Владимир Дубосарский: «Ты еще не нарисовал картину, но уже выложил ее в соцсеть»

Вы много лет работаете летом в эллинге на курорте «Пирогово», а этой осенью показали там свои новые серии. Почему именно там?

Это забавная история, она связана с пандемией. Многие художники стали активно работать — потому что чем заниматься-то? И они все что-то там рисовали, выкладывали в Сеть. А я как-то наоборот. Я подумал, что надо взять паузу, и ничего не делал. За четыре месяца ни разу не взялся за кисточку; думал, анализировал, смотрел, что другие делают. Даже йогой стал заниматься, по Zoom. Накопил какие-то силы, ресурсы, мысли. И позвонил своим друзьям в «Пирогово». Здесь я и «Арт-Клязьму» проводил в 2000-е как куратор — большие фестивали, где участвовало много художников. И в 2014 году я тут делал проект в эллинге — ангаре для яхт. Я позвонил и спросил: «Можно я просто поработаю тут?» Место есть. Я знаю, что до осени все пустует, пока яхты не загонят. А потом Саша Ежков, один извладельцев, говорит: «Так много работ ты уже сделал. Давай все-таки устроим мини-выставку и мини-вернисаж».

Среди новых работ есть с розовыми фламинго, которых видно сквозь сердечко. Откуда этот мотив?

Эту серию — «Фламинго» — я начал еще до пандемии. В ней несколько составляющих: фламинго, сердечко — самый популярный смайлик... и в то же время это вид из деревенского туалета. Хотя я снимал эту фотографию в Эстонии — туалет с сердечком, прорезанным в двери, но по сути это очень российская тема — тема провинции. Когда человек живет в одном мире, а мечтает о чем-то более возвышенном. Сидит в этом туалете, а видит то, чего никогда и не видел. Короче, вот этот туалет, вот эти фламинго, и вот сердечко, через которое человек смотрит на мир. Это отчасти рифмуется с Ильей Кабаковым, с его Вшкафусидящим Примаковым. То есть это тема маленького человека, но сделана она наоборот. Потому что наш маленький человек очень хочет быть большим. Хочет видеть красоту и мечтает об этом. И еще я хотел показать красивую живопись. Более легкую, современную, чем я раньше делал. Не классическую, а вот такую импровизацию, что ли.

Кроме фламинго на картинах еще и Брежнев.

Во время пандемии — не знаю почему, — захотелось сделать Брежнева. Я даже себе объяснить-то это не могу. Пока сидел, собрал большой архив по Брежневу, того, что есть в интернете. Он оказался очень интересным. У Брежнева был личный фотограф, который его снимал в очень приватных местах и ситуациях. Эти фотографии тогда не публиковались, а сейчас они доступны и раскрывают Брежнева немножко с другой стороны.

Молодежь, нынешние 30-летние, не опознают его в лицо. Но мне это не очень важно, я хотел показать власть. Понятно, что Брежнев не был великим политиком. Я про него все понимаю: что он был партийный, номенклатурный карьерист. А как человек он был неплохой, душка такой. Дедушка, внуков любил, дочь. Любил охоту, любил друзей, целоваться… Любил погонять на машинах. Он был человек. И такой человек попадает во власть. СССР был тогда в два раза больше, чем наша страна сейчас. Плюс весь Восточный блок, плюс Куба, Монголия. То есть это был человек, который стоял у власти полумира.

Я никогда не любил кисель. Я даже в армии не пил кисель. Я его не могу пить физически, не нравится мне консистенция его. И вот я почувствовал, что это время, брежневское, какое-то кисельное. И поэтому в серии очень много розового цвета. Это не ностальгия. Современность тоже немножко идет к застою. Короче, некие параллели тут есть.

Серии «Люстры под водой» и «Подстаканники под водой» тоже связаны с Брежневым?

Подводную серию мы с Сашей Виноградовым когда-то делали вместе. Но тут я подумал: а почему бы мне не взять и не сделать ее самому? Потому что я ее делаю немножко по-другому.

Это пересекается со временем застоя. Бесконечный чай, поезд, дорога — какая-то советская действительность. Подстаканники звенят, поезд куда-то идет. И все это в прошлом. Поэтому все это под водой. Такая утопия. Я их выбирал — есть подстаканник «Космос», есть «Кремль» — власть, есть подстаканник «Изобилие». Каждый несет свой смысл.

А люстры — мне давно хотелось сделать свет под водой. Люстры я тоже выбирал — есть 1960-х годов, есть 1930-х годов, ар-деко, есть какие-то помпезные, ампир. Я думаю, что это была бы сильная инсталляция, если бы где-нибудь в море, на дне, как в магазине, висело бы много люстр и они бы горели. Может быть, кто-нибудь услышит и в кино использует…

Без концепции нельзя?

Я кино снимал, я лауреат «Серебряной камеры» как фотограф, я участвовал в перформансах и свои делал. Я как куратор делал большие фестивали. Я делал апроприации: брал чужие скульптуры и выставлял как свои. Я был когда-то концептуальным художником. Но я и сейчас считаю себя концептуальным художником отчасти.

Я живописью занимаюсь концептуально все-таки. Я исхожу из концепции. Я делаю это осознанно, а не просто рисую, что вижу… Сейчас очень важен этот интеллектуальный момент. Все вокруг занимаются некими интеллектуальными поисками, и, если ты просто дурачок, но туда попал, значит, это твоя концепция такая будет. Многие люди не понимают, что они делают, но за счет общего мощного поля им все равно находится место. Найдутся люди, которые их встроят, объяснят, додумают за них. Это нормально.

Вы работаете в живописи. Что она представляет собой на современном этапе? Что ее поддерживает, а что убивает?

Художников, за которыми интересно наблюдать, много. И в каком-то смысле это проблема. Много мудрости — много печали. Есть доступ к музеям, к галереям, к странице в Instagram любого художника. Ты вот еще не дорисовал картину, она еще не закончена, а ты выложил ее, ее уже смотрят. И кто-то еще выложил… Происходит универсализация языка. Все друг у друга понемножку тырят приемы.

Раньше, пока художник созрел, пока его напечатали в каком-нибудь журнале, пока журнал этот попал — условно — к нам, пока его выставку привезли, — он уже старый художник, и все уже сделано. А сейчас все видят всё сразу, стерлись границы между художниками, между странами, африканские художники не отличаются от китайских. Потому что все друг на друга смотрят. Кто-то пошел в гору — все у него сразу начинают потихонечку драть. Но стараются сверху свою фишку наложить. Сейчас как бы время таких фишек.

Сейчас много медиа. Живопись пока остается самой продаваемой. И еще долго будет самой продаваемой, потому что она материальна. Ее можно повесить на стену, можно передать по наследству. Она имеет традицию экспонирования в музеях, традицию продажи. Все знают, что, если картина написана маслом на холсте, она 500 лет будет храниться. А видео — будет ли оно храниться? Я не специалист, но я понимаю, что носители все время меняются, его надо все время переписывать. Раньше продавали видео на DVD, но скоро DVD некуда будет засунуть. Значит, ты заплатил за что? Где его показывать? Люди же очень косные, они традиционно устроены. Вот картина — это да. На нее есть рынок, есть специальные механизмы, как ее продавать, как покупать и как перепродавать потом.

Таких больших художников, как Ансельм Кифер, как Герхард Рихтер, как Сай Твомбли — с очень ярко выраженным видением, харизмой, — таких в живописи мало. Сейчас много качественной живописи, и в этом ее недостаток. Все научились делать хорошо. Есть миллион всяких видео о том, как мешать краску, как ее класть. Сейчас любая домохозяйка за два года может научиться делать приличную живопись, если она не дура. Если просто внимательно слушает, смотрит и у нее есть какие-то способности. Серьезно! Я не уничижительно говорю. Если человек хочет, он вполне может. Так что, с одной стороны, есть много людей, кто делает живопись, а с другой стороны, это ее убивает. 

Лень — это очень хорошо, если это осознанно. Когда человек ленится, он, во-первых, отдыхает. А во-вторых, когда сосуд полный, в него ничего нельзя налить, а когда сосуд пустой, в него может много чего попасть. Когда ты ленишься, ты становишься пустым, и тебе вдруг приходят в голову великие мысли. Ну, для тебя великие. 

Вы куратор по направлению «живопись» в Высшей школе экономики. Студенты, современные молодые художники — они какие?

Да, это такое новое направление, второй год всего. Там у нас немного студентов: на втором курсе человек десять и на первом — семь. В основном девчонки у меня на курсе, один парень всего. Это все очень ненормативно, и непонятно, что нужно делать, то есть то, что, в принципе, я люблю. Ты ведешь себя как кризисный менеджер: что тебе досталось, с тем ты и работаешь. Дали таких студентов — ты с ними работаешь. И оказывается, что половина из них даже очень способные.

Мне нравится общаться с молодежью, потому что у них всё в будущем. Не важно, какие картины они пишут, какие планы строят, но они живут будущим. Когда я общаюсь со своими сверстниками, со своими друзьями-художниками, мы говорим, мы живем прошлым: а помнишь мы там? а помнишь мы то? а что сейчас этот делает? И все это разговоры про прошлое. Я не то чтобы хочу жить как в будущем, но мне интересно, потому что в этом есть перспектива. 

Фильмы о Владимире Дубосарском и других современных художниках можно увидеть на YouTube-канале журнала Russian Art Focus.