Христо: одинок, но не сломлен

Творческий союз Христо и Жанны-Клод продлился почти 50 лет: начиная с первой совместной работы, когда пара укутала ряды бочек в кельнском грузовом порту в 1961 году, и до смерти художницы в 2009-м. Теперь Христо творит один. Его имя по-прежнему ассоциируется с обертыванием общественных зданий (паре удалось завернуть в ткани и парижский мост Пон-Неф в 1985 году, и берлинский Рейхстаг в 1995-м). Однако у дуэта было много и других проектов. К примеру, «Ворота» — более 500 виниловых арок-ворот в Центральном парке Нью-Йорка, лес из тысяч зонтиков в Японии и Калифорнии или обрамленные розовым полипропиленом 11 островов в Ки-Бискейне во Флориде. Еще одним столь же знаковым, хотя и менее известным элементом их творчества стали конструкции из нефтяных и бензиновых бочек, которые Христо использует с конца 1950-х. Многие монументальные идеи с этими емкостями (для проекта 1969 года в Хьюстоне в Техасе требовался миллион сложенных в ряды бочек) так и остались на бумаге. И вот наконец исключение: Христо представляет в Великобритании свою первую крупную работу — это плавучая «Мастаба», пирамида, сложенная из рядов нефтяных бочек, которая будет качаться на озере в Гайд-парке. Проект приурочен к открывающейся 19 июня выставке в галерее Serpentine, посвященной роли бензиновых бочек в творчестве Христо и Жанны-Клод.

«Мастаба» — ваша первая крупная скульптура в Великобритании. Что особенного в этой конструкции?

«Мастаба» — это древнее слово, которое пришло из первой известной нам городской цивилизации, возникшей 7 тыс. лет назад в Месопотамии, на территории современного Ирака… Когда археологи впервые обнаружили улицы и глиняные дома, выяснилось, что перед этими постройками была скамья, которая имела форму усеченной пирамиды: две наклонные стены, две вертикальные и плоская вершина. Позже эта конструкция стала использоваться для ранних гробниц фараонов в Египте, а в странах Персидского залива до сих пор так называют скамейки в деревнях. Мы это видели, когда работали на Ближнем Востоке.

Свою «Мастабу» для Serpentine вы соорудили из сложенных рядами нефтяных бочек — это один из ваших любимых материалов с самого начала.

Еще в конце 1950-х, до нашей первой с Жанной-Клод работы под открытым небом, которую мы представили в 1961 году в порту Кельна, я делал скульптуры из бочек — обернутые, не обернутые, сложенные рядами. Если положить горизонтально друг на друга нефтяные цистерны или другие цилиндрические предметы, то угол наклона боковой плоскости всегда составляет 60 градусов, а их крышки образуют вертикальную стену. Скульптура на озере в Гайд-парке будет сооружена из 7506 нефтяных бочек, это высота пяти-шести­этажного здания. И при этом она должна держаться на воде. Первый ряд бочек будет на одну треть в воде, а конструкция будет качаться на волнах, как поплавок.

Что же так привлекает вас в бочках?

Мне нравится бочка как объект; это самая обычная вещь для перевозки товаров, начиная с маленьких металлических банок до огромных цистерн. Это промышленный предмет, который может быть самых разных цветов и форм, и вместе с тем он чрезвычайно прост, но при этом обладает какой-то магической силой, которую трудно определить. Это экстраординарная скульптурная форма.

Ваша давняя любовь к бочкам стала темой выставки в галерее Serpentine, где подчеркивается важность этой формы в вашем творчестве, а также тот факт, что вы искали место для плавучей мастабы с 1960-х годов.

Да, выставка сфокусирована на этой теме. Наши бочки редко выставляются, и я очень рад, что выставка показывает эту малоизвестную сторону нашего творчества. Там есть и ранние, очень скромные скульптуры 1950-х годов, и крупные инсталляции из бочек, и неосуществленные музейные проекты, и кадры «Железного занавеса», перекрывшего целую улицу Висконти на левом берегу Сены в Париже в июне 1962 года. Экспозиция спроектирована как лаборатория, так что кажется, будто находишься в художественной мастерской, где возникают интимные отношения с работами. Там выставлены и совсем маленькие эскизы, и большие рисунки, и огромные модели. И выглядит все в своем роде очень архитектурно.

Для многих имена Христо и Жанны-Клод — синоним обернутых объектов. Как вы придумали эту технику, что вдохновило вас?

Тысячи лет художники использовали ткань. Я всегда привожу Родена как пример того, что можно сделать с тканью. Как-то раз Родену поручили создать памятник французскому писателю Бальзаку. В первой версии Бальзак был полностью голым — с большим животом, тощими ногами и множеством других деталей. Но вот что в итоге сделал Роден: он взял эту обнаженную фигуру, обернул ее в ткань и залил гипсом — так и получился задрапированный в халат писатель, на которого мы смотрим сегодня. Своим оборачиванием мы делаем то же самое. Например, Рейхстаг, типичное здание второй половины XIX века, украшенное скульптурами, орнаментом и прочими декоративными элементами. На две недели оно было покрыто тканью, которая подчеркивала чистые архитектурные формы, все детали исчезли. Но, подобно классической скульптуре, наши обернутые объекты не просто здания — они двигаются вместе с ветром, они дышат. Ткань очень легкая и завораживающая, она как кожа.

Как вы выбираете места для своих работ? Каким критериям они должны соответствовать?

Все наши работы созданы там, где живут люди. Это или городское пространство («Рейхстаг» в Берлине, «Ворота» в Центральном парке), или сельская местность («Бегущая изгородь» в Северной Калифорнии, «Зонтики» в Японии и Калифорнии). В сельской местности обязательно должна присутствовать искусственно возведенная конструкция: телефонный столб, дорога, мост, дом, — так можно ощутить масштаб инсталляции, потому что иначе сложно представить ширину, высоту, длину работы и так далее. Как выбираю? Мою жизнь определяют сотни обстоятельств. Для некоторых проектов, таких как в Рейхстаге или Центральном  парке, нужно отталкиваться от специ­фики места; в других сначала появляется идея, а потом находится место.

Вы никогда не принимаете заказы и всегда сами за все платите. Почему?

Потому что мне нравится быть абсолютно свободным, совершенно иррациональным и ни перед кем не отчитываться за то, что я люблю делать. Ни за что на свете я не уступлю ни сантиметра моей свободы. Невольно — и в некотором роде к счастью — в Болгарии я изучал марксизм, но, перебравшись на Запад, для реализации своих проектов я применял капиталистические принципы. Я основал корпорацию, чтобы создавать наши проекты, продавать наши оригинальные художественные произведения и выкупать их обратно.

Жанна-Клод умерла в 2009 году. Вам, должно быть, трудно работать без нее?

Мы с Жанной-Клод родились в один день, в один год, в одно время — 13 июня 1935 года. Мы встретились в 1958 году, когда обоим было по 23. Она была очень убедительной, очень критичной, и мне этого так не хватает. Она всегда задавала вопросы, и я все время скучаю по ней. Теперь в трудной ситуации я задаю себе вопрос: а что бы подумала Жанна-Клод?

Ваши дальнейшие планы?

Продолжаю одновременно работать над несколькими проектами; я должен работать над многими проектами, потому что уверен, что получу на них разрешение. Пока абсолютно все мои силы уходят на «Мастабу» для Абу-Даби, которая станет самой большой скульптурой в мире — больше, чем пирамида Хеопса. Но есть у меня и еще одна идея, о которой я пока не могу вам рассказать. В отличие от других художников, я никогда не соглашусь на ретроспективу. Мне никогда не хотелось оглядываться назад, поэтому у меня в голове много новых идей, новых вещей.