18+
Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Сложные формы стали популярны. Урбанисты сделали новый маршрут по экспозиции в Третьяковской галерее, фонд V-A-C приглашает философов и поэтов писать пьесы с помощью произведений современного искусства. Давайте попробуем мысленно собрать выставку о том, как кураторы выстраивают истории.
С чего начать? Конечно, с вопроса о том, с чего все началось. Его постановка определяет то, как мы понимаем историю и как мы ее рассказываем. «Откуда пошла есть Русская (вариант: Тамбовская, Французская, Нью-Йоркская и т.п.) земля?» Ответ музейщиков XX века: «Все началось в таком-то году, когда такие-то люди собрались вместе и основали поселение...» История — это хронология. Отсюда и стандартное членение экспозиционного плана: древность, средневековье, детство, отрочество, голубой период, слава, смерть. Не составит труда показать на нашей выставке десяток таких планов — для любого типа музея.
В XXI веке от хронологии не то чтобы совсем отказались. Произошло другое — изменилось отношение музея к истории. «Мы думаем, что Нью-Йорк создают четыре фактора: деньги, плотность, многообразие и креативность. Нью-Йорк не закончен, он продолжает создаваться», — так отвечает на вопрос о том, с чего все началось, Сара Генри, главный куратор открытой в 2016 году экспозиции Музея города Нью-Йорка New York at Its Core («Нью-Йорк в его сути»).
Франсис Конт, член бюро дирекции Музея цивилизаций Европы и Средиземноморья в Марселе, в 2011 году говорил о задаче еще не открытого музея так: «Изучение современности, увиденной в широкой исторической перспективе». Он же предлагал опереть основную экспозицию на пять тематических линий: рай, град земной, вода, путь-дорога, мужское — женское. Вот так. Ничего не началось — все только начинается. Не хронология — а анализ или рассказ о главных факторах, двигавших и двигающих историю вперед.
Для полноты картины посмотрим на планы двух самых заметных московских выставок последнего времени. Вот названия разделов экспозиции «Гипноз пространства. Воображаемая архитектура. Путь из древности в сегодня» в Государственном музее-заповеднике «Царицыно» (проект куратора и историка искусства Сергея Хачатурова): «Марс атакует — Коридор Гонзаги — Opera seria («серьезная опера») — Храм — Волшебный фонарь — Carceri («темницы») — Павильон — Руина — Машинерия праздника». Тут не только никакой хронологии, но вообще никакой однородной классификации не видно! Ну что ж, у экспозиции «Генеральная репетиция. Представление в трех актах», которую фонд V-A-C открыл в конце апреля в Московском музее современного искусства (ММОМА), не только тематическое членение, но и название трудно показать, потому что и то и другое трижды поменялось за три месяца. И все это к тому же «спектакль», а не выставка.
У современного рассказчика другие цели и другие методы, потому и повествование он ведет по-другому. Как? Похоже, мы плавно перешли в следующий зал (границы между разделами в современной экспозиции не всегда четки).
Огромное открытое пространство заполнено самыми разными вещами. Группа зеркал всех времен и народов, коллекция кувшинов пяти веков и пяти континентов, «звуковой костюм» Ника Кейва рядом с каменным календарем майя. На стене вы читаете описание выставки: «Соединяя места». Куратор предлагает подумать, как с помощью предметов в зале человек моделирует вселенную. Вы идете к другой стене и читаете еще одно описание, на сей раз под заголовком «Соединяя людей». Теперь спрашивают, как с помощью этих же предметов человек выстраивает свою идентичность и коммуницирует с другими.
На самом деле эта выставка называется Сonnecting Сultures: a World in Brooklyn («Соединяя культуры: весь мир в Бруклине»). Открыта она в 2012 году в Бруклинском музее в Нью-Йорке и до сих пор остается одним из самых радикальных примеров гипертекстовой экспозиции.
Насколько мне известно, термин «гипертекст» применительно к отечественному музееведению начал активно использовать музейный проектировщик и теоретик Николай Никишин. Он же создал в Анадыре экспозицию «Человек и Чукотка» (в Музейном центре «Наследие Чукотки»), дающую посетителю множество способов не только выстраивать маршруты (и связи) между смысловыми блоками, но и настраивать под свои задачи освещение в зале.
Сейчас гипертекстовый принцип чаще реализуется не в возможности хаотично блуждать между разделами (в конце концов, музейщики обычно работают с последовательностью комнат, которая хаотичное блуждание исключает), а в игре масштабами. Как пример покажем уже упомянутую экспозицию Музея города Нью-Йорка. Хронологическое деление здесь — только отправная точка для перетекающих из эпохи в эпоху сюжетов. И каждую тему можно, как в Интернете, развернуть до любой глубины: от общего взгляда на набор экспонатов и заголовок до погружения в бесконечные истории и цитаты, мультимедиадополнения и прочее.
В этом зале то же самое, что в предыдущем, только с другой стороны. И в этом вся соль. Маршалл Маклюэн еще до изобретения Интернета писал, что мир постепенно возвращается к дописьменным, синкретическим формам мышления. Интернет эти процессы ускорил и усилил. Чем большее количество информации поступает к нам по разным каналам, тем больше запрос на связи между вещами — причем не логические, а образные и эмоциональные. Так вместо логических классификаций музейное повествование начинает опираться на метафоры и состояния, на уподобления всего всему или рассказывание одной и той же истории сотней разных способов.
Тут мы покажем документацию экспозиции куратора и писателя Анны Наринской «200 ударов в минуту. Пишущая машинка и сознание XX века» (ММОМА, 2017). Методы работы писателей и поэтов с черновиком, методы следователей НКВД, допрашивавших этих писателей и поэтов, — все это и многое другое «извлечено» из пишущей машинки. Все истории разные — и все связаны между собой.
Здесь же дадим пару инсталляций из открытой осенью прошлого года в лондонском Музее Виктории и Альберта выставки Opera: Passion, Power and Politics («Опера: страсть, власть и политика»). Ее создатели взяли в оборот около 20 этапных опер с XVII по XXI век. Про каждую рассказано, что нового она принесла в развитие жанра и на какие запросы и «страсти» эпохи это новое отвечало. Кардинально меняют впечатление наушники, в которых нужная ария включается сама, когда вы оказываетесь перед соответствующей витриной. Вы не только начинаете слышать различия между музыкальными языками — вы начинаете чувствовать дух и драму эпохи.
Так, с музыкой — самым эмоциональным из искусств — и в наушниках, символизирующих интимность в публичном пространстве, мы переходим в следующий зал, посвященный тому, ради кого все и делается, — посетителю.
Нас встречают довольно громоздкие электронные устройства из бостонского Музея науки. Пользоваться нужно вдвоем. Вы садитесь с разных сторон — и спорите. «Должно ли государство что-то сделать, чтобы прекратить распространение сладкой газировки, ведь она вредна?» Устройство подкидывает обеим сторонам аргументы: вред доказан такими-то и такими-то исследованиями, но ведь есть право американца на свободу частной жизни... «Что вообще не вредно? А алкоголь? Сухой закон помните? Куда это привело?» Результат, по словам кураторов экспозиции, заключается в том, что вместо «мнения» у человека появляется видение проблемного поля. Он уходит из музея менее уверенным в своих взглядах, но более готовым думать и обсуждать. Весь музей — это коммуникация, результат которой — не новая информация, а новые форматы мышления.
А где же музейный предмет? Где же История? В XVIII веке Фонвизин смеялся над Митрофанушкой, путавшим истории скотницы Хавроньи с Историей с большой буквы. Но сейчас музей делает ровно обратное — пытается пробиться из больших исторических нарративов к маленьким историям людей. Здесь я бы показал экспозиции, возникшие на Дальнем Востоке благодаря Российскому фонду культуры: «Тихоокеанское время» во Владивостоке и «Города по имени Находка» в Находке. Основные сюжеты тут переданы через прямую речь героев.
Постмодернистские ходы в духе «выставки о выставках» тоже часто возникают как результат стремления говорить с посетителем на равных, включить его в соавторы. Для американских и британских музеев нормальна ситуация, когда идею экспозиции ищут вместе с локальным сообществом, а потом вместе же работают над проектом. Если никто из сообщества работать бесплатно не согласен, значит, тема не отражает его реальные интересы.
Конечно, какая история без текста? Мы покажем здесь инфографику, демонстрирующую, как растет объем текста в экспозиции год от года — несмотря на внедрение мультимедиа и прочего. Любопытно будет также собрать на одной стене несколько текстов англоязычных музеев, а на другой — отечественных. На нашей стене мы увидим длинные простыни текста. У них текста не меньше, но он подан в виде схем и инфографики, разбит на множество мелких заметок, объединенных общей структурой. И конечно, здесь будут вопросы. Вопросы в текстах, вопросы в заголовках — любимый прием британцев.
Похоже, что многим отечественным кураторам подобные приемы все еще кажутся «упрощением». Длинный текст, начинающийся со слов «как писал Жак Деррида», по-прежнему главное оружие куратора (особенно в области современного искусства), которое он обращает против посетителя. И проблема не в том, что посетитель не читал Деррида (может, и читал), а в том, что подобные тексты выключают его из процесса самостоятельного исследования экспонатов и связей между ними. Все уже объяснено — на что тогда смотреть?
Да, современный музей работает с будущим. В уже ставшем классическим варианте «новой экспозиции» на Западе вы обязательно выйдете в зал, где вам предложат что-то смоделировать на основе понятого. В ход пойдут уже упомянутые вопросы: а что будет, если в городе ограничить это и начать развивать то? «На протяжении веков люди боролись за свои права. Как вам кажется, что еще в нашем обществе нуждается в изменении?» — спрашивают посетителя в Музее истории народа в Манчестере.
Но мы пойдем по традиционному пути более метафоричных и туманных музеев. Оставим стены пустыми и только на одной поместим фотографию фасада Государственного музея изобразительных искусств им. Пушкина, целиком скрытого за гигантской инсталляцией, которую китайский художник Цай Гоцян «вырастил» из деревьев и детских кроваток в прошлом году. Вечное, классическое и неизменное, уступающее место живому, сиюминутному и человеческому — но все же поддерживающее его сзади. Музей, сам ломающий свое пространство и выплескивающийся на улицу. Такого будущего, возможно, никогда не будет, но оно все время начинается.
