менее образованного человека.

Е. К.: Информации тоже становится меньше. Больше картинок, меньше текста. Все эти списки «50 самых ярких художников», «100 мест, которые нужно посетить перед смертью»… Человек создал уникальную третью реальность, но в итоге не знает, чем ее наполнить, и наполняет в основном каким-то шлаком и порнографией.

А. Б.: Прочитайте у Бодрийяра про симулякры. Он говорил, что в массмедиа идет гонка за смыслом. Смысл не находится, но массмедиа стараются его создать. На деле происходит обмен ненужной информацией, которая по сути есть просто белый шум.

Сколько обычно времени проходит от изначального замысла до реализации вашего проекта?

Е. К.: По-разному. Работу для венецианского павильона мы делали в течение двух месяцев.

А. Б.: Там будет постинтернет-скульптура. Это, в принципе, то направление, в котором мы работаем.

А что собой представляет постинтернет-скульптура?

А. Б.: Вы знаете, что такое постинтернет-живопись? Все то же самое, только со скульптурой. Как может выглядеть скульптура под влиянием нашего времени, в тот исторический период, в котором мы живем уже сейчас? В павильоне будет наша инсталляция «Блокированный контент» (Blocked Content). Это рассуждение о возможности смерти человека в виртуальном пространстве. Человек может жить вечно: его «профайл» может жить вечно. Блокировка является единственным ограничением на этом пути. Человек может быть заблокирован системой по ряду самых разных причин.

Е. К.: Как если бы он нарушил одну из десяти заповедей.

А. Б.: Например, что-то запрещено в той стране, где находятся серверы. Или нарушено какое-то пользовательское соглашение. Для нас важно показать то, как видит мир компьютер, машина. Мы заменяем глаза зрителя глазами компьютера и пытаемся сделать так, чтобы человек почувствовал себя машиной. Почувствовал, как машина считывает, как машина анализирует форму…

Е. К.: Непредвзятый взгляд!

А. Б.: …Как вообще это все коммуницирует между собой.

Работа подразумевает интерактивность, участие публики?

А. Б.: Именно. У нас будет специальное мобильное приложение Recycle Group. На нашем сайте есть изображения в открытом доступе, их можно скачать, распечатать, повесить на стенку и через это приложение посмотреть новую визуализацию. Это дополненная реальность. В павильоне у зрителей будет возможность с помощью этого приложения, наоборот, увидеть мир глазами машины. Зритель находится в инвертированной версии пространства. Взяв в руки свой девайс, он увидит ожившее пространство, но с определенными условностями. Люди будут видны с эффектом тепловизора. Это единственная возможность донести различие между живым и неживым через устройство.

Как пространство, в котором выставляется работа, влияет на ее восприятие?

А. Б.: На прошлой биеннале в Венеции мы делали выставку в барочной церкви. Пространство здорово взаимодействовало со смыслом произведения. Например, в числе наших идей была мысль о том, что сотовые вышки в Европе находятся на одной и той же высоте с крестами. Когда мы попали в эту церковь и увидели, что в колокольне размещается итальянский T-mobile, мы сразу же сказали: эта церковь — наша. Перед нами пытались оправдываться, объяснять, что это временно, но мы же видели, как все было прикручено — старательно, на века. В этом и есть удача: когда концепция и место совпадают.

То, что мы делаем сейчас в павильоне, очень хорошо работает с пространством. Мы всегда не просто продумываем объект, но и то, как к нему будет идти зритель, что он будет видеть через ту или иную точку.

В Венеции у нас будет еще один, параллельный проект. Он будет абсолютно виртуальным, внутри приложения. И привязан он будет к геолокации. Открыв в этом приложении карту, вы увидите метки, дойдя до которых, можно будет рассмотреть виртуальные объекты в пространстве вокруг. Технология похожа на Pokemon GО. Для нас это единственная нормальная возможность высказаться без чьего бы то ни было разрешения, без технических заморочек.

Была ли закономерность в смене материалов для ваших объектов — в том, что вы шли от переработки отходов к высокотехнологичным, digital-технологиям?

А. Б.: Вы знаете, наш проект — это не какая-то суперинновационная история. Приложений существует миллионы, просто наше открывает простор для действий, где ты не ограничен вообще ничем. Ни институцией, ни куратором.

Е. К.: Чем меньше цензоров, тем лучше.

А. Б.: Мы начинали работать с полиэтиленом и пластиком, к которым периодически возвращаемся. Гипс, дерево, сейчас у нас есть нанобетон, масса новых технологий, 3D-принтеры. Когда мы из Исландии приехали, решили для Keep Me Updated Your Holiness использовать автоматизированную руку. Все фотографии доставались из некоего саркофага.

Е. К.: Эволюция у нас в каждом проекте. Мы стараемся использовать новые технические ходы, даже если это незаметно с первого взгляда. Мы как iPhone 6 и 7 — не стоим на месте.

У вас планы расписаны чуть ли не на год вперед. Можете рассказать, что будет на фестивале «Архстояние» или в Пушкинском музее?

А. Б.: С «Архстоянием» пока непонятно. Проект сложен технически, но я надеюсь, что мы его выполним. Работу для Пушкинского музея уже готовим. Она будет коррелироваться с венецианской выставкой в том числе. Работа будет связана с тем, как машина видит мир и как невидимое глазу человека становится видимым. Будет дополненная реальность, доступная через приложение, и будет постинтернет-скульптура, в которой отразятся абсолютная геометрия компьютера и его восприятие, без восприятия человека.

Присутствие в произведениях современного искусства элемента провокации важно для художника?

Е. К.: Смотря для какого. Мы никогда не ставили своей целью делать провокационное искусство или политически ангажированное, нам эти темы просто не близки. Но в целом это один из инструментов, которые может использовать художник, так же как краску. Это один из технических методов.

А. Б.: Условно говоря, Маурицио Каттелан — очень провокационный художник, но мы его дико любим. Во-первых, в этом есть элемент шоу, во-вторых, он ведь очень умный мужик!

Е. К.: В-третьих, у него работы с большим юмором сделаны, он ироничен. И это не просто агрессия или провокация — это продуманные работы. Он точно знает, чего хочет достичь.

А чем объяснить вашу популярность у европейцев?

А. Б.: Дело в том, что мы работаем с культурными кодами, близкими западному зрителю. Мы выросли в эпоху, когда Советского Союза уже не было как такового. Мы были маленькими, когда СССР рухнул. Поэтому, если бы мы делали Ленина, было бы действительно странно. А так мы работаем с культурными кодами, которые нам близки. В детстве мы часто бывали с родителями в Европе, видели Лувр и все остальное, и это, очевидно, повлияло на визуальный код, который мы используем в своих произведениях. И потом, среда, в которой мы росли, была интернациональная: художники не только из России, но и из Индии, Австрии, Америки.

Е. К.: Я помню, все всё время ругали вьетнамцев. Когда они начинали готовить, то все с кухни убегали.

Мы стараемся найти общее между разными полушариями, народами, понять глобальный язык нашего времени. Стремление к западничеству сейчас во всех странах. В той же Азии в самых бедных лачужках стоит «плазма», а к крыше прикреплена антенна — при этом остался деревянный пол, который еще прапрапрадед полировал. Мы просто пытаемся найти нечто общее между всеми нами по прошествии эпох.

Вы затрагивали вопросы постискусства и конца света. Как вы думаете, если конец света все-таки наступит, по какой причине это случится?

А. Б.: Он уже наступил.

Е. К.: Да, его просто не заметили.

А. Б.: Кто-то из классиков сказал (не помню точно), что конец света — в головах.