Григорий Лепс: «Я не связываю иконопись и творчество»

Как вы пришли к идее собирать иконы? Был какой-то внутренний стимул?

Это же история великого государства Российского! Я всегда хотел собирать иконы, но не всегда мог. Это дорогое удовольствие. Начал где-то лет в 30 «с копейками». Сначала это были очень слабые в плане художественного исполнения предметы. Тем не менее постепенно-постепенно коллекция приобрела определенное лицо. К тому времени я стал чуть-чуть побольше зарабатывать, поэтому мог себе больше позволить. 

Лет 25–30 назад икон еще было много на рынке. Сейчас найти предмет хорошего уровня мастерства и сохранности — довольно большая проблема. Это очень важная вещь — сохранность. И все меньше и меньше таких предметов на рынке, и все больше и больше их в частных коллекциях — у людей, которые их никогда не продадут. Такие иконы являются определенным показателем статуса коллекции и ее уровня. Люди молятся на эти иконы. В том числе ваш покорный слуга свою коллекцию не продает.

А как сложилось, что вы выбрали именно эту нишу — XVIII–XIX века?

Когда я начинал, я еще не очень хорошо разбирался в иконах. Я и сейчас разбираюсь весьма поверхностно, потому что, если по-настоящему углубиться, надо посвятить этому всю свою жизнь. Но я сотрудничаю с такими людьми. Мне очень помогали Елена Юхименко (главный научный сотрудник отдела рукописей и старопечатных книг Государственного исторического музея. — TANR) и Лев Вольфсон (специалист по иконам аукционного дома MacDougall’s. — TANR). Александр Липницкий (музыкант, коллекционер. — TANR) тоже иногда помогает советом, добрым словом. Они приносили предметы и как-то приучили меня к определенному вкусу. Старых предметов у меня немного, но все они очень высокого уровня.

Можете рассказать о них подробнее?

Одна из них — Спас Нерукотворный (мы его называем иногда «Мокрая брада»). Он из собрания Виктора Бондаренко, известного коллекционера. Это одно из самых выдающихся произведений, которые я вообще в своей жизни видел. Есть предметы, наверное, и более высокого уровня, но они недоступны нашему кошельку.

В чем именно заключается ее уникальность?

Вот здесь в разговор должны вступать искусствоведы. Я прекрасно понимаю нутром и глазами вижу, что это великолепный предмет, очень «иконистый», если так можно выразиться: XVI век, прекрасная сохранность, блестящее исполнение. Таких предметов на рынке практически нет. Если они и появляются, то цены на них заоблачные. Если они у кого-то на руках, то человек вряд ли с ними расстанется. Как говорят у нас, у «антикварщиков»-коллекционеров, предмет не продается, но есть цена расставания. Это очень сложно выразить словами. Пятьсот лет предмету — а он так сохранился! Очень-очень хорошо за ним следили люди, у которых он находился. Удивительно то, что я за свою лучшую икону ничего не заплатил, мне просто ее подарили.

Может быть, есть еще иконы, с которыми связаны какие-то ваши особые переживания?

Я все свои предметы в той или иной степени люблю. Вот, кстати, великолепная Корсунская Божия Матерь. Был период, когда она продавалась на Арбате в одном антикварном салоне, я ходил практически каждый день на нее смотреть. Тогда они меня замучили: «Григорий, ну купите!» А я: «Да не могу я! $400 тыс.!» Потом ее купил другой человек. Я очень сильно сожалел, что не смог все-таки договориться с продавцами. Тем не менее прошло почти 20 лет, и я ее приобрел.

Как живет ваша коллекция? Где вы ее храните?

У меня есть мансарда в доме. Я специально делал это помещение, зная, что там будут висеть иконы. Там сохраняется определенная температура, туда раз в месяц приходят реставраторы, все проверяют и, если, не дай бог, где-нибудь «вздутия» или какой-то скольчик маленький, моментально начинают это приводить в порядок. Все по-взрослому!

У вас очень много старообрядческих икон. Вы чувствуете разницу между старообрядческой иконой и обычной?

Ее практически нет, на мой взгляд. Только если по письму. Раскол церкви произошел в основном из-за политических перипетий, которые были на Руси. И разница, в общем-то, не в вере, а в обрядах, поэтому то, что было в иконописи российской, так и осталось. Есть просто разные типы письма и письмо, соответствующее тому или иному времени. И эту разницу мы, конечно, видим.

Научная или рыночная ценность иконы — это понятно, но есть ли иконы, с которыми вы чаще «общаетесь»?

Я, вообще-то, верующий человек, я все время с ними общаюсь. Какая-то любимая? Я уже говорил о Спасе Нерукотворном. Еще есть «Спас Эммануил с евангелистами и архангелами» работы старообрядческого мастера начала XIX века, тоже очень хороший.

Как к вам приходят иконы? Где вы их чаще всего приобретаете, в каких городах?

В основном это Москва, Санкт-Петербург, Ярославль, Кострома. Даже в Нижнем Новгороде я каких-то особо выдающихся предметов не видел. Все памятники стекаются в Москву. 

Бывают разные истории. Одну из икон я купил совершенно черной. Мне открыли один квадратный сантиметр, по нему и купил — вслепую. Оказалась прекрасная икона. 

Есть ли у вас планы, связанные с будущим вашей коллекции?

Определенных планов нет. Будем стараться сделать ее больше и лучше, это точно. Но пока у нее состояние полной насыщенности. Есть, конечно, предметы, которые я хотел бы приобрести, но они труднодоступны — раз, и очень дорого — два. Действительно очень дорого. 

Планируете завещать коллекцию детям? Они разделяют ваше увлечение?

Возможно, хотя я не думаю, что они в этом что-то понимают, они еще малы. Потом, современная молодежь имеет свой моральный облик, ее очень сложно к чему-то, так сказать, привязать.

У вас очень много подписанных икон. Расскажите про кого-нибудь из их авторов.

Вот икона мастера Александра Бороздина. Он погиб в тюрьме НКВД. Я знаю, что у него была своя мастерская. Когда большевики приказали ему в 24 часа выехать и уничтожить все свои творения, он вынес иконы на улицу, разложил их на стульях и стал просить прохожих: «Заберите. Просто возьмите, не надо ничего платить». Один его предмет находится у правнучки. У меня есть одна икона, и недавно принесли сразу два предмета, им подписанных. Это было откровением, потому что все мы прекрасно знали, что больше вещей его работы нет. Но вот появились.

Еще есть «Похвала Богородице», тоже единственная в своем роде. Когда ее в руки берешь, она очень легкая. Там внутри пустота, такой тайничок. Что-то там раньше хранили, видимо, старообрядческие реликвии.

Сказывается ли ваше увлечение на творчестве?

Нет, я не связываю два этих понятия — иконопись и творчество. То, чем я занимаюсь, больше похоже на бесовщину. (Смеется.)

Изменила ли что-нибудь в вашем отношении к коллекции эта выставка?

Конечно, изменила. До выставки коллекцию видели только друзья, товарищи и гости, а теперь ее видит огромное количество людей. Я благодарен Елене Юхименко, музею и всем остальным. Очень много староверов сюда приходило, такие, «большого плеча». Глава старообрядческой церкви митрополит Корнилий приходил — спасибо ему.

Вы общаетесь со старообрядцами?

Бывает в гости ходим. Чай пьем, разговариваем. Довольно интересные люди.

У них нет отрицательного отношения к современной эстраде, которую вы представляете?

Я не думаю, что они прямо очень сильно это любят, но, по крайней мере, мне они об этом ничего не говорили. Может быть, я для них являюсь каким-то исключением в этом смысле. Хотя, конечно, это все-таки не их мир.

А вообще, с их точки зрения, это богоугодное дело — показывать иконы?

Конечно, с их точки зрения, это очень богоугодное дело. Люди смотрят, радуются, глаза, души радуются.

Планов конкретных нет дальше? Может, вы вошли во вкус выставочной деятельности?

Эти вкусы достаточно дорогостоящие. Я не думаю, что эта коллекция куда-то дальше поедет. Поедет домой. И на этом мы завершим показ. Думаю, что навсегда. Посмотрели люди — и все. Кто успел, тот успел.