«Там, где светит солнце, покупают Alexander Laut»

Вы родились в Москве, получили медицинское образование, но эмигрировали в США, на Гавайи, и стали ювелиром. Почему именно Гавайи? Почему не Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Чикаго, Бостон — почему Гонолулу?

Во-первых, я не думал, что я эмигрирую. Я работал с музыкальной группой «Автограф» (у меня вообще было много профессий, и одна из них была связана с музыкой), был частью команды, последовал за ними, но, к сожалению, в тот момент, когда я попал в Лос-Анджелес, «Автограф» распался. Калифорния была странным местом, Лос-Анджелес мне категорически не понравился: не моя энергетика. И я ненадолго переехал в Сан-Хосе, прямо в сердце Кремниевой долины. И опять не мое! Я с ужасом обнаружил, что люди там ложатся спать в 8 вечера. В 9 часов город погружался почти во тьму, и я был единственный, кто ходил по улицам. Все это было крайне депрессивно. Я уже было почти разочаровался в Америке, но решил навестить моих русских друзей (кстати, художников), которые жили на Гавайях. И когда приехал в Гонолулу, я понял, что это та Америка, какой я ее себе представлял: куча людей на улице, небоскребы, при этом постоянный праздник. Я решил задержаться — и остался на неожиданно длительный срок. Так сложилось, что я даже не был в России с 1991 по 2001 год. Пропустил все «лихие 90-е», ничего этого не видел и приехал уже совсем в другую Россию. Здесь все было несколько диковато, но при этом очень нравилось.

Откуда у вас интерес к ювелирному искусству?

Наверное, это еще с детства. У меня была обычная семья: мама — врач, отец — инженер. Но при этом мама, как истинная женщина, увлекалась всем ювелирным, красивым, хотя это было крайне недоступное в Советском Союзе удовольствие. Отец же обожал искусство. Мы всей семьей очень любили путешествовать. Только в Питере были раз 12, бесконечно ходили в Эрмитаж. Хотя лет мне было всего ничего, какие-то вещи все равно, наверное, откладывались в памяти. Например, тот зал, где «Фонтан слез», как в ханском дворце в Бахчисарае, или механический павлин. Что уж и говорить про залы с орденами и ювелирными изделиями!

В более осознанном возрасте мне стало интересно то лимитированное, что было в СССР. Я не знаю, в курсе ли вы, что в Советском Союзе не было ничего натурального — сплошные синтетические камни, но даже это меня интересовало.

Еще были художественные салоны, своего рода кооперативы, где выставляли изделия независимые художники. Там не было золота (золото строго контролировалось государством), но уже был хоть какой-то размах — что-то из серебра, часто с янтарем. Позже я стал посещать комиссионные магазины, скупки, куда люди приносили вещи на продажу, даже подружился с продавцами. Все ювелирные украшения, которые приносили в такие места, проходили экспертизу Гохрана. Если попадал более-менее натуральный камень, то он оседал там. Помню, однажды, когда мне нужно было купить маме подарок на день рождения, позвонили из одной комиссионки: «Срочно приезжай». Это был абсолютно невыразительный розовый топаз, но директор магазина сказала: «Я не понимаю, как его пропустили. Может, не заметили. Но это натуральный камень». Даже такой недорогой топаз для нее стал событием.

А приехав на Гавайи и перезанимавшись там всем, чем только можно, я снова заинтересовался темой ювелирных украшений. Тем, что я попал в серьезную индустрию, я обязан ювелирному дому Harry Winston. Мне посчастливилось какое-то время работать непосредственно с сыном Гарри Уинстона Рональдом, настоящим гением геммологии. Пришел я в ювелирное дело уже довольно поздно — в 30 лет и без формального образования ювелирного дизайнера или художника.  

С одной стороны, было тяжело, не хватало знания основ, с другой — это сильно помогло, потому что я выходил за рамки общепринятых стандартов. Поначалу даже были проблемы с моим мастером, когда я приносил эскиз, а он говорил: «Ты понимаешь, что это нельзя сделать? Это физически невозможно». Словом, учился буквально на ходу. Но я абсолютно счастливый человек, потому что занимаюсь делом, которое настолько люблю, что не могу себе представить чего-либо еще в этой жизни.

Помните ваше первое украшение?

Да, конечно. Я купил на аукционе старинную брошь с демантоидами. Это зеленые гранаты, мягкие камни, они были в довольно плохом состоянии, но я уже знал нужных огранщиков-ювелиров на Гавайях. Переплавив эту брошь и собрав камни, я создал первое кольцо — и тут же его продал.

А все ваши произведения — pièce unique?

Да, все pièce unique, и все индивидуально пронумерованные. Я работаю с очень редкими камнями, которые не обогреты, ничего с ними человек не делал, кроме того, что камень нашли и огранили, то есть 100%-но натуральный экземпляр. И поэтому, если кто-то скажет: «Я хочу три одинаковых кольца», — будет сложно, ведь никогда не найти три одинаковых камня. По этой причине, к примеру, я почти не делаю серьги.

Но здесь есть и другой момент. Я столкнулся с тем, что мне очень сложно было делать именно серьги. Чтобы сделать их правильно, нужно быть женщиной, нужно понимать, как они должны сидеть. Благо вокруг всегда были дамы из индустрии, с которыми я работал, и они объясняли все эти нюансы: как правильно, как удобно, как учитывать возраст, место пирсинга и многое другое. Дошло до того, что я стал себя ловить на том, что, когда знакомлюсь с женщиной, первое, на что я смотрю, — мочка уха. Это целая наука, и мужчинам ее трудно постичь. Поэтому серьги для меня — настоящий вызов.

Моя страсть — коктейльные кольца, массивные, иногда на три пальца, на четыре.

История коктейльного кольца уходит корнями в Америку 1930-х годов, времена сухого закона. Несмотря на запрет, тогда устраивались тайные вечеринки, где собиралось высшее общество. До этого времени у женщин хорошим тоном считалось надеть одновременно колье, массивные серьги, браслет, иногда даже диадему — полный парад. Но на тайных вечеринках — что было ожидаемо и логично, — периодически случались полицейские облавы, людям ничего не оставалось делать, как убегать. В толчее крупные ювелирные изделия просто терялись, бусы из жемчуга рассыпались по полу. Дамы поняли, что это непрактично, а украшения тем не менее хотелось носить. И возник спрос на коктейльные кольца, поскольку этот вариант украшения был самым безопасным и в то же время самым заметным из того, что могло быть на руке.

Как вы выстраиваете свои коллекции — тематически или вокруг определенных камней?

Исключительно вокруг камня. Я не могу, к сожалению, проснуться утром и сказать, что вижу коллекцию под названием «Осень» и пойти купить энное количество камней с оттенками желтого, коричневого или красного. Нет, ни в коем случае, это так не работает. Я не считаю себя великим дизайнером, вообще дизайнером не считаю. У меня есть собственное видение, которое мне надиктовывает сам камень. Клянусь вам, буквально через пять минут, как я вижу его, я уже знаю, что с ним буду делать. Камень сам нашептывает, как его преподнести, так что в этом плане мне тоже повезло — никаких мучительных творческих страданий.

Возможно, в том числе и поэтому я философски отношусь к копиям моих работ. Потому что, если кто-то и сделал реплику украшения, он не сможет сделать копию этого бирманского рубина или редкого афганского изумруда. На заре карьеры была у меня одна неприятная история. На какой-то вечеринке я познакомился с легендой ювелирного мира (не буду называть имен). Он был крайне любезен. Я поведал свою историю, объяснил, что знаком с его работами, протянул визитную карточку и сказал: «Мне было бы приятно, если бы вы посмотрели на то, что делаю я, и, может быть, прокомментировали бы как-то». Если кратко, изумлению моему не было предела, когда через полгода я увидел его новую коллекцию, практически на 95% скопированную у меня. Поначалу я возмутился, но моя сестра сказала: «Слушай, это тоже своего рода честь — вот даже он взял и повторил». И я немного расслабился: значит, я, без специального образования, придумал нечто уникальное, а человеку так понравилось, что он решил это размножить в большем количестве, это тоже комплимент.

Ваши клиенты могут прилететь куда угодно, чтобы лично посмотреть ваши украшения, но вы все равно открыли собственный бутик в Лиссабоне. Почему вы снова выбрали нестандартную и неочевидную для бизнеса локацию — не Лондон, не Париж?

Прежде всего, конечно, ценообразование. Я сам сейчас много времени провожу в Португалии. Это уникальная страна, там есть масса плюсов, от самого большого в Европе количества солнечных дней в году до стоимости жизни. К сожалению, мой бизнес — это one man show (англ. «театр одного актера»). Если открывать магазин в Париже, Лондоне или Нью-Йорке, там надо жить, а я не хочу, и вообще концептуально я никогда не мечтал и не хотел иметь никакого магазина. Это был тоже эксперимент. Я сказал: «Давайте попробуем. Не пойдет, так не пойдет». Вы правильно говорите: многие люди сами прилетают ко мне. И этот бутик, по сути, больше ателье, маленькая гостиная, место, где я могу встретить друзей, налить им по бокалу шампанского, часами сидеть и болтать о камнях и о жизни — обо всем.

Из современных ювелирных художников вам кто-то нравится? Может быть, смелостью, неординарностью?

Мне очень симпатично то, что делает Ильгиз Фазулзянов, например. Я заинтригован его эмалью, потому что ничего про это не знаю, но мне близки его цветосочетания, немножко азиатские мотивы. Из иностранных, наверное, Виктуар де Кастеллан (креативный директор ювелирной линии дома Dior. — TANR), ее буйство цвета. Карен Суэн, молодая китаянка, мы работаем примерно в одном стиле. Гораздо проще говорить о моих любимых ювелирах, на которых я действительно молюсь. Это однозначно Гарри Уинстон. Очень нравится Фулько ди Вердура, Рене Бован — это классики прошлого, абсолютно неординарные люди. Хотя и сейчас есть множество интересных художников.

А как вы относитесь к искусству классическому — к живописи, например?

Обожаю. Более того, у меня есть собственная коллекция искусства. Один из самых любимых в ней — портрет XVIII века королевы Португалии Марианны-Виктории, крестной матери Марии-Антуанетты. Я не смог пройти мимо, потому что на нем она изображена в удивительно красивых украшениях из жемчуга. Я остановился у картины, уже готов был пальцем потрогать жемчужины, но ко мне подошел владелец и говорит, что, наверное, прежде чем трогать, надо ее купить. Так и получилось. Потом уже я узнал, что одна из версий этого портрета есть в Эрмитаже. Так что собираю кое-что.

Среди ваших клиентов много русских?

Немало. Мне вообще очень интересно работать с русскими людьми, потому что, как ни странно, клиенты из России, которые могут позволить себе мои вещи, относятся к этому очень серьезно. Я могу долго объяснять, чем отличается гретый камень от не гретого, почему в рубине не должно быть стекла, но эти люди иногда знают больше меня. С образованными коллекционерами гораздо интереснее работать. Они хорошо понимают, чего хотят, часто так же помешаны на камнях, как и я. Русские глубже вникают в то, что они коллекционируют. В других странах это тоже есть, но, наверное, чуть более поверхностно.

К тому же, если мне предложат поехать продавать свои украшения в Гренландию, Исландию, Финляндию, Канаду, я не буду терять времени, потому что уже проверено на практике: мои вещи покупают там, где тепло, где светит солнце. Тем не менее в России я востребован. Но здесь я имею дело больше с коллекционерами, которые по-настоящему увлекаются тем же, чем и я. Но в остальном это Бразилия с ее маскарадами, это арабский мир с их страстью ко всему цветному, это Марокко с вечным праздником жизни. Вот до смешного: в США основные продажи были в Беверли-Хиллз, Сан-Диего, в Техасе и Флориде. Хотя, казалось бы, вы живете в Сиэтле и какое-нибудь яркое кольцо, наверное, сгладило бы дождливый день, который у вас не заканчивается никогда, — но нет. Поэтому я точно знаю: там, где светит солнце, там покупают Alexander Laut.