Ник Уиллинг: «Быть художником — это почти как болезнь или несчастный случай»

Вы снимали фильм о своей матери в течение года. Сколько часов интервью вы записали?

Мы встречались каждую субботу и беседовали примерно по три часа. Иногда мы возвращались к каким-то темам, которые мне хотелось раскрыть подробнее. Но, наверное, в общей сложности это около 100 часов.

У вас уже был план — о чем будет ваш фильм?

Дело в том, что нельзя сделать фильм «об искусстве». Это будет неинтересно. Допустим, в вашем фильме что-то рассказывает Джексон Поллок. Но вам интересно не то, что он говорит, а то, что это говорит Джексон Поллок. Поэтому фильм должен быть о художнике. И я понимал, что фильм о моей маме должен быть ее историей, историей о том, что с ней случилось в жизни. Конечно, я знал эту историю. Но многое из того, что она рассказывала, стало открытием для меня. Например, я не знал, что она так страдала от депрессий. Я знал, что у нее в жизни бывали такие моменты, но никогда не представлял себе по-настоящему, как она страдала. И это многое объяснило мне, в том числе и о моей жизни. Благодаря фильму я начал по-настоящему знакомиться с ней. То есть ей было тогда 80 лет, а мне 56 — и я впервые по-настоящему узнал свою мать. Это как-то странно, да?

По-моему, нет.

Нет?

Я думаю, мы не очень хорошо знаем близких. Мы привыкли видеть их рядом и, наверное, не совсем понимаем или даже не задумываемся о том, какие они сами по себе или как воспринимают их другие.

Да, точно. Можно сказать, мы, дети, растем с той частью родителей, которая нужна нам, и не представляем себе, какие они в целом. В любом случае фильм о моей матери стал для меня больше чем фильмом. И я продолжаю делать открытия. Недавно я снова пересмотрел его, когда готовили DCP (конвертация видео в формат для кинотеатра. — TANR) для вашего фестиваля и для Берлина. Ведь, когда вы снимаете фильм, вы видите его иначе, чем зритель. Вам известно слишком многое из того, что остается за кадром. А когда проходит время, появляется возможность увидеть собственный фильм другими глазами. Я понял, что хочу рассказать правду о своей матери, но получается ее версия правды. Например, в фильме есть мой отец. Но это та версия моего отца, которая есть у моей матери.

Собираетесь ли вы теперь снять фильм и о своем отце, художнике Викторе Уиллинге?

Я уже делаю фильм о нем. Сейчас планируется выставка его картин, и для этой выставки я монтирую короткий фильм, на 25 минут. Там будут использованы его старые магнитофонные записи — он ведь умер в 1988 году. Слушая его голос, я думаю о том, что сейчас мне столько лет, сколько ему было, когда делали эти записи. И я слышу человека, который старается говорить правду о своей работе, пытается понять, что с ним происходит. Очень трогательно слышать его голос, я слышу, как происходит в нем внутренняя борьба. Я использую эти записи в моем новом фильме. Но его правда — она другая. В фильме об отце тоже будет история их совместной жизни, но, оказывается, их опыт, их отношение к одним и тем же вещам были разными. Знаете, это как в том известном фильме Куросавы…

«Расемон».

Да. Но это очень странно — осознавать такие вещи в отношении собственных родителей. Понимаете, у него совсем другая версия того, как они встретились и как складывались их отношения.

В свое время вы сняли фильм по «Алисе в Стране чудес» Кэрролла. История вашей матери, которая приехала в Англию из Португалии и оказалась в сообществе художников, напоминает мне историю Алисы, провалившейся в кроличью нору.

Нет, я не думал об «Алисе» совсем, но интересно, что вы проводите такую параллель. Возможно, потому, что в творчестве моей матери была эта сюрреалистическая линия, меня всегда привлекало все, что связано с работой воображения. Вы знаете, что я снял довольно много фильмов в жанре фэнтези. И вот несколько лет назад, когда я закончил два фильма (фильм и сериал), я так устал, что, кажется, есть уже не мог. И тогда я поехал к моей матери. Мы разговаривали и постепенно начали снимать, то есть начали наш фильм почти неосознанно. Впервые я стал делать что-то противоположное тому, чем занимался прежде. Конечно, я рассказчик историй. Но мне ужасно нравилось то, что сейчас я должен был только записывать наши разговоры и стараться искать правду.

В этой истории есть и довольно неприятные эпизоды, хотя ваша мать рассказывает о них спокойно. Было ли что-то настолько шокирующее, что вы не стали включать это в фильм?

Да, был один эпизод из того, что она рассказывала. Сначала я включил его в фильм, но потом показал ленту своей знакомой, и она, посмотрев, сказала, что ничего больше не запомнила, этот эпизод как бы стирал все остальное. И я его убрал. Так бывает с фильмами. Для того чтобы сохранить все остальное, пришлось убрать то, что перекрывало другие истории.

Ваша мать — очень красивая женщина, и мне как зрителю она очень симпатична, я понимаю, какой это сильный характер. Но вам, ребенку, трудно было с такой мамой?

Единственная трудность для меня в отношениях с моей мамой — это то, что она не всегда была с нами, детьми. Работа была для нее самым важным в жизни. А тогда, в 1960–1970-е, считалось, что женщина должна пожертвовать всем ради семьи и детей. И моя мать очень боялась, что ей придется это сделать. И она этого не сделала. Но, если говорить обо мне, я всегда гордился ею. Это трудно объяснить, наверное, но я много получал от нее. Например, мы рисовали вместе. Она любила, когда я рисовал. Она смотрела на мои рисунки и говорила: «Давай нарисуй еще. И так, чтобы было совсем-совсем ужасно и страшно!» Когда мы переехали из Португалии в Англию, меня отдали в интернат. Я и по-английски-то почти не говорил, я был там один, далеко от родных. И я просил: «Забери меня домой, тут меня обижают». А она отвечала: «Нарисуй, нарисуй их для меня!» Я начал рисовать их и посылал ей рисунки. Я думал: она увидит и поймет… Так что в моих отношениях с ней самым важным была работа.

То есть она конвертировала ваши трудности в творчество.

Благодаря ей я понял, что рисовал это не для нее, а для себя, помещая свой гнев и страх в рисунки. И это то, что делала и она сама в своем творчестве.

Но вы не стали художником, а выбрали кино.

Я все время рисовал, я был такой рисующий маньяк. Я начал рисовать анимационные фильмы и еще в школе сделал анимационный фильм, благодаря чему меня в 17 лет приняли в Национальную киношколу. Я стал, по-моему, самым молодым студентом Национальной киношколы в истории, потому что обычно там учатся люди старше, 25–30 лет. Там я продолжал заниматься анимацией, но, поскольку нужно было еще и зарабатывать, я сделал анимационный музыкальный клип для Eurythmics. Им понравилось, и они сказали: «Сделай еще, но теперь давай кино». Так я начал зарабатывать в начале 1980-х. Зарабатывал в молодости больше денег, чем мои родители в таком же возрасте. Родители никогда не поддерживали меня в намерении стать художником. Художники всегда бедные. Моя мать считает, что художниками становятся те, кого угораздило родиться такими. То есть это почти как болезнь или несчастный случай. И действительно, они почти всегда были на мели, в доме никогда не было больших денег.

Но сейчас картины вашей матери продаются за огромные деньги.

Да, но успех пришел к ней в конце 1980-х — 1990-е.

Если уж мы заговорили о деньгах, то давайте вспомним судьбу Шона Скалли. Почему вы решили снять фильм о нем?

По двум причинам. Во-первых, это хорошая история сама по себе. И во-вторых, его история помогает нам понять мир современного искусства. Потому что он контролирует этот мир и манипулирует им. Он почти во всех отношениях противоположность моей матери. Мама выросла в богатой семье в Португалии, он — в бедной в Ирландии. Она занимается фигуративным искусством, он — абстрактным. Он научился работать с миром искусства и подчинять его себе — она никогда не умела и не умеет делать этого. Для меня это вопрос понимания мира искусства. Я вырос в этом мире, но благодаря Шону Скалли увидел его другими глазами, глазами человека, который подчинил его себе. Моя мать никогда бы этого не сделала, она слишком робкая. Интересно, впрочем, что у них есть и кое-что общее: они оба очень… как бы сказать… insecurе (англ. «небезопасный», «непрочный»).

То есть?

Моя мать могла выразить себя только в своих картинах. В отношениях с людьми она никогда не могла утвердить себя. Скалли не такой. Но его слабость в том, что он всегда должен быть уверен, что он лучший. Ему нужно быть победителем, выигрывать. И вы знаете, я многому у него научился, проведя с ним год. У нас были доверительные отношения, потому что иначе нельзя снимать фильм. Но он, хотя и может быть очень обаятельным, все же ужасный эгоист.

Похоже на то.

Художники все такие, они самоутверждаются через свое искусство. Они выбирают искусство, потому что не могут делать ничего другого. Они должны заниматься своим искусством, это для них почти терапия.

Но вы тоже творческая личность.

Да, люди из мира кино тоже artists — художники. Но в кино мы не можем позволить себе быть такими эгоцентричными, ведь мы работаем с людьми. Я должен уметь слушать, если снимаю документальный фильм об этом человеке. Если я снимаю игровой фильм и имею дело со звездами, я тоже стараюсь дать им понять, что слушаю их, даю им свободу.

Мне очень нравится определение работы художника, которое дал ваш отец: художник должен пойти туда, где еще никто не бывал, и вернуться с картиной, которую никто еще не видел, но все сразу узнают. Когда-то, по вашему собственному признанию, эти слова стали для вас стимулом к творческой деятельности. Вы бы хотели сейчас что-то добавить к этому?

Может быть, вы знаете, что мой отец очень критически относился к своему творчеству. Мне кажется, мы только сейчас, спустя годы, понимаем его смысл. И вероятно, он, когда работал, не совсем этот смысл понимал. Я думаю, что для художника все так и должно быть: он не понимает — рационально — то, что делает, он больше полагается на интуицию. И чем меньше в этом рационального, того, что идет от ума, тем лучше. Ты идешь и не знаешь, куда придешь. А в кино ты просто не можешь себе такого позволить, ты обязан знать, куда идешь и на что рассчитываешь. Хотя бы потому, что работаешь здесь не один. Я бы сказал, что в живописи художник тем лучше, чем меньше понимает сам себя. А в кино — наоборот.

The ART Newspaper Russia FILM FESTIVAL благодарит партнера фестиваля гостиницу Ararat Park Hyatt за помощь в организации визита Ника Уиллинга в Москву.

Расписание показов и билеты — на www.tanrff.ru