18+
Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Рубеж XVIII–XIX и первая половина XIX столетия — пик увлечения оттоманской экзотикой. Этот период кровопролитных и победоносных русско-турецких войн оставил после себя целую галерею портретов знати, которые иллюстрируют пристрастие высшего света к стилю «тюркери», как называли его во Франции, или, на русский манер, «оттоманщине». В российских дворянских кругах за диковинками вроде чубуков, фесок, пантуфель и турецких шалей охотились вплоть до 1850-х годов — эта мода шагнула через Босфор на благодатную почву. А завезла ее в Россию на излете XVIII века, как ни странно, одна хрупкая француженка.
Экстравагантная, авантюрная, циничная, расчетливая, обходительная, талантливая — современники отзывались о французской портретистке Мари Элизабет Луизе Виже-Лебрен (1755–1842) неоднозначно. Но факт остается фактом: практически самоучка, она была художником-суперзвездой при жизни, дружила с монархами и знатью, культивировала собственную эстетику парадного портрета и перекроила великосветскую моду в России на рубеже XVIII–XIX веков.
На момент приезда в Россию 40-летняя Виже-Лебрен уже славилась своими экспериментами с модой, была фавориткой Марии-Антуанетты — королевы, которую французский народ не любил, а позже, как известно, обезглавил. Гнетущие истеблишмент революционные настроения, уже почти оглушающий грохот пушек и осознание собственной принадлежности ко двору ненавистной простому народу австрийки заставили мадам Лебрен бежать из страны. После европейского турне, побывав в Риме, Неаполе, Праге, Дрездене, Берлине и Вене, в июле 1795 года портретистка держит курс на франкофонскую Россию, прямиком на аудиенцию в Екатерининский дворец. Почему бы и нет — если эту идею подсказал русский посол в Вене граф Андрей Разумовский!
Слава о жертве режима, талантливой художнице и эксцентричной собеседнице неслась впереди Виже-Лебрен в комплиментарных письмах познакомившихся с ней за границей русских аристократок. Например, Екатерины Скавронской, которая позировала ей в Неаполе в турецком костюме. Писать племянницу и, по слухам, любовницу светлейшего князя Григория Потемкина-Таврического, фаворита Екатерины II и прославленного участника русско-турецких войн, в восточном одеянии казалось логичным. Многие другие аристократические семьи также имели непосредственное отношение к русско-турецким войнам, и заимствование элементов оттоманского костюма было в их сознании не только данью моде, но и рефреном к собственной биографии, отражением социально-политической позы.
Другая русская дворянка, Александра Петровна Голицына, урожденная Протасова, позировала Виже-Лебрен в Вене, и тоже «а-ля тюркери» — в импровизированном тюрбане и свободного кроя верхнем платье. В чалме с пышным панаше и тунике с восточным орнаментом на подоле предстает и графиня Екатерина Сергеевна Самойлова, урожденная Трубецкая. Большая подушка с кистями, в которой утопает левый локоть Анны Александровны Голицыной, алый пояс с кисточками и яркий цвет ее пеньюара из переливающегося шелка «шанжан», запахивающегося как удобный турецкий кафтан, также навевают восточные ассоциации. В расшитом золотом тюрбане, с поясом под грудью и турецкой шалью на плечах пишет художница и свою ближайшую русскую подругу — княгиню Наталью Ивановну Куракину. В этой череде портретов очевиден узнаваемый почерк Виже-Лебрен. С ним она не рассталась, даже выполняя аллегорический портрет Екатерины Долгоруковой в образе Сивиллы. Древнегреческие элементы были заменены на актуальные ориентальные детали — прическу героини венчает расшитая золотом красная чалма, невероятно длинный край которой прикрывает подол золотисто-зеленого платья. О греческом происхождении образа Сивиллы напоминает лишь фрагмент ионической колонны, помещенной на заднем плане картины. Сила тренда в данном случае оправдывала историческую подмену.
Как же эта француженка проложила путь к сердцам русских аристократов? Во-первых, она предлагала не просто портрет, а «пакет услуг». Противница корсетов и напудренных париков, Виже-Лебрен собственноручно кроила наряды для своих моделей и крутила им прически. Беря за основу «нагую моду» эпохи ампир, она неизменно приправляла ее экзотикой, в частности стилем «тюркери». Образ турка-вольнодумца, владельца гарема манил европейскую знать и богему с начала XVIII века, а как раз с Великой Французской революцией шагнул в повседневность. После падения якобинской диктатуры в 1794 году на Париж повеяло теплым ветром свободы, и в моду вошла безудержная экзотическая эклектика. Парижане начали сочетать в костюме различные заморские элементы и комбинировать их с традиционными французскими деталями. Римские сандалии, индийские шали, золоченые пояса а-ля султанша и английские жилеты уживались в одном гардеробе, а порой и в одном туалете. Эффект усиливали браслеты-талисманы и головные уборы, в большей или меньшей степени похожие на турецкие тюрбаны. В торжественных случаях их украшали павлиньими перьями и драгоценными брошами. Гостей стало модно принимать в «парадном неглиже». Халаты-архалуки, сафьяновые туфли без задника, курительные шапочки — все это ассоциировалось у знати с романтизированной восточной вседозволенностью.
Во-вторых, Виже-Лебрен абсолютно верно интуитивно уловила, что к началу XIX века европейская мода не должна была удивлять исключительно за счет роскоши, но была призвана подчеркнуть индивидуальность человека более, чем социальный статус. Именно этот изощренный запрос она сперва ловко сформировала в умах русской знати, а затем охотно удовлетворяла — на протяжение шести лет, которые провела в России.
Наконец, в-третьих, для двора Екатерины II было принципиально важно не отставать от западных стран. За портретом кисти популярной в Европе Виже-Лебрен выстроилась очередь из представителей и представительниц русских аристократических родов: Апраксиных, Голицыных, Долгоруковых, Строгановых, Трубецких. Отдаваясь в ее руки, на выходе заказчики получали элегантный, романтизированный, а главное, статусный портрет. Ее мнению доверяли, с ее вкусом считались. Летящие, как полы турецкого халата, шелковые туники, яркие чалмы, крупные перья, квадратные восточные вырезы ее дизайна хотела примерить на себя каждая светская модница.
Подогревал интерес к личности художницы и мистический флер: она была самопровозглашенным экстрасенсом и утверждала, что редко ошибается в предсказаниях. Самым расхожим доказательством этому стал случай, когда она предрекла скорую смерть позировавшему ей однажды польскому королю Станиславу II Августу Понятовскому. Она сочла дурным знаком то, что «его левый глаз более тусклый, чем правый». Не успели высохнуть краски на его портрете, как монарх действительно скончался.
Благосклонно встреченная высшим светом обеих столиц, ко двору Екатерины II художница, как ни странно, не пришлась — из-за интриг фаворита императрицы Платона Зубова. У Виже-Лебрен было очень много заказов и много желавших навестить иностранную гостью, потому француженка ввела приемные часы, а в остальное время спокойно работала. Этот факт был преподнесен Зубовым ревнивой императрице в самом невыгодном свете: мол, у Виже-Лебрен собственный двор с аудиенциями. Негодование Екатерины II было очень некстати, ведь европейские монархи принимали жертву якобинской диктатуры с распростертыми объятиями, и она привыкла быть в фаворе. Русская же правительница дала художнице уничижительную характеристику, назвав ее «последовательницей Ангелики Кауфман, пробующей свои кисти». Тем не менее мода оказалась сильнее одного мнения, даже столь авторитетного, и знать продолжала выкладывать по 4 тыс. руб. за портрет работы Виже-Лебрен. Согласитесь, цена астрономическая, ведь в начале XIX века семья крепостных стоила 400 руб., а хорошая лошадь — 200.
Художница застала в России насыщенный внутриполитический период: екатерининский двор сменился павловским, а затем александровским. И все это время ей удавалось быть желанной гостьей в каждом светском салоне и не испытывать недостатка в заказах. В Петербурге она с подачи Екатерины II жила в Царском Селе, а приехав в Москву, на несколько месяцев задержалась в гостях у графини Екатерины Строгановой. В благодарность за это художница написала портрет дочери своей благодетельницы. Знать осталась в восторге от Виже-Лебрен, и художница очень тепло отзывалась о русском гостеприимстве в своих мемуарах. Но врожденное остроумие не позволило ей пройти мимо наивности русских барышень. В своей книге она напишет, к примеру, о том, что дамы оставляют драгоценности на подоконниках распахнутых окон в полной уверенности, что от воров их убережет святой Николай-угодник.
В 1801 году художница покидает Россию — как только ее имя усилиями семьи удалено из списка французских эмигрантов-невозвращенцев. Лебрен уезжает, совершив, как напишет графиня Варвара Николаевна Головина, «своими картинами переворот в модах», написав 67 портретов русской знати и укоренив в сознании дворян курс на «оттоманщину».
