Сергей Сафонов и Игорь Чувилин: «„Ковчег“ был придуман для иной жизни в другой стране»

Давайте с самого начала. Как появилась галерея «Ковчег»?

Сергей Сафонов: Первая выставка «Ковчега» открылась 6 сентября 1988 года в выставочном зале на улице Немчинова, 12. Этому предшествовал ряд обстоятельств. Группу молодых художников начали выселять из мастерских, так как развивавшееся кооперативное движение захватывало всё новые помещения. Однако перестроечные чиновники были совестливые и рассказали, что в соседнем Тимирязевском районе должен открыться новый выставочный зал, и «в порядке компенсации» за мастерские сделали нам предложение. 

Мой однокурсник Алексей Ерохин согласился зал возглавить, позднее его сменил Юрий Петухов. В тот период галереи только начали появляться, большинство площадок и выставок контролировалось Союзом художников. Когда мы приносили свои работы на молодежные выставки, нам говорили загадочную фразу: «Мы договорились таких работ не брать». Формировался определенный стереотип молодежного искусства, в который мы не вписывались.

А «таких работ» — это каких?

С. С.: Я бы сказал, что это были произведения в «левомосховской» традиции (художники «левого МОСХа» ушли от официального соцреализма в духе передвижников к искусству, основанному на импрессионизме, экспрессионизме или сезаннизме. — TANR). В общем, когда у нас появилась возможность создать плацдарм для показа того искусства, которое было интересно нашему кругу, мы воспользовались ею. Однако было бы крайне наивно все время делать там свои выставки; наоборот, нам хотелось обосновать то, что мы делаем, и показывать, что у наших поисков есть определенные корни.

То есть вы в некотором смысле вынужденно трансформировались из художников в кураторы?

С. С.: «Ковчег» действительно начинался как площадка для художников. Не было идеи галереи, даже слово такое было в диковинку, и мы довольно долго — и я, и Дмитрий Смолев — не писали слово «куратор». Постепенно возникла репертуарная стратегия — делать выставочные проекты, связанные с сохранением и реабилитацией культурного наследия ХХ века. Мы знакомили зрителей с историей отечественного искусства ХХ века через работы нехрестоматийных художников. На этом фоне появлялись новые коллекционеры.

Игорь Чувилин: Надо сказать, когда «Ковчег» начинал это показывать, и Антонина Софронова, и Михаил Соколов, и многие другие авторы (это огромный пласт), которые теперь широко известны, были забыты.

Как вам удавалось находить материал для своих выставок? 

С. С.: В первую очередь помогали сами художники и их наследники. Однако попасть в этот круг непросто. Первый вопрос, который слышишь: «А кто у вас там еще будет? Кто вам еще дал работы?» Пока не можешь сказать, что у тебя уже есть некий «контрольный пакет», работать трудно. Здесь нам очень помогла Татьяна Шевченко, дочь Александра Шевченко, которая на самой ранней стадии нашей деятельности доверила нам работы отца. Искусствовед Ольга Ройтенберг нам давала вещи из своей коллекции — раннего Владимира Вейсберга, например. Потомки Александра Волкова тоже довольно быстро отреагировали на наши предложения. 

Из музеев первым согласился с нами сотрудничать музей в Новом Иерусалиме. Постепенно возник жанр наших сборных выставок на материале из музейных, семейных и частных собраний.

И. Ч.: Это вообще такая ковчеговская линия выставок на различные немагистральные темы в искусстве. Была выставка «Слушали — постановили» про рисование на собраниях, выставка про отдых на пляже, «Марш энтузиастов» — про хождение строем, выставки про сладкое, про очки и очкариков, про детские сады, страховые случаи…

С. С.: Конечно, тот «Ковчег» был придуман для немного иной жизни в другой стране — для аудитории, которая читает переизданные после долгого забвения книги, ходит на выставки реабилитированных художников, смотрит фильмы, снятые с полки, слушает записи, которые существовали подпольно. 

В какой момент произошла трансформация «Ковчега» из выставочного зала муниципального подчинения в частную галерею со своей кураторской стратегией?

И. Ч.: Возникал коллекционерский интерес, и появлялись люди, которые увлеченно собирали искусство и хотели в нем разбираться. В то же время мы не были полноценными участниками рынка, поскольку сидели на двух стульях. Мы делали выставки, а попутно работали во всяких изданиях как арт-критики, журналисты — и я, и Сергей, и Дмитрий Смолев много лет этому отдали. Строго говоря, история с галереей выкристаллизовалась только сейчас. (Летом 2017 года команда кураторов покинула государственное бюджетное учреждение культуры города Москвы «Государственный выставочный зал „Ковчег“», который продолжил функционировать под этим названием. Теперь частная галерея «Ковчег» располагается по адресу Трубниковский переулок, дом 22, строение 2, где делит помещение с «Открытой галереей» Натальи Тамручи. — TANR.) При этом довольно давно «Галерея „Ковчег“» — принадлежащее только нам с Сергеем и зарегистрированное по всем правилам фирменное наименование.

Какие еще есть направления деятельности «Ковчега», кроме организации собственных выставок и работы с коллекционерами? 

С. С.: Мы, например, довольно много вещей передавали в региональные музеи по просьбе наследников. Была выстроена цепочка отношений с музеями, для которых мы осуществляли предмузейную подготовку, произведения художников потом оказывались в музеях в Иванове, Твери, Вологде, Нижнем Тагиле… 

И. Ч.: Через нас эти вещи, нами отобранные и описанные, попадали в региональные музеи. Никакие деньги в этом не участвовали, это была просто передача в дар. Музеи оформляли их на постоянное хранение, потом были выставки новых поступлений, каталоги и прочее. Поэтому у нас исторически сложились очень хорошие отношения с региональными музеями, и, когда мы приглашаем их к участию в своих выставочных проектах, они не отказываются. 

В случае со многими художниками 1920–1930-х годов мы занимались периодизацией, атрибуцией, датировками. Часто эта работа проделывалась впервые, после этого какие-то вещи уходили в музеи, какие-то — частным коллекционерам. И тогда мы получали возможность сделать книжку, выставку. Мы реставрировали работы, восстанавливали биографию художника, публиковали каталоги. Последние десять лет мы так работаем с наследием Константина Истомина, и сейчас наконец назначены ориентировочные даты его выставки в Третьяковской галерее — конец 2018 года.

Но все-таки вы были также встроены в жизнь арт-рынка. Я помню, вы участвовали в коммерческих ярмарках.

С. С.: В 1996 году стартовали сразу две московские ярмарки: летом — «Арт Москва», а осенью — «Арт-Манеж». К этому времени мы уже отказались в своем сознании от словосочетания «выставочный зал». То есть формально мы продолжали и им тоже быть, но осознавали себя как галерею. Например, была такая идея у районных наших начальников — дать залу название в честь соседнего парка, «Дубки». Мы тогда пришли в совершеннейший ужас от этой идеи.

Кстати, а как появилось название «Ковчег»?

С. С.: «Ковчег» возник совершенно случайно. Придумала моя жена, она журналист. Мы устроили мозговой штурм, надо было найти хорошее, броское слово, которое перебило бы эти «Дубки». «Ковчег» довольно старое слово, и его можно по-разному трактовать. 

Так или иначе, уже в 1996 году мы как галерея стали участвовать в ярмарках. Первые года три, мне кажется, мы участвовали и там и там, но «Арт Москва» нам больше нравилась. 

И. Ч.: «Арт-Манеж» скатывался в салон, а «Арт Москва» выглядела более профессионально. Кроме того, у нас был неопределенный статус: мы не были галереей современного искусства в полном смысле этого слова, но и сказать, что мы представляем классику, было нельзя. Скорее, у нас была тема соединения традиций, преемственности и новых подходов.
Насколько я знаю, вы участвовали и в западных ярмарках. Расскажите об этом опыте.

С. С.: В 2009 году мы совершили первый бросок в Европу — сделали в Финляндии выставку нескольких наших художников, а в Москве показали их финских коллег. За несколько лет до этого мы обнаружили молодых художников, которые вписывались в наш репертуар. С ними мы работаем до сих пор: это Женя Буравлева, Антон Кузнецов, Егор Плотников, Мария Сафронова, Наталья Ситникова, еще несколько человек, которые окончили академический вуз, но при этом довольно прогрессивно мыслили.

И. Ч.: Некоторые из них были учениками Павла Никонова, одного из художников нашего круга, из того ряда, который прослеживается в московском искусстве с 1920-х годов. Вот этих художников мы начали во­зить на зарубежные ярмарки вместе с авторами старшего поколения: Натальей Нестеровой, Валерием Сахатовым. На собственный страх и риск, на собственные средства. Ездили в Женеву и Базель, участвовали в ярмарке-сателлите Art Basel. Ездили несколько лет на ярмарку в Кельн. Последние годы участвуем в ежегодной ярмарке в Вильнюсе.

Насколько все окупалось?

И. Ч.: Это не было рентабельно, хотя продажи бывали. Там мы поняли, до какой степени находимся в изоляции. Очень часто работа на стенде нравится, но потом видят фамилию — и пожимают плечами. Кроме того, появляться в том контексте раз в год бессмысленно. На внешнем рынке надо присутствовать, устраивать там выставки.

На самом деле в 1990-е — начале 2000-х можно было что-то сделать на волне интереса к нашей стране, но Россия на государственном уровне не предприняла усилий в этом направлении, в том числе не оказывала никакой поддержки галеристам, участвовавшим в зарубежных ярмарках за свой счет.

Понятно, это упущенная возможность. А что, по вашему мнению, происходит на внутреннем рынке сейчас?

С. С.: По нашему опыту, рынок был до 2008 года. После кризиса он рухнул, многим коллекционерам стало просто не до того. С тех пор на прежний уровень он так и не вернулся. Сейчас, глядя на наши местные, московские аукционы, мы видим ситуацию, когда можно собрать очень хорошую коллекцию, причем недорого, особенно если речь идет о графике. Казалось бы, самое время этим заниматься, но что-то не видно толпы покупателей.

И. Ч.: Конечно, мы представляем самых разных художников, среди них есть и музейные имена: Александр Древин, Константин Истомин, Александр Лабас и другие. Они больше защищены, хотя и на них цены снизились. Но есть еще и менее прозвучавшие авторы, и их работы стоят, разумеется, значительно дешевле.

Бывает, что нам предлагают продать что-то из коллекции по таким ценам, что это бессмысленно. Например, Александра Ведерникова сейчас просто не имеет смысла продавать: жалко потерять эти работы. Даже его печатная графика — штучные вещи, ведь он их не печатал большими тиражами.

Очень немногие художники выдержали этот спад, скорее, даже провал рынка. Может быть, Гариф Басыров — он как до кризиса продавался, так и сейчас. Покупателей стало меньше, но цены остались на прежнем уровне.

Как вам в этой ситуации удается выживать на рынке? Как вы видите свое будущее, в том числе в новом пространстве?

С. С.: Рынок все равно немножко стабилизируется, выкарабкивается из ямы. На самом деле без рыночных механизмов сейчас работать невозможно, нельзя просто показывать художника. Приходится учитывать, что, если художника нет на рынке, его вообще нет. 

И. Ч.: Мы продолжаем работать, у нас на следующий год уже запланировано несколько выставок — в галерее, на других частных площадках и в музеях. Будем пробовать разные форматы. В декабре мы делали новогодний маркет. В начале года запускаем сайт, посвященный Александру Максимову — недооцененному автору 1960–1980‑х. К марту планируем подготовить экспозицию «Крепость» — скажем так, на «алкоголесодержащую» тему.