Архитектура, скульптура, живопись и фильмы Канн

«Золотая пальмовая ветвь» только что прошедшего 72-го Каннского фестиваля досталась корейскому фильму «Паразиты» режиссера По Джун Хо. Второй по значению приз — Гран-при — получил фильм «Атлантика», дебют в полном метре известной французской актрисы сенегальского происхождения Мати Диоп. Приз жюри получили французский фильм «Отверженные» Ладжа Ли и бразильский «Бакурау» Клебера Мендосы Фильо и Жулиано Дорнеля. Приз за режиссуру — братья Дарденн, представлявшие в конкурсе фильм «Юный Ахмед». За лучшую женскую роль отметили Эмили Бичем, сыгравшую ученую-генетика, вырастившую роковой цветок в фильме Джессики Хауснер «Малыш Джо». Формально среди победителей лидируют фильмы, обращенные к острым проблемам современности: это и криминальные разборки в парижском пригороде, и эксплуатация бывших колоний, и религиозные проблемы в среде мигрантов, и даже этика современной науки. Сразу же возникает повод упрекнуть жюри в том, что они предпочли публицистику и актуальность собственно искусству кино, но поскольку этот тезис кажется слишком очевидным, хотелось бы взглянуть на фестивальных лидеров чуть повнимательнее.

Архитектура и зомби

Интересно, что фильм-победитель продолжает тему прошлогоднего чемпиона Канн. Только если «Магазинные воришки» японского режиссера Хирокадзу Корээды — это тонкая сентиментальная мелодрама о бедных людях, то в фильме По Джун Хо социальная тема разыграна в гротескно-кровавом ключе: история о том, как обитатели полуподвальной квартирки втираются в доверие к состоятельному бизнесмену, его глуповатой жене и капризным детям, начинается как молодежная комедия, продолжается как триллер и заканчивается как слешер. Российские журналисты назвали «Паразитов» «корейской “Еленой”» — по аналогии с фильмом Андрея Звягинцева. Здесь есть некоторое сходство в сюжете, хотя интонация повествования, разумеется, иная. Но визуальным ключом в этой аналогии может стать и архитектура: минималистский дизайн богатого дома (по сюжету его хозяином раньше был известный архитектор) в контексте фильма сразу напомнил о таких же тяжелых и холодно-прозрачных интерьерах квартиры московского миллионера на пенсии. И там, и здесь в качестве фигуры сравнения выступают обшарпанные жилища антагонистов.

Архитектурный мотив играет важную роль и в фильме Мати Диоп «Атлантика». Здесь двух влюбленных разлучает материальное неравенство и океан. Девушку готовят к свадьбе с богатым, но нелюбимым женихом, а юноша отправляется за океан в поисках лучшей жизни в Европе вместе с друзьями-строителями, которым в очередной раз не заплатил подрядчик. Лодка погибает в шторме, а души погибших по ночам вселяются в оставшихся в Африке друзей: вернувшись на родину как зомби, они ищут любви и добиваются справедливости. Такой мистический поворот сюжета смещает акценты в фильме на социальную тему. Тема зомби здесь связана не столько с популярным жанром в современной кино- и телепродукции, сколько с традиционными культами народов Африки, их способностью общаться с умершими, входя в состояние транса. Как рассказывала сама Диоп, один из ее актеров однажды вошел в такое состояние прямо во время съемок сцены. Но за мистику в фильме отвечают не только зомби — реальный океан, в котором погибли люди, становится метафорой океана памяти: те, кто остались на берегу, сохраняют связь с теми, кто ушел. Океан с его сияющей, словно кипящей поверхностью выглядит у Диоп почти как в «Солярисе» Тарковского. И у самой кромки этого океана возвышается огромных размеров башня, напоминающая о постройках Нормана Фостера или Захи Хадид. На самом деле такого здания в Сенегале, где происходит действие фильма, не существует. Но это не просто случайная архитектурная фантазия, а важный символический мотив, обозначающий присутствие иной цивилизации, или даже метафора покинутой строителями Вавилонской башни. В то же время у фильма есть и классические европейские корни: одним из источников вдохновения, как призналась Мати Диоп, был «Плот Медузы» Теодора Жерико. Поскольку в «Атлантике» как раз нет самой сцены катастрофы, получается, что Мати Диоп в своем фильме словно продолжает историю, выходя за рамки живописного образа. Картина эпохи французского романтизма представляет собой воплощение той ситуации борьбы, отчаяния и надежды, которая повторяется в современном фильме, но, с другой стороны, мы переживаем ее с теми, кто остался на берегу. Если бы Лувр позволил показать фильм в зале рядом с картиной, могла бы получиться варбургианская композиция, демонстрирующая связь иконографии и идей сквозь столетия.

Живопись, цвет и свет

За живопись в программе этого года официально отвечал фильм «Портрет девушки в огне» Селин Скьямма, получивший приз за лучший сценарий. Это история, основанная на мемуарах Элизабет Виже-Лебрен, любимой художницы королевы Марии-Антуанетты и одной из самых известных и модных портретисток своего времени, работавшей после Французской революции в том числе и в России. По сюжету молодую художницу приглашают написать портрет девушки на выданье. Строптивая девица замуж не хочет и позировать тоже отказывается. Картину приходится писать по частям: в платье неподвижно стоит служанка, словно сошедшая с одного из портретов Пьетро Ротари, а за самой моделью художница наблюдает украдкой и пишет ее лицо по памяти. В «Портрете…» все прекрасно: и актрисы, и костюмы, и интерьеры, и пейзажи. Фильм в целом следует линии французского классицизма с его светом, прозрачностью, уравновешенными композициями и локальными цветами, неизбежно, впрочем, отдавая дань караваджизму в ночных сценах. Но стилистика самих портретов, играющих здесь такую важную роль в развитии отношений двух героинь, отнюдь не напоминает безупречный почерк Элизабет Виже-Лебрен. Дело в том, что режиссер фильма решила достоверно показать процесс работы над картиной, пригласив молодую выпускницу французской Академии художеств Элен Дельмэр. Именно ее работы мы и видим в фильме, а фирменный прием Элен, которая «стирает» лица своих моделей, оказывается как раз кстати в сюжетной линии фильма. Это предпочтение более современной манеры живописи очевидно устанавливает связь с визуальными привычками современного зрителя и подчеркивает актуальность истории. Кроме того, в этой картине об отношениях художницы и ее музы есть и личная нота: режиссер Селин Скьямма в 2007 году сняла свою любимую Адель Энель в фильме «Водяные лилии», и эта роль принесла ей премию «Сезар» в номинации «Самая многообещающая актриса».

Увлечение живописью заметно и в других работах этого года: это и блестящая авангардистская работа с цветом в фильме «Малыш Джо» Джессики Хауснер, и несомненные цитаты из ван Гога и Милле у Терренса Малика в фильме «Скрытая жизнь». Но не менее интересны и те случаи, когда художественная традиция не проявляется в виде цитат или стилизации, а открывается в работах современных авторов как совпадение авторской интенции. Фильмы братьев Дарденн часто почти упрекают за их кажущуюся простоту, обращение к повседневным историям, сдержанную игру в том числе непрофессиональных или начинающих актеров. Но в этой «простоте» бельгийских мастеров есть следование традиции живописи малых голландцев: тихих, скромных, повседневных, но в своей прозрачности открытых для самых глубоких интерпретаций.

Времена года и русская живопись

Двух российских участников фестиваля, представленных в «Особом взгляде», второй по значению конкурсной программе фестиваля, тоже можно отметить за живописное визуальное решение. «Дылда» Кантемира Балагова, получившая приз за режиссуру, представляет собой историю странных отношений двух женщин, наполненную трагическими событиями и страшными подробностями послевоенной осени. Но Балагов и его оператор Ксения Середа используют в фильме почти такие же цвета, как и в фильме Селин Скьямма, — карминно-красный и ярко-зеленый, только слегка приглушают, как бы утяжеляют их в соответствии с временем действия и сюжетом. Этот колорит одинаково отличается и от традиционного черно-белого «мужского» военного кино — здесь все-таки нужно показать зеленое платье героини, — и от гламурной цветовой гаммы военных блокбастеров, что в итоге и определяет своеобразие фильма, его страстность и в то же время отстраненность.

История любовного четырехугольника, рассказанная в фильме Ларисы Садиловой «Однажды в Трубчевске», может напомнить самые классические примеры из истории мирового и отечественного кино: от «Нежной кожи» Трюффо до «Трех тополей на Плющихе» Татьяны Лиозновой. Для зарубежных зрителей в Каннах это еще и заочная экскурсия по Третьяковской галерее и Музею русского реалистического искусства. Здесь и Левитан, и Кустодиев, и братья Ткачевы. Рассказ начинается в период золотой осени, и камера с удовольствием представляет нам вид города на холме, освещенного солнцем, в лучах которого сияют золотые купола белоснежного храма. Затем зима, весна и снова лето, праздничное застолье, пышнотелая красавица в деревенской избе, суровый водитель в кепке, проворная разговорчивая старушка — фильм выглядит почти как сувенир из России с любовью на память Каннскому фестивалю.

Скульптура и дискотека

Одной из самых спорных и даже скандальных премьер фестиваля стал «Мектуб, моя любовь. Интермеццо» Абделатифа Кешиша. Фильм, продолжающийся три с половиной часа, слеплен из человеческих тел — лежащих на пляже, обнимающихся, танцующих на дискотеке, занимающихся сексом в туалетной кабинке. Банальные разговоры персонажей не мешают воспринимать «Интермеццо» как трагическую историю о влюбленности и ревности, изменах и равнодушии, но более всего — об уходящем времени и одиночестве всех его героев. Пульсирующая музыка словно отсчитывает время для живых тел, разогретых солнцем на вечернем пляже и погруженных в дискотечную пещеру ночью. Мотив пещеры здесь также не случаен: в прологе героиня читает книгу, где популярно объясняются основные философские понятия, в том числе и платоновская пещера. По сравнению с танцами, которые показал в Каннах в прошлом году Гаспар Ноэ в фильме «Экстаз», фильм Кешиша — как монументальная живопись рядом с графическим этюдом. На пресс-конференции режиссер сказал, что вдохновлялся кубистическим периодом в творчестве Пикассо. За танцующими полуобнаженными красотками действительно маячит тень «Авиньонских девиц», но в целом слово «кубизм» не сразу ассоциируется с фильмом, где в кадре часто и подолгу показывают самые округлые части человеческого тела. Режиссер взял из кубизма его ракурсы и ритм: при всей монотонности музыки и движений ему удалось добиться удивительного объема и разнообразия в деталях. К тому же незавершенность фильма (режиссер представил в Каннах только что смонтированную версию, возможно, это не окончательный вариант) ему тоже на пользу: открытость non-finito привлекает зрителя не меньше откровенности эротических сцен. Что касается любования округлостями героев, то и здесь нашелся источник влияния: как заметил Кешиш, мы почти всегда смотрим на классическую скульптуру снизу вверх, будь то в музее или в городском пространстве, и первое, что бросается в глаза при таком ракурсе, — именно попа.

Возможно, неслучайно в каннской программе дискотека Кешиша оказалась рядом с фильмом Ксавье Долана «Маттиас и Максим». История странной влюбленности героев (одного из них играет сам Долан) могла бы стать сюжетом для короткометражного фильма, но здесь она рассказана во всех подробностях — и движения тел, взгляды, ракурсы говорят об отношениях молодых людей больше, чем их действия и диалоги. Это особая манера режиссера — несмотря на разговорчивость его персонажей, фильмы можно смотреть, почти не читая субтитры, — Долан ставит для своих героев балет в интерьерах современных квартир, офисов и аэропортов.

Пасьянс и перформанс

Фестиваль — это целый спектакль, перформанс, который разыгрывают на Лазурном Берегу 12 дней и кульминацией которого становится церемония вручения призов. В отличие от «Оскара», где фильмы смотрят заранее, в Каннах страсти кипят и на самих просмотрах, и в дискуссиях после них. Здесь и сейчас великие режиссеры и малоизвестные дебютанты участвуют в гонке почти как на состязаниях «Формулы-1» в соседнем Монако.

В этом году мы наблюдали тот редкий случай, когда в оценке фильма большое жюри оказалось солидарно с представителями международной кинопрессы, выставлявшими свои звездочки в фестивальном ежедневнике Screen. Словно желая предупредить возможную критику, председатель жюри Алехандро Гонсалес Иньярриту на церемонии закрытия сказал, что решение жюри — это мнение всего девяти человек и что только история расставит все по своим местам. Но критика неизбежно последовала, после фестиваля в различных изданиях и социальных сетях раздались печальные восклицания: как можно было не заметить работ таких мэтров, как Терренс Малик, Квентин Тарантино или Педро Альмодовар? Последний, кстати, хотя и имеет различные награды фестиваля, никогда еще не получал «Золотую пальмовую ветвь». Однако хитрый Иньярриту продемонстрировал творческий подход: вместо самого Альмодовара жюри решило наградить его alter ego — Антонио Бандераса, сыгравшего роль стареющего режиссера в почти автобиографическом фильме мастера.

Сама программа Каннского фестиваля — тоже искусство, расстановка сил в увлекательном лабиринте, где фильмы резонируют, как «Мектуб…» Кешиша и «Маттиас и Максим» Долана, сталкиваются, как «Однажды в Голливуде» Тарантино и «Паразиты» Бо Джун Хо, странно рифмуются, как «Мертвые не умирают» Джармуша и «Атлантика» Мати Диоп. В конкурс приглашаются лучшие фильмы года — здесь у отборщиков карт-бланш, кто же не хочет в Канны? А в жюри — самые известные кинематографисты, здесь тоже редко отказываются от этой чести, потому что в Канны хотят все. Как будут складываться их отношения, как пересекаются поля их интересов и предпочтений — отчасти это программируется кураторами фестиваля благодаря правильному сочетанию фильмов и членов жюри, но всегда может возникнуть непредсказуемая ситуация, поэтому результатов все ждут с большим интересом. И только Тьерри Фремо спокойно наблюдает за церемонией закрытия со своего места в последнем ряду партера — он знает, как сложился в этом году каннский пасьянс. Возможно, не совсем так, как ожидалось, — но теперь история написана.