Энди Кросс: «Мы не при свечах рисуем, и Караваджо из нас не получится»

В начале мая в Collezione Maramotti, частном музее в итальянском Реджио-Эмилия, открылось сразу несколько новых выставок. Одна из них – инсталляция Энди Кросса в виде дома, обитого со всех сторон живописными полотнами. Мы расспросили художника о его архитектурном и художественном замысле.

– Расскажите про проект – вы сколотили дом, оформили его картинами, что дальше?

Это не просто статический объект, я буду находиться внутри, смешивать краски, рисовать. Зрители во время вернисажа увидят меня за работой. Ведь сегодня не часто можно увидеть художника в студии,  почувствовать запах красок, есть в этом что-то старомодное.

– То есть будет перформанс?

Перформанс означает, что я разденусь, что-нибудь поломаю, съем сосиску, измажу все кетчупом. Но нет. Я просто буду здесь работать, и это добавит выставке элемент перформанса. Но так как рисую я каждый день, для меня это само по себе не перформанс, лучше не употреблять это слово.

– Что за работы вы использовали в строительстве?

Здесь 150 моих работ, созданных за последние 10 лет. Есть картины из Вьетнама, Нью-Йорка, Калифорнии, из разных поездок, резиденций, есть студийные. Для меня это своего рода дневник. Я решил построить дом и сразу придумал название – House Painter (прим. ред. в переводе с англ. – маляр), потому что весь дом оформлен моими картинами и потому что здесь встречается высокое и обыденное, ведь маляры не считают свою работу искусством, а художники не возьмутся красить дом.

– Картины висят боком, вверх ногами, для чего вы так фривольно их развесили?

Это чисто кураторский ход. Если развесить картины подряд традиционным образом, захочется читать их как историю одну за другой, но я такой цели не ставлю, для меня важно общее визуальное впечатление, цвет, фактура.

– Почему дом, и вы внутри него, есть в этом что-то детское?

Картины просвечиваются, словно витражи и я чувствую, что нахожусь внутри своего творчества. Психологически я чувствую себя защищенным, мне нравится здесь быть. Очень приятно находиться внутри искусства, созданного собственными руками.

Еще на стене висят свежие работы и совсем отдельно – фотография, очень для меня символичная: я подпрыгиваю и пытаюсь взлететь на холсте, как на параплане. Неизвестно, получится ли, но я все равно бегу и прыгаю в надежде, что живопись подхватит меня и унесет куда-нибудь. С таким чувством я обычно и работаю.

– Откуда такие яркие краски на ваших картинах?

Мне всегда нравились яркие цвета, я обожаю Матисса, в Эрмитаже у вас удивительная коллекция. Краски привлекают меня, как цветы – насекомых. Но больше всего на меня повлияла, конечно, поездка по Индии, именно оттуда я вернулся со столь яркой палитрой. Нью-Йорк знаете ли немного сероват, там вокруг люди в джинсах и рваных футболках. И честно говоря, многие там жалуются, что мои цвета для них слишком...

Но вы знаете, что помимо прочего отличает нас от старых мастеров? Они не создавали свои полотна при свете электрической лампочки. А мы живем в эпоху неонового света. Мы не при свечах рисуем, и Караваджо из нас не получится. Поэтому я считаю, что краски должны быть яркими и насыщенными.

– Вы лично во что верите, чем вдохновляетесь?

Мне нравятся все религии особенно в их более ранних мистических проявлениях. Я был протестантом пресвитерианином, пока не встретил буддийскую монахиню из Японии, она восемь раз пешком пересекла америку, подружилась с индейцами и считает, что америка должна измениться и помогут ей в этом ценности коренного населения – отвергнутые 400 лет назад. Как только мы их переосмыслим и сможем применить, мир существенно улучшится. Эта женщина сильно повлияла на меня, конечно, есть и другие эзотерические или если хотите алхимические моменты. Это видно по некоторым текстам на моих холстах.

Еще в Индии я узнал про священную корову, в довольно грубом пересказе эта история такова: в золотой век корова твердо стояла на всех четырех ногах, в серебряный век потеряла ногу, в бронзовый – еще одну. И древнее пророчество гласило, что сегодня в железный век – она вынуждена будет стоять на одной ноге и нам придется поддерживать ее с помощью технологий, так как на одной ноге стоять невозможно. Все это было предсказано две с половиной тысячи лет назад и вот сегодня мы едим модифицированную пищу и не можем жить без телефона.

Но я верю и в то, что несмотря на технологии и интернет, руки остаются руками. У художника, как и прежде, в голове рождается идея, проходит через тело, сердце, и выводится рукой на холсте. От этого мне не хотелось бы отказываться в пользу каких-либо технологий, даже в наш век.

– В ваших работах много сюжетов, красок, образов, что вы пытаетесь с помощью этого разнообразия сказать? Какую идею вам важно передать?

В основном я выступаю против узкой специализации, столь распространенной среди выпускников художественных школ. «Я абстракционист, образы не для меня» или «я портретист и больше ничего не умею», «я минималист...» так много существует названий и представлений о том, кто и что должен делать. А мне нравится рисовать, я хочу рисовать и хочу рисовать все и в разных контекстах. Мне интересно смешивать дисциплины и заново открывать живопись. Пусть кому-то это покажется китчем, мне все равно. Зачем себя ограничивать?

Хочу и рисую с мальбертом на улице! В Нью-Йорке это считается не очень модным, таких людей обычно называют художниками выходного дня. Но я не люблю штампы и ограничения, живопись может быть очень разной, живопись – это язык, который включает в себя много других языков, символов, абстракций... Как я уже сказал, живопись исходит из сердца, из ума и впечатлений, она проходит через руки, все это складывается в единое произведение. В нем может сливаться реальное и абстрактное, может использоваться, напримерм, текст. Я люблю использовать тексты, они придают произведениям большую глубину. Зритель цепляется за слова, додумывает историю, это очень здорово.

– Как вы попали в коллекцию, почему кураторы Марамотти выбрали ваши работы?

Наверное, здезды так встали. У меня хорошие отношения с Марио Диаконо, который сотрудничает с семьей Марамотти. Он живет в Бостоне, мы познакомились, когда мне было 25 и я только закончил магистратуру. Он приобрел две мои работы и одна из них попала на групповую выставку, ее увидел Луиджи Марамотти, и так я оказался здесь. Мне повезло – две мои большие работы в результате вошли в коллекцию Марамотти. Я наверное самая незначительная фигура во всей коллекции, у меня даже нет галереи в Нью-Йорке, и поэтому я очень рад быть здесь со своим проектом.

– Вы считаете себя современным художником? Что это для вас означает?

Италия – хорошее место для таких рассуждений, вокруг история, застывшая в архитектуре, скульптуре… Но есть место и модернизации, нельзя сказать, что страна застряла в 15 веке. Точно также я отношусь к искусству. Я не считаю, что нужно отвергнуть историю, и быть авангардистом. От истории никуда не убежишь, мы не можем ее изменить. И в искусстве я отчасти традиционалист. Я хочу знать, как грамотно работать с технической точки зрения, как смешивать краски, и этому надо учиться у мастеров прошлого. Но заниматься только этим скучно, надо двигаться вперед.

С другой стороны мы живем в эпоху переизбытка визуальной информации, она везде: в кино, журналах, рекламе. Визуально люди перестимулированы больше, чем в любой другой исторический период. Я считаю важно отфильтровать, переосмыслить и передать в своих работах только самое важное.

Коллекция Марамотти

Сollezione Maramotti — коллекция современного искусства, собранная основателем бренда Max Mara, предпринимателем Акилле Марамотти.  Располагается в пространстве бывшей фабрики Max Mara в старинном городке Реджо-Эмилия, сюда после смерти отца в 2005 году дети перевезли коллекцию, превратив здание, пример изящной модернистской архитектуры 1950-х годов, в музей.

Помимо публичного музея семья Марамотти субсидировала постройку трех великолепных вантовых мостов архитектурной звезды Сантьяго Калатравы на развязке шоссе, проходящего через Реджо-Эмилию из Болоньи в Рим. В данный момент под их патронажем осуществляется строительство станции новой скоростной железной дороги того же архитектора.

Экспозиция музея выстроена по хронологии увлечений коллекционера. Марамотти начал со своих радикальных соотечественников из arte povera (бедного искусства), продолжал собирать выдающихся итальянцев и после (трансавангард и многое другое), найдя им параллели и в американском искусстве. В коллекции оказались многие международные звезды: Яннис Кунеллис, Алигьеро Боэтти, Вито Аккончи, Лучио Фонтана, Ансельм Кифер, Фрэнсис Бэкон, Жан-Мишель Баскиа — всего несколько сотен работ, с 1945 года и до нашего времени.

Наследники продолжают поддерживать молодых авторов, приобретая их работы и предоставляя им арт-резиденции в городке. Известная международная премия Max Mara Art Prize вручается ежегодно в Лондоне совместно с галереей WhiteChapel женщинам-художницам. Они получают полугодовую стажировку в Италии, по результатам создают работу, которая выставляется в Whitechapel и попадает в коллекцию Марамотти... Последней победительницей конкурса стала Лаура Провост. Она представила инсталляцию и видео "Невыразимое: автомобильные зеркальца едят малину, купаясь в солнце и глотая сладкие запахи".

По аналогичной системе арт-резиденций происходила и работа первого русского художника в коллекции – Евгения Антуфьева. Итоговая выставка с его инсталляцией "Двенадцать, дерево, дельфин, нож, чаша, маска, кристалл, кости и мрамор — синтез. Изучение материалов." продлится шесть месяцев. Выставка Энди Кросса, как и выставка Евгения Антуфьева, продлится до 31 июля 2013 года.