Ольга Ускова: «Когда мне показали работы „Новой реальности“, было ощущение чуда»

В конце 2017 года в Москве в здании бывшего клуба обувной фабрики «Буревестник», построенном в 1928–1930 годах в Сокольниках по проекту Константина Мельникова, будет открыт частный музей абстрактного искусства. Основой его экспозиции станет коллекция Самвела Оганесяна, включающая около 1 тыс. работ художников-белютинцев — учеников и последователей Элия Белютина, членов его студии «Новая реальность», в том числе картины Владислава Зубарева, Валентина Окорокова, Веры Преображенской и самого Белютина. О том, что будет с собранием, и о ближайших планах музея рассказала Ольга Ускова, учредитель Фонда русского абстрактного искусства, купившая коллекцию Оганесяна еще в 2012 году.

До того, как вы приобрели коллекцию работ художников студии «Новая реальность» — учеников Элия Белютина, вы собирали произведения искусства?

Нет, я ничего не собирала и даже не понимала коллекционеров. Люди, которые что-то собирают, делились для меня на две группы. Первые — профессионалы, увлеченность которых похожа на расстройство сознания. У них вся жизнь, и финансовая в том числе, подчинена одной цели — собиранию. Процедура обмена или расставания с произведением вызывает у таких людей физическую боль, коллекция буквально становится их частью. Вторая группа — те, для кого коллекция — это хобби, развлечение.

Я сама не просто не была коллекционером, я была по другую сторону баррикад. Но я общалась с коллекционерами, что-то у них покупала, делала для себя какие-то заметки. Самвел Оганесян, у которого я прибрела коллекцию, относился к первой группе. Существование коллекции, единой, не распавшейся, продлевает его жизнь, и для меня она продолжение диалога с Самвелом.

Почему вы решили купить коллекцию?

Если бы Самвел был в добром здравии и предложил купить коллекцию, то я бы, скорее всего, отказалась. Но это был разговор с умирающим человеком, от которого оставались эти картины. Семья не собиралась продолжать его дело, они сказали, что у них своя жизнь и посвящать себя коллекции они не хотят, — и я их понимала. Они планировали продавать ее частями. Коллекция — это дело жизни Самвела Оганесяна, и я решила ее сохранить как единое целое. Посоветовалась с мужем (такая покупка — это все-таки серьезный шаг) — и купила целиком.

Вы хорошо знали Самвела Оганесяна?

Мы общались недолго, примерно год. Самвел мне нравился: это был человек энциклопедических знаний. Он учил меня, объяснял теоретические понятия. Самвел много сделал для армянской культуры, организовал музей в Карабахе (он передал в дар 80 работ Государственному музею изобразительных искусств Республики Арцах, в том числе картину Айвазовского). Он дружил с Белютиным, они даже начинали совместные проекты.

Какое впечатление на вас произвели работы художников «Новой реальности»?

Когда я начала покупать картины белютинцев, это было объяснение в любви конкретному художественному направлению. Сперва было ошеломление от качества работ. Я их совсем не знала, приобретала до этого в основном европейских авторов — немцев, голландцев. Меня интересовали беспредметные работы (я не люблю фотографическое отражение реальности). Из нашего «добелютинского» времени меня привлек только Виктор Пивоваров, его цикл «Едоки лимонов».

Когда мне показали работы «Новой реальности», у меня на них была просто физиологическая реакция: это было ощущение чуда, перелом в моем сознании. Тогда-то я и нашла Самвела. Мне была нужна помощь в поиске работ белютинцев, поскольку на рынке встречались их произведения или в плохом состоянии, или третьестепенные. Я ничего не знала о работах, об авторах, но мне нравилось качество. Первыми покупками стали картины Люциана Грибкова, Веры Преображенской и Владислава Зубарева. Эти работы не сразу «вошли» в мою семью, месяца три шло привыкание. Сейчас муж у меня ярый фанатик Зубарева.

Насколько велика была коллекция на момент ее приобретения и во сколько вам обошлась эта покупка?

Объем коллекции — более 1 тыс. работ, стоимость — в пределах $10 млн. Сейчас коллекция расширяется, добавились архивы семьи Зубаревых.

Вы сразу решили, что будете делать с коллекцией, или стратегия выстраивалась постепенно?

Коллекция была куплена в 2012 году, и тогда же был создан Фонд русского абстрактного искусства. Я сразу знала, что буду делать. Прежде всего я стала изучать все, что связано с абстрактным искусством в ХХ веке в разных странах: где и как оно развивалось. Ольга Свиблова, например, говорила мне по этому поводу, что был Кандинский, были французы, американцы после войны, немного англичан и китайцев, а вот «второго пришествия» русской абстракции в ХХ веке не было и быть не может. И надо сказать, в представлении всего мира дело обстоит именно так — на карте современной абстракции Россия и СССР отсутствуют.

Параллельно начались выставочные проекты в России. От некоторых я отказывалась, поскольку условия экспонирования картин меня не устраивали. А вот в Русском музее в 2014 году получилась отличная выставка «За гранью предметности в русском искусстве второй половины ХХ века». Я обсуждала ее организацию с Евгенией Петровой, и нам дали целый этаж. И даже очередь на выставку образовалась.

Мы сделали несколько совместных выставок с Василием Церетели и его Московским музеем современного искусства; показ наших работ проходил одновременно с выставкой «Пути немецкого искусства с 1949 года по сегодняшний день». С этого момента к нам начали приходить иностранцы, которые заинтересовались нашей коллекцией, с предложениями о покупке и о совместной работе. Это был 2015 год. Тогда мне стало ясно, что нужно делать международные проекты.

Для чего понадобилось создавать Фонд русского абстрактного искусства?

Сверхзадача фонда — установление исторического места второй волны русского абстрактного искусства. Для нас очевидно, что Белютин — Зубарев по значимости равны явлению «Кандинский — Малевич». Я долго пыталась понять, почему главными фигурами русского абстрактного искусства стали Казимир Малевич и Василий Кандинский. И пришла к выводу, что художник становится фигурой такой величины не потому, что он самый лучший, самый талантливый, а потому, что в его работах выражено состояние времени, квинтэссенция эпохи. Он как резонатор — и поэтому он возглавляет направление.

Я думаю, что благодаря групповой работе и творчеству «на выворот кишок», без денег группа Белютина стала олицетворением оттепели. А оттепель — это не только наша, советская история. В разных странах это выглядело по-разному: здесь и хиппи, и другие процессы. Я подумала, что Россия может показать эту эпоху как некую резонансную точку в мировом пространстве. И фонд мог бы этим заниматься.

Кроме того, мы стали на практике использовать методики Белютина. Это очень интересно — достижение нового результата через эмоциональный разлом. Это работает, особенно на верхних уровнях управления, когда решения должны приниматься за доли секунды, когда должно возникать чудо.

Насколько важна для вас капитализация коллекции?

Да, мы отслеживаем ситуацию на рынках. Большие деньги — это выражение коллективной эмоции, когда все согласны с тем, что это произведение стоит именно столько. Суммы до $100 тыс. — это рабочее пространство, а выше $100 тыс. — это уже коллективная эмоция, поскольку ни один труд не стоит столько в человеко-часах. Но если человечество решает, что какое-то произведение стоит миллионы, значит, вы добились коллективной реакции. Рост стоимости коллекции пока идет без наших целенаправленных усилий.

Чтобы цены росли, произведения должны обращаться на рынке. А вы — владелица одной из самых больших коллекций художников «Новой реальности».

Есть еще две крупные коллекции — в Италии и в Америке. У меня пытались покупать работы, аргументируя именно тем, что на рынке должно быть движение. Говорили, что сейчас я должна продавать, поскольку все на пике, а дальше цены пойдут вниз. Но я объяснила, что деньги, которые я могу получить от продажи, мне не интересны. Движение на рынке должно быть своевременным. Лежали эти картины 30 лет — и еще полежат. И я бы хотела, чтобы движение картин стало международным.

Вы рассматриваете возможность приобретения и продажи картин?

Мы выделим музейную часть коллекции — наследие России, то, что останется в стране. И это будет моя память. Сейчас никто не помнит, какой бизнес был у Третьякова и Морозова, — а их собрания живы и сохраняют их имена.

По поводу покупок: маленьких вещей белютинцев на рынке уже практически нет. Как только узнали, что я купила коллекцию, сразу цены подросли с $1,5 тыс. до $15–25 тыс.

Из учеников Белютина действительно интересны семеро. Первый — Владислав Зубарев, он стоит отдельно. Он продолжил и развил теорию Элия Белютина, сам создал теорию темпорального искусства. Затем Люциан Грибков. Его работ мало, мы нашли около 90 картин. Известно, что пропал грузовик с его картинами — может быть, они где-то уцелели. Потрясающий Александр Крюков. Его работа «Освенцим» представлена на выставке «Оттепель» в Третьяковской галерее. Важны Тамара Тер-Гевондян (на «Оттепели» есть ее работа «Васильсурск. На Волге») и Вера Преображенская. Она была старостой группы, она настоящий хранитель духа, скрупулезно записывавшая за Белютиным каждое слово, и ее работы, на мой взгляд, интереснее работ самого мэтра. У ее дочери приличная коллекция. Анатолий Сафохин — у него необычная методика, он собирал мозаики, у него была своя школа, ученики. Его очень любят покупать, он «французский», понятный публике. Думаю, его работы будут расти в цене — от $80 тыс. и выше.

Недавно вы сообщили, что приобрели здание клуба фабрики «Буревестник» в Сокольниках для размещения там коллекции и реализации проектов Фонда русского абстрактного искусства. Почему вы выбрали именно это здание?

Представляете, что такое купить здание в Москве? Я этим лично три года занималась. Были разные варианты. Я рассматривала прекрасное здание на Павелецкой, но оно было квартирного типа со сложной историей и владельцами. Рассматривалась усадьба около Новодевичьего монастыря, XVIII век, без каких-либо юридических отягощений. Но там были небольшие площади, и от нее пришлось отказаться.

В итоге в 2015 году мы купили клуб фабрики «Буревестник». Он был заполнен арендаторами — и это хорошо, это значит, что здание отапливалось, инженерные сети были в нормальном состоянии. Потом около года ушло на согласования с Департаментом культурного наследия города Москвы. Так что в состоянии ремонта мы находимся с февраля и надеемся до конца года управиться. Мы должны восстановить проницаемую для света крышу, которая была задумана архитектором, Константином Мельниковым, восстановить авторскую планировку. Это же клуб, там все устроено для шоу: эксплуатируемая круглая летняя крыша, высокие потолки, окна в пол, — все предполагает синергию пространства и проекта. Там не только картины будут висеть, мы там поставим беспилотные Когнитив мобили, организуем творческие лаборатории. Может быть, даже установим памятник Мельникову перед зданием — ему ведь в Москве нет памятника.

А что еще в ближайших планах Фонда русского абстрактного искусства?

Ведем переговоры с Атлантой. Американцы вышли с предложением о совместной выставке на осень, но нужно оценить, насколько нам интересно выставляться в галерее, а не в музее. Есть предложение от Россотрудничества по поводу выставки на Кипре и участия в параллельной программе биеннале. Ведем диалог с Лондоном, с Музеем Виктории и Альберта, по поводу совместных проектов. Совместно с МИСиС в доме-коммуне Николаева на улице Орджоникидзе собираемся проводить мастер-классы с коучем на тему «Идеальный человек».

Есть издательские проекты. Мы видим высокий запрос на теорию всеобщей контактности, поэтому занимаемся литературной адаптацией этого труда. Там примерно 700 страниц, довольно трудно понимаемых, а мы хотим сделать страниц 200, чтобы это можно было прочитать и понять. Планируем переиздать книгу «Мифы и реалии „Новой реальности“» Владимира Потресова, друга Белютина, хорошо его знавшего, и издать книгу о Зубареве (у нас есть его архив, дневник, пояснения и эскизы к работам). Мне очень нравится то, как Зубарев определяет искусство. Он говорил, что искусство делает человека беспредельно большой величиной по отношению к той материальной единице-точке, к которой тяготеет познание. В этом отражается удивительный масштаб художника, который видел свое творчество только в глобальном контексте и мыслил сверхзадачами. Поэтому, занимаясь его наследием, мы планку снижать не будем.