Впоследней четверти ХIХ века молодые и самостоятельные художники любили — в том числе по соображениям экономности — селиться вместе. А большие писатели с вниманием и симпатией изучали и описывали этот феномен: Бьёрнстьерне Бьёрнсон ездил в Скаген, Август Стриндберг — в Фонтенбло, Роберт Льюис Стивенсон — в Барбизон. Свой хроникер нашелся и у художников Ворпсведе. «Я рассказываю о десяти годах серьезной, уединенной немецкой работы… Художники не помогают людям, не поучают, не улучшают их. Они ничего не привносят в их жизнь, по-прежнему темную и жалкую, — но из глубины этой жизни они извлекают правду, которая растит их самих, или, чтобы не преувеличивать, извлекают правдоподобие, которое можно любить».
В августе 1900 года молодой, но уже известный поэт Райнер Мария Рильке приехал в деревню Ворпсведе (окрестности Бремена) погостить к иллюстратору своих стихов Генриху Фогелеру. Прожил он там чуть более месяца, познакомился с колонией художников, сблизился со скульптором Кларой Вестхофф, ученицей Макса Клингера, на которой следующей весной женился, а через два года сочинил небольшую монографию о молодых мастерах, задумавших тихую революцию. Помимо опубликованного в 1903 году эссе, Рильке оставил дневник пребывания в Ворпсведе, адресованный конфидентке — Лу Андреас-Саломе.
В Ворпсведе Рильке очутился на зыбком пограничье. «Море — история этой земли. Море, которого больше нет, которое тысячи лет назад вздымалось и опадало здесь, дюной которого была песчаная сопка, на которой находится Ворпсведе. Великий шум, которым преисполнены старые сосны, кажется его шумом, и ветер — пространный, могучий — приносит его запах… Но море, словно не в силах уйти, вновь и вновь возвращалось на покинутые земли, после него остались черные зыбкие болота, кишащие скользкими тварями и гниющим плодородием. Теперь они достаточно плотно заселены; наиболее стойкие из первых колонистов разбогатели на торговле торфом; позднейшие поселенцы живут в труде и бедности». Глазам поэта открывались небольшие хвойные леса, маленькие заводы, где обжигали кирпич; дальше простирались пустоши, напоминавшие морщинистые руки. Рильке увидел черную землю полей и черные паруса лодок, переправлявших торф по каналам. Рильке услышал «о пьяных жандармах, которые поют, в то время как в комнате все бледны от страха и женщины плачут; потому что за окном свирепствует гроза, а грозы ужасны над большим болотом, и многих убивает в их домах». Рильке узрел смерть в обличье слепого путника, который без колебаний столкнет человека с узкого мостика в черную воду. Еще Рильке узнал — прежде Пруста — девушек в цвету: «Ни одной девушки не увидишь без целого пейзажа». Они, точно растущие цветы, укоренились в земле и смотрят в небо. Невестой Фогелера, гостеприимца поэта, была местная крестьянка Марта — «деревенский ребенок, девушка с болот, из-за переживаний полная нежности, очень одинокая и страдающая в отчужденности».
Но главным, повторюсь, было общение с художниками, вот уже несколько лет жившими в Ворпсведе: Фрицем Макензеном, Отто Модерзоном, Фрицем Овербеком, Генрихом Фогелером, Хансом ам Энде, Паулой Беккер, Мари Бок, Кларой Вестхофф. Скромные сельские революционеры задумали превратить пейзаж в самоценное явление искусства. Реализация задачи казалась непростым делом: «Пейзаж нам чужд, и страшно одиноким чувствуешь себя среди деревьев, которые цветут, и среди ручьев, которые текут мимо. Наедине с мертвецом и то не чувствуешь себя таким брошенным, как наедине с деревьями. Ибо какой бы таинственной ни была смерть, еще таинственнее жизнь, не принадлежащая нам, безучастная, празднующая свои праздники, за которыми мы, словно случайные гости, наблюдаем не без некоторого замешательства».
Первыми в Ворпсведе обустроились Макензен и Модерзон — в 1889 году; ам Энде бывал наездами; скульптор Хёкинг застрелился, но оставил друзьям деньги по завещанию. Художники намеревались пересмотреть отношение живописи к человеку и природе: «Человек уменьшился — теперь уже не центр мира; он значил не больше, чем дерево, но он значил много, так как дерево много значило». Молодые люди вдохновлялись Арнольдом Бёклином и Бьёрнсоном. Возможно, движение к природе было реакцией на космополитическое столпотворение Мюнхенской академии, где учились и молодые диссиденты. В те времена Мюнхен считался равновеликим Парижу. Откройте дневники Маргариты Сабашниковой — вот запись от декабря 1898-го: «Трое юношей спорили о том, где мне лучше всего учиться. На этот раз я ясно понимала, что Малявин против Академии, но и против Мюнхена, Дима Философов посылает меня в Мюнхен, Бакст — в Париж».
Художники Ворпсведе довольно скоро добились признания. Работы Макензена и Модерзона были замечены, награждены и куплены на выставке в Стеклянном дворце в Мюнхене в 1895 году. Рильке писал об уже успешном и значимом художественном движении. Рильке писал о Макензене, «поэте-охотнике», который создавал картину, похожую на спелое яблоко северных широт, и не один месяц трудился над грандиозным «Богослужением» (холст не помещался в мастерской). Рильке писал о Модерзоне, «художнике сумерек», скальде суровой земли: «Прошлое и великолепие его, казалось, так или иначе присутствуют здесь. Как будто красочную эпоху растоптали и смешали с болотами, из которых возник этот мир». Рильке писал о тихом меланхолике Овербеке, неброском музыканте ам Энде, садовнике средневекового символического сада Фогелере.
Дневник и эссе зафиксировали дни расцвета Ворпсведе. Еще живы рано ушедшие Паула Беккер-Модерзон и Фриц Овербек. Еще не умер от ран Великой войны Ханс ам Энде. Не скончался в казахстанской ссылке поборник и жертва социализма Генрих Фогелер. Не канул в забвение «национальное достояние» Третьего рейха Фриц Макензен. В расцвете был и поэт, написавший автопортрет в пейзаже:
Как будто бы мой глиняный портрет
Чужие руки дико истязали.
Я чувствовал их игры всем нутром,
Как если бы я плакал под дождем
И капли меня медленно меняли.
Добавим, что дневник Ворпсведе переведен на русский язык впервые, а перевод эссе тоже впервые опубликован полностью.