18+
Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Сколько бы ни декларировала советская власть, что обзаведение частной собственностью, в том числе недвижимой, — наклонность порочная, внутренне буржуазная, жизнь все-таки нередко брала свое. С художниками тем более обстояло не очень понятно: им же нужно где-то работать, а мастерскими за госсчет обеспечивать всех накладно. И если кто-то готов за собственные деньги строиться, почему бы не пойти навстречу? Так ли именно рассуждали в Моссовете, куда в середине 1930-х обратилась инициативная группа художников, или иные были резоны, но участок под строительство им выдали, правда за чертой тогдашнего города, в окраинной полусельской местности. За границей это считалось бы кондоминиумом, а по советским правилам — чем-то наподобие кооператива.
В итоге в Новогирееве вырос двухэтажный кирпичный особняк со студиями и жилыми помещениями — или даже трехэтажный, если учитывать мансарды. Почти сразу за ним закрепилось прозвание «Красный дом». Вроде бы самоочевидное и непритязательное, хотя тут усматривается отсылка к творению архитектора Филипа Уэбба, которое тот возвел в 1860 году близ Лондона по заказу Уильяма Морриса, лидера английского художественного движения «Искусства и ремесла». Не затевая игру в прихотливые исторические аналогии, отметим лишь, что наш Красный дом оказался куда скромнее по габаритам и декоративным решениям. Зато творческая, деятельная биография у новогиреевской постройки получилась гораздо более продолжительной. Моррис с семьей вынужден был продать и покинуть свое убежище всего через 5 лет после заселения, а особняку на окраине Москвы уже перевалило за 80, и в нем по-прежнему живут и работают потомки первопоселенцев — через одно, два, три или четыре поколения. Почти все они художники, но даже когда и нет, то в любом случае здесь не встретишь никого, кто был бы чужд искусству.
Если попытаться изобразить генеалогические древа и создать карту родственных или просто дружеских связей между людьми, которые имели и имеют к этому дому прямое отношение, выйдет настолько разветвленная, переплетающаяся схема, что изучать ее можно часами. Но мы не ставим перед собой задачу рассказать про всех-всех-всех — ограничимся общими контурами и отдельными выразительными штрихами.
Рассказывают, что Владимир Андреевич Фаворский (1886–1964) и Иван Семенович Ефимов (1878–1959) были людьми едва ли не противоположного склада: первый — неторопливый, сосредоточенный, второй — темпераментный, эмоциональный. Однако десятки лет провели они в дружбе и тесном соседстве, находя друг друга идеальными компаньонами. Ефимов однажды выразился так: «Мне досталось от судьбы великое счастье жить рядом с Фаворским. Всегда можно было услышать исчерпывающий всепонимающий совет». А Фаворский не без оснований полагал, что Ефимов — «особенный художник, не скульптор, а изобретатель новых форм».
Ко времени постройки дома в Новогирееве и Фаворский и Ефимов были уже мэтрами, людьми с богатой биографией и высокой цеховой репутацией (хотя официальных титулов они удостоились гораздо позже, лишь после смерти Сталина). У обоих за плечами было преподавание во ВХУТЕМАСе: Ефимов там профессорствовал, а Фаворский даже был избран ректором. Сближала их и общая работа на поприще монументалистики — когда на одном и том же объекте, когда порознь. Заказов было немало, однако до наших дней сохранилось далеко не все. Недавно, кстати, после реставрации Северного речного вокзала в Москве вернулись на прежние места две скульптурные группы, исполнявшие функции фонтанов: «Юг» (он же — фонтан «Черноморский») и «Север» (иначе — «Полярный»). Автором первого из них был как раз Иван Ефимов, а другой изваял его ученик и заодно племянник Фаворского Лев Кардашов (1905–1964). Он стал третьим, самым молодым из участников новогиреевской концессии.
Искусствовед Юрий Герчук (1926–2014), посвятивший Красному дому развернутое эссе (оно было опубликовано в 1995 году в журнале «Наше наследие»), полагал, что дом «строился вне моды, без претензии на стиль, но не без художественного чутья и расчета». Похоже, так и было, хотя есть изустная легенда насчет того, что Фаворский подумывал на первых порах об украшении дома изнутри и снаружи. Скорее всего, помешала война, и впоследствии кое-какие декоративные элементы, которые тут все же появились, носили по преимуществу характер импровизации.
Совсем уж больших денег ни у кого из застройщиков не было, но все-таки относительно приличный доход приносили в то время монументальные заказы для строившейся ВСХВ — Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, позднее ВДНХ. На эти средства дом и возводили. Художник Иван Шаховской, внук Владимира Фаворского, излагает краткую историю строительства так: «Сначала Фаворский и Ефимов вместе с Левой (Львом Кардашовым. — TANR) придумали общий план дома, а потом, вероятно, Лева уже делал проект — он все-таки учился одно время на архитектурном отделении во ВХУТЕМАСе». Для исполнения работ по проекту нанимались строительные бригады, с которыми просто фатально не везло: и воровали, и халтурили, и срывали сроки. «Я работаю на жуликов», — сетовал в ту пору Фаворский, как вспоминал его ученик Виктор Эльконин. Однако от цели компаньоны не отступились, и к 1939 году дом был достроен.
Помимо отцов-основателей, здесь поселились их домочадцы, тоже фигуры весьма примечательные. Упомянем хотя бы тонкого живописца, жену Фаворского Марию Владимировну, урожденную Дервиз (1887–1959), а также ее тетушку — жену Ивана Ефимова Нину Яковлевну Симонович-Ефимову (1877–1948), двоюродную сестру Валентина Серова. Родство с великим живописцем косвенно характеризует среду, в которой выросла Нина Симонович: в семье изобразительное искусство почиталось не меньше медицины и педагогики — двух поприщ, увлекших когда-то ее родителей. Детская тема стала по-своему судьбоносной и для Нины: вместе с мужем сразу после революции они создали первый в России кукольный и теневой театр. Этой деятельности было отдано много времени и сил. Впрочем, не только этой. Симонович-Ефимова была художником разносторонним, поистине ренессансным.
Ну и раз уж обозначилась детская тема, уместно констатировать: детей в Красном доме всегда было много — и своих, «резидентских», и «гостевых». Как ни удивительно, мэтров данное обстоятельство ничуть не раздражало.
Поначалу здесь обходились без каких-либо городских удобств. Быт давался нелегко, но царившая творческая атмосфера искупала разного рода дискомфорт, вернее, снижала его якобы значимость. Возникла своего рода коммуна, но отнюдь не коммуналка с ее вынужденным соседством, и тем более не колхоз, где все как бы общее и одновременно ничье. Дом начал обзаводиться собственным укладом и обрастать традициями.
Война изменила очень многое. Чета Фаворских с младшим сыном и дочерью отправилась в эвакуацию в Самарканд, старший сын сразу ушел на фронт. Позже ушел и младший. Оба не вернулись: Никита Фаворский (1915–1941) погиб под Москвой, Иван Фаворский (1924–1945) — под Кенигсбергом.
На пару лет Красный дом почти опустел. Оставались в нем только Лев Кардашов с молодой женой, скульптором Людмилой Кардашовой (1919–1995). Лишь иногда их приезжали навестить Ефимовы, оставшиеся в Москве. Иван Семенович работал тогда в другой своей мастерской, на Верхней Масловке. Там, правда, несмотря на внушительные размеры студии, стало довольно тесно. Правнук Ефимова, художник Иван Голицын, рассказывает: «Во время войны он устроил в мастерской что-то вроде склада для работ других художников, кому негде было их хранить. Не от бомбежек, конечно, складировали (никак ведь не убережешься от бомбежек), а просто чтобы не разграбили». Впоследствии ту мастерскую отобрали, добавляет Голицын. «Когда выяснилось, что у него есть еще мастерская в Новогирееве, Матвей Манизер, будучи скульптурным начальником, выпустил документ, где говорилось, что поскольку у советского художника не может быть двух мастерских, то следует отдать мастерскую Ефимова на Масловке как раз ему, Манизеру. И сам же тот документ подписал. Ефимов потом рассказывал об этом смеясь». Рабочее пространство в Красном доме стало для него единственным и последним.
Жизнь начала возвращаться в новогиреевскую обитель еще до окончания войны. Приехали обратно из Средней Азии старшие Фаворские, осели в доме уже более основательно Ефимовы с Кардашовыми. Стали прибавляться и новые жильцы. Например, в 1944 году с берегов Черного моря прибыл в Москву юный Дмитрий Жилинский (1927–2014), родственник Ефимовых и Фаворских, поступать в Суриковский институт. Поселился в Красном доме, на ефимовской кухне, где было тепло, и не один к тому же, а с товарищем, студентом-медиком. Последний, конечно, вскоре подыскал себе другое жилье, а вот Жилинский задержался надолго. Когда он женился, молодым супругам выделили чердак, который Дмитрий Дмитриевич с женой, скульптором Ниной Жилинской (1926–1995) своими руками переделал в жилые комнаты.
Ну и нельзя не упомянуть, что в 1946 году по приглашению Фаворских к ним из Самарканда приехала Елена Людвиговна Коровай (1901–1974) с дочерью Ириной. В недавнем прошлом значимая фигура для феномена «туркестанского авангарда», Елена Людвиговна после войны оказалась в сложной житейской ситуации, и переезд в Москву стал для нее выходом из положения. Фаворские дали им обеим приют, и обе прожили здесь до конца дней. Ирина Георгиевна Коровай (1935–2018), художник-график и последняя ученица Фаворского, скончалась относительно недавно.
А насчет «сороковых, роковых» добавим еще, что в 1948 году (как было уже и в 1938-м) Владимира Андреевича Фаворского отлучили от преподавательской работы и от издательских заказов в связи с обвинениями в «формализме». Та параноидальная идеологическая кампания вообще тяжело воспринималась в Красном доме: очередной ее мишенью мог оказаться любой из жильцов. Но и это прошло.
Мы обещали в предисловии, что не станем выводить на сцену совсем уж всех-всех-всех, но такой это дом, что при его изображении неизбежны многофигурные композиции. Сюда часто наведывались гости, и даже в трудные времена здесь не обходилось без шумных праздников с карнавалами, шарадами и импровизированными спектаклями. Вот так, например, описывал художник Илларион Голицын (1928–2007), потомок древнего княжеского рода и будущий обитатель Красного дома, встречу нового, 1950 года: «Пили, кричали. Танцевали у Фаворских. Я довольно легко (был вполне худой) и ловко танцевал вальс с Машей Фаворской. Потом отворилась дверь, и в мастерскую вошел верблюд со сверкавшей красой Лавинией Бажбеук на спине. Она непринужденно лежала на азиатском ковре. Гордый медленный верблюд, снисходительно оглядывая веселящихся, сделал круг, еще круг и удалился. Верблюд был: голова — папье-маше работы И.С.Ефимова, тело — тела художников Суханова и Лобанова, согбенные и закрытые, одни ноги торчали, кажется, в валенках».
Илларион Голицын через несколько лет породнился с Ефимовыми, а на Марии Фаворской женился молодой скульптор Дмитрий Шаховской (1928–2016). Разумеется, по анкетным данным новоселов никто не подбирал, это вышло стихийно, но в определенном смысле и закономерно: все они, включая упомянутого ранее Жилинского, были детьми репрессированных родителей. В частности, Владимир Голицын (1902–1943), отец Иллариона, после революции неоднократно арестовывался как «классовый враг», хотя зарабатывал на жизнь безобидной профессией иллюстратора детских книг и журналов. Он умер в лагере от пеллагры… И вот эти отпрыски благородных и растерзанных семей стали художниками, причем такими, чью роль из истории искусства не вычеркнешь.
Так начинался для Красного дома период оттепели, а дальше было все то же, что и со всей страной — однако с неизменным «новогиреевским акцентом», с существенными поправками на здешний уклад. Атмосфера коммуны отсюда никогда не выветривалась.
Сегодня роль старейшины дома принадлежит Марии Владимировне Шаховской, дочери Фаворского, которая и сама превосходный художник — скульптор и керамист. Две легендарные мастерские и поныне используются по прямому назначению: в них, каждый в своей, работают Иван Шаховской и Иван Голицын. Только сейчас эти помещения попутно исполняют еще и архивно-музейные функции, поскольку особых фондохранилищ планировкой дома не предусмотрено. «Вообще-то Фаворский считал, что не нужно в этом доме ничего музеефицировать, — говорит Иван Шаховской. — Он и перед смертью сказал: „Живите дальше“, подразумевая, что дом должен оставаться как был».
Не так давно его жильцы возвели на заднем дворе новый сарай, где разместилась часть «культурного слоя», способная вытерпеть отсутствие отопления. Например, здесь обрел пристанище огромный, около 2 м в диаметре, медный герб Карело-Финской ССР (существовала одно время такая 16-я союзная республика — ее потом понизили в статусе до автономии в составе РСФСР). Когда в конце 1950-х на ВДНХ стали переделывать соответствующий павильон, оказавшийся советским карелам вдруг не по чину, Лев Кардашов, который этот павильон прежде декорировал, забрал упраздненный символ к себе домой; тут он и прижился. Недавно, во время реконструкции ВДНХ, обитатели новогиреевской коммуны попробовали было выяснить, не понадобится ли монументальный артефакт для чего-нибудь реставраторам, но те сказали, мол, нет, не нужен. И герб украсил собой интерьер дворового депозитария.
Однако большинство архивных материалов и произведений искусства, понятное дело, все равно остается под крышей дома. Несмотря на то что за минувшие десятилетия очень многое отсюда ушло в музеи. Упомянуть хотя бы случай, когда в 1947 году, незадолго до смерти, Нина Симонович-Ефимова передала ряд кукольных фигур музею при театре Образцова. Хотя у Ефимовых с Сергеем Образцовым были чрезвычайно сложные, даже натянутые отношения: копились обиды из-за того, что последний использовал тростевых кукол, никак не ссылаясь на изобретателей этой системы. Позднее, правда, в мемуарах Сергей Владимирович воздавал Ефимовым должное. А связь образцовского театра с Красным домом получила в 1970 году еще и символическое воплощение: знаменитые волшебные часы на фасаде театра изготовил Дмитрий Шаховской — в соавторстве с Павлом Шимесом.
К слову, в Бахрушинском музее нынешней осенью открывается выставка «Театр движущихся скульптур», где развернуто представлена кукольная эпопея семейства Ефимовых.
Некоторое время назад Иван Голицын при содействии Дмитрия Коваленко, еще одного члена семьи, коллекционера современного искусства, отремонтировал бывшую ефимовскую мастерскую и, помимо уже стоявших здесь скульптур, развесил еще и картины, написанные когда-то его предками. Музей не музей, но все же мемориальная экспозиция. Разумеется, при жизни Ивана Ефимова мастерская выглядела по-другому, да и не было задачи воссоздавать давнюю обстановку со следами бурного процесса ваяния. Теперь тут все выглядит довольно чинно, однако кое-какие исторические детали бережно сохранены. К примеру, паровой котел 1950-х по-прежнему функционирует, обогревая зимой половину дома. И грубый дощатый пол, уложенный еще при строительстве, остался в первозданном виде. «Вот еще дверь в мастерскую скрипит, — замечает в разговоре Голицын. — Вроде бы надо смазать, но этот звук сопровождает меня с детства, и избавляться от него совершенно не хочется».
