18+
Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
В1997 году Марина Абрамович исполнила один из своих главных в жизни перформансов — «Балканское барокко» на 47-й Венецианской биеннале под руководством Джермано Челанта. Сидя в белой рубахе на груде из 1,5 тыс. огромных коровьих костей, она чистила их щеткой по несколько часов в день, распевая народные песни и рассказывая о родном Белграде. Этот величественный и кровавый перформанс, посвященный войне в Югославии, получил «Золотого льва», а Марина Абрамович стала самой известной художницей перформанса в мире. С тех пор прошло 20 лет. Юная идеалистка превратилась в самопровозглашенную «бабушку перформанса», а перформанс остается все таким же молодым и дерзким видом искусства. Обретя популярность в послевоенную эпоху, перформанс много раз перерождался и обрастал новыми связями с живописью, театром, кинематографом, поэзией, не говоря уже о хореографии и фотографии. Хоть это далеко не первый раз, когда перформативные практики вторгаются в мирное существование изобразительного искусства, нынче живые выступления стали самым интересным из всего, что можно увидеть на 57-й Венецианской биеннале.
По сравнению со временами Абрамович крови и органики в Венеции стало гораздо меньше, зато перформанс уже буквально повсюду. Вот только он далеко ушел от индивидуального высказывания художника-творца. «Золотого льва» 57-й Биеннале вручили павильону Германии, где хореограф Анне Имхоф поставила леденящий кровь спектакль-перформанс о свободе и несвободе. По сравнению с ее «Фаустом» акционизм таких одиночек, как Петр Павленский, кажется чем-то сродни любительской постановке. Перформанс Имхоф похож на спектакль с элементами танца в стиле contemporary. Актеры не говорят ни слова, но поют и передвигаются под печальную музыку. Посетители шагают по стеклянному полу, сильно поднятому над фундаментом, — и ошибочно принимают этот опыт за привилегию заглянуть в темный мир подземных казематов. Однако оказывается, что ограничены в передвижениях отнюдь не перформеры, а именно зрители, которые могут гулять только по поверхности пола, тогда как для перформеров есть и стены, и крыша павильона, и подпол, и пол.
Участники перформанса — молодые люди, одетые по-спортивному. Глядя на них, невозможно не вспомнить участников проекта российской художницы Алины Гуткиной «Вася Run», простых ребят из московских спальных районов, которые вместе с ней создавали увлекательные постановки о своей жизни, или моделей с показов известного отечественного модельера Гоши Рубчинского. Это стиль нарочито бесполый, практичный и максимально узнаваемый. Таких ребят подавляющее большинство биеннальной публики видит не ближе чем из окна такси. Они вызывают страх, недопонимание, отторжение и одновременно влекут своей юной агрессией и сексуальностью.
Анне Имхоф показала не просто современную танцевальную постановку, исследующую границы тела и темы телесного контроля, который осуществляет общество — как капиталистическое, так и тоталитарное. В суровом здании, перестроенном в 1938 году, она рассказала историю соприкосновения разных миров и сущностей. Глубоко интимное, тактильное взаимодействие перформеров противопоставлено холодному стеклу и белым стенам павильона. Их фигуры, тут и там образующие живые скульптуры, безо всякой иронии заявляют о торжестве человека над созданным им материальным миром и искушают посетителей, которые не могут, подобно юношам и девушкам в удобной спортивной одежде, плюнув на все условности, залезать на заборы, бегать по крышам и открыто трогать себя между ног. «Фауст» — это еще и рассказ о перевернутой логике, ведь, по мнению Имхоф, если бы сегодня демон заявился к ученому, его вряд ли заинтересовала бы человеческая душа. Тело — вот главный товар и предмет спекуляций в наши дни.
Интересно, как противопоставляет себя павильону самой могущественной европейской страны павильон Китая. Его куратор, директор Шанхайской биеннале и неоднократный участник прошлых биеннале в Венеции Цю Чжицзе утверждает: «Сегодня театр может быть гораздо интереснее, чем видео, он может привлекать больше зрителей». Чтобы доказать это и одновременно подчеркнуть любимую китайцами тему уважения традиций, вместе с современными художниками Тан Наньнанем и У Цзяньанем куратор пригласил сыграть роли в «театре теней» мастеров декоративно-прикладного искусства: резчика по дереву и вышивальщика шелком. Выставка называется «Континуум» и исследует преемственность поколений, которая, по современным китайским представлениям, куда важнее новых веяний.
В кураторском основном проекте биеннале тоже не обошлось без живого представления — с него, собственно говоря, и начинается международная выставка Viva arte viva (ит. «да здравствует живое искусство»), придуманная Кристин Масель в девяти «главах»-павильонах. Павильон художников и книг открывает основной проект (всего в нем участвует 120 художников), и здесь посетитель видит настоящие художественные мастерские, полные людей, где мы задаемся вопросом: а как же из такого хаоса рождаются какие-то высказывания?
Одна из самых ярких работ всего проекта — мастерская художника Олафура Элиассона и его воркшоп «Зеленый свет». Первая версия воркшопа открылась в венском музее TBA21 год назад. Тогда художник пригласил мигрантов, чтобы вместе придумывать и мастерить светильники из переработанных материалов, в основном зеленых бутылок и стаканчиков. Зеленый цвет был использован как универсальный символ свободного движения. Компактные инсталляции можно было приобрести, а выручка шла в австрийский Красный Крест. В этот раз участники — 60 мигрантов из венецианского города-сателлита Местре. Они занимают большой центральный зал павильона в Джардини, где клеят узнаваемые зеленые лампы, которые можно тут же приобрести за €250.
Перформанса — как реального, так и в форме видеодокументации — хватает и в Арсенале. Зоной отдыха для притомившихся любителей искусства стал фирменный плетеный шатер художника Эрнесто Нето, который привез в Венецию небольшое племя бразильских аборигенов. В шатер надо заходить, сняв обувь, и садиться на просторные мягкие сиденья, чтобы под звук традиционных песен проникаться силой природы, которая до сих пор остается местом обитания свободных от цивилизации дикарей. Тут, конечно, можно далеко зайти в описании той неофитской серьезности, с которой художник преподносит искушенным зрителям практику участия в хиппи-фестивалях 1960-х, но не стоит все же принимать это за чистую монету. Перформанс в основном проекте Кристин Масель — всего лишь один из элементов длинного и сложного высказывания, суть которого сводится к отрицанию излишней интеллектуальности. Радуйтесь жизни, слушайте старые индейские сказки, поражайтесь шаманским практикам разных народов — от ярких псевдоритуальных алтарей Рины Банерджи до настоящих косоварских текстилей Петрита Халилая, отмеченного специальным упоминанием жюри. Однако убедительнее всех показать силу исполнительского искусства получилось у Кадера Аттиа, который предоставил зрителю возможность наблюдать, как чистые волны звука подбрасывают в воздух крупинки кус-куса, формируя геометрические фигуры. В инсталляции, посвященной женщине в арабской музыкальной культуре, можно завороженно провести целый час.
В павильоне Франции тоже показали своего рода музыкальный перформанс. Художник Ксавье Вейан создал здесь настоящую рабочую студию звукозаписи, где за время биеннале свои произведения запишут более 100 исполнителей экспериментальной музыки со всего мира. Внутри из обстановки лишь обшитые деревом стены, звукоизолирующие перегородки и небольшие выделенные площадки для музыкантов. Надеяться на концерт не стоит. Хотя расписание сессий звукозаписи есть, все равно у музыкантов может испортиться настроение или появиться желание перенастроить инструменты. Зрители становятся свидетелями одного из самых увлекательных и одновременно непредсказуемых перформансов на свете — процесса творчества. Многих, однако, этот проект оставил в недоумении: подобное искусство действия уж очень далеко от того, что мы привыкли видеть на биеннале. Да, несомненно, приятно посидеть в студии знакомого музыканта, перекинуться с ним парой фраз, выпить кофе и услышать первым новую, еще никем не слышанную мелодию. Однако в компании незнакомых исполнителей, которые еще и говорят зачастую на разных с посетителями языках, и к тому же заняты делом, чувствуешь себя неловко. Подглядывать за чужой работой — это все же странный, хоть и привлекательный опыт.
Другим путем пошла художница Кирстин Ропсторф в проекте «Инфлюэнца. Театр сверкающей темноты» для павильона Дании. Сам павильон превратился в сад-руину. Сняв все двери и окна, художница сделала здание продолжением парка. Внутри растут кустарники и цветы, а граница между порогом и уровнем земли скрадывается насыпью. Однако главное представление — в специально огороженной комнате, закрытой занавесом, где художница предлагает с помощью темноты поймать новые ощущения, которые позволят излечиться от тягот современной жизни. Ее театр — это полезная практика сродни йоге или медитации, которая дает возможность отрешиться от информационного поля и мельтешения других выставок.
Павильон России тоже прикоснулся к всеобщему театральному тренду — это заметно из самого названия Theatrum Orbis. Здесь выставлены работы четырех художников: Гриши Брускина, группы Recycle Group (Андрей Блохин и Георгий Кузнецов) и Саши Пироговой. Проект Гриши Брускина носит название «Смена декораций» и является метафорой нового миропорядка, где человек сведен до роли пешки в большой политической игре, которой управляют фирменные твари брускинского бестиария: некоторые похожи на херувимов, другие напоминают людей, но лишены конечностей, третьи — с песьими, мышиными, орлиными головами.
Еще одна выставка, открывшаяся в дни биеннале в Венеции, могла бы по праву носить название альтернативного павильона России, потому что собрала потрясающую по составу команду художников, переосмысляющих наследие русского авангарда. Фонд V–A–C открыл собственное выставочное пространство на Дзаттере выставкой «пространство, сила, конструкция», где соединились работы Густава Клуциса, Эль Лисицкого, Александра Родченко, Варвары Степановой — и Барбары Крюгер, Вольфганга Тильманса, Цао Фэй, Ирины Кориной, Таус Махачевой, Михаила Толмачева и других современных художников.
При входе в здание посетителей встречала студентка Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, которая лепила всех желающих в стиле «соцреализма», — это был перформанс Тани Бругеры, кубинской активистки. Перформансы стали ударной частью открытия выставки. На заднем дворе можно было увидеть, как двое исполнителей взаимодействуют в сложном танце с разноцветной скульптурой Сергея Сапожникова, символизирующей борьбу разных стихий, а также классического балета и брейк-данса. Внутри — девушки в аккуратных передниках угощали посетителей сырой морковью, углем, леденцами из жженого сахара. Это был перформанс Таус Махачевой Stomach It, предлагающий нутром прочувствовать атмосферу советских 1920-х, когда хлеб выдавали по талонам, причем безработным и старикам его вовсе не полагалось. Михаил Толмачев воссоздал в натуральную величину деталь механизма театральной сцены, под которой можно посмотреть видео о поездке советских писателей на строительство Беломорско-Балтийского канала. Метафора очень наглядная: вся фото- и видеодокументация того времени была фикцией, репортажные снимки в газетах — постановкой, а фотомонтаж заложил моральные основы соцреализма. Ирина Корина, сценограф по образованию, посвятила свою инсталляцию театрализованным политическим шествиям 1920-х и одновременно подсознанию, в котором толпятся смутно узнаваемые, но агрессивные и пугающие образы. «пространство, сила, конструкция» исследует трансформацию реальности в политических системах, от утопий до тоталитарных диктатур, и выплескивается на набережную Дзаттере, где в специальном кинотеатре весь май показывали ранние советские фильмы и современные фильмы об искусстве, навеянные авангардом.
Одну из самых запоминающихся выставок этой биеннале можно увидеть в палаццо Ка’Корнер, где располагается площадка Фонда Prada. «Лодка протекает. Капитан соврал» — это проект трех давних друзей: режиссера Александра Клюге, художника Томаса Деманда и сценографа Анны Виброк. Наблюдать за разговором умных людей — одно из лучших удовольствий, но наблюдать за разговором товарищей по искусству во много раз интереснее. Эта выставка строится не на линейном рассказе, тут нет сюжета, зато есть набор пространств, превращающих любое действие зрителя в часть спектакля. Темный ли кинотеатр со скрипящими деревянными сиденьями, где показывают старую работу Александра Клюге, пустынная радиостудия с разбросанными бумагами, или настоящая театральная сцена с телесуфлером — при взаимодействии с этими пространствами по коже пробегают мурашки удовольствия.
Идею выставки подсказала картина «Лучшие дни» 1883 года итальянского художника Анджело Морбелли, на которой несколько стариков сидят в комнате со столами, похожими на парты. По ошибке ее приняли за изображение пожилых моряков, которые доживают свои годы в доме престарелых, — отсюда морская тема. Несмотря на то что старики оказались совсем не моряками, их в проекте оставили — и выделили целую комнату для семи вариантов картины Морбелли. Причем повесили их в сценической реконструкции выставочного зала, а в соседнем зале Анна Виброк воссоздала в натуральную величину комнату с картины. Теперь уже посетители, подобно старикам с полотна XIX века, заседают за партами, на которых установлены экраны с видеоработами Александра Клюге. «Что реально, а что лишь декорация?» — задает вопрос Удо Киттельман, куратор выставки. Пожалуй, все, что мы видим здесь, не более чем иллюзия. Особенно предметы и интерьеры с фотографий Томаса Деманда, которые, как известно, сделаны из бумаги. Старомодный постмодернизм дает волю приятной и безопасной игре — но ведь именно возможность поиграть в альтернативную реальность и привлекает на Венецианскую биеннале огромные толпы людей.
Олег Зинцов
Журналист, заместитель главного редактора журнала «Театр»
Перформанс, точнее, перформативность в более широком смысле, как мне кажется, очень глубоко влияет на современный театр, который уже просто невозможно представить отгороженным от зрителя «четвертой стеной» и занятым производством самодостаточного герметичного зрелища. Разомкнутость, поиск коммуникации вплоть до прямого контакта со зрителем (а значит, и непредсказуемость в той или иной мере) входят в набор базовых свойств современного театра. С этим закономерно связано и стремление театра выйти из сцены-коробки, переместиться в нетеатральные пространства. Но в общем я бы говорил не о влиянии современного искусства и конкретных художников на театр, а о давно идущем — как минимум с 1960-х — процессе размывания границ между театром (а также танцем, музыкой) и contemporary art. Все это сегодня единое поле поиска языка, который мог бы адекватно описывать новую социальную, эстетическую, политическую и технологическую реальность, в которой мы оказались.
Юрий Квятковский
Российский режиссер и актер, преподаватель Школы-студии МХАТ (мастерская Дмитрия Брусникина)
Вопрос, у кого к кому больше интерес: у музеев к театру или наоборот? И в чем этот интерес? Есть спектакли, которые требуют от зрителя особой техники смотрения. Например, спектакль как погружение в медитацию. И от актеров требуется в данном случае иная техника исполнения. Эти новые ключи к сценическому существованию актеров режиссеры пошли искать у перформеров, у тех, кто организовывал свои акции в музейных пространствах. И часто театральные режиссеры приглашали так называемых перформеров для участия в своих проектах как носителей другого сценического инструмента. Тут можно анализировать все: работу с телом, с голосом, с текстом, с пространством. Но главное — это все же самоощущение. Актеру необходимо действие, мотивация персонажа. Этот термин является ключевым в их технике. У перформеров же действием является само присутствие на площадке. «Я есть», о котором и Станиславский говорил, у перформеров — ключ к тому, что они делают. Это чувство необходимо актерам, чтобы существовать (не играть) в минималистических спектаклях — медитациях, которые предлагают современные режиссеры.
Евгения Шерменева
Театральный продюсер, директор Культурного фонда «Территория», в прошлом заместитель руководителя Департамента культуры города Москвы
Иммерсивность теперь повсюду. Зритель хочет становиться соучастником не только театральных, но и художественных произведений. Нынешняя Венецианская биеннале подтвердила это сразу несколькими выставками. Ян Фабр, объединяющий в Антверпене театральную студию и художественные мастерские, принадлежит и миру театра, и арт-миру. И его выставка в Венеции, которую курировал Дмитрий Озерков, как путешествие по замкнутому кругу — вдоль разных комнат, где можно приложить ухо к стакану, приставить его к стене и послушать, что говорят по соседству, а затем обнаружить такое же любопытное ухо у другой стены. Русский павильон просто и откровенно назвался театром, и это правда фантастический театр теней, кукол, света и звука. Два режиссера — Дмитрий Волкострелов и Семен Александровский — показали в фонде V–A–C и на выставке ГМИИ им. Пушкина в Венеции свои работы, созданные для выставок, но опробованные в театральных экспериментах. И было приятно узнать от Ирины Кориной, что идея ее изумительной экспозиции для основного проекта, появилась после работы над спектаклем «День Победы» в Театре на Таганке с «Группой юбилейного года» (Михаил Дурненков, Юрий Муравицкий) в 2014 году.
