Алистер Хикс: «Банк одержим не только финансами»

Идея коллекции современного искусства Deutsche Bank в ее нынешнем виде появилась в конце 1970-х годов. Что изменилось с тех пор — в подходе к собирательству, в практике коллекционирования, на рынке в целом?

Тогда и арт-рынок был совсем другим, и корпоративные принципы в деле коллекционирования искусства представлялись иначе, да и в целом мир искусства был гораздо менее коммерческим. Корпоративные коллекции казались всего лишь неким продолжением интересов того или иного руководителя компании, вот как у Chase Manhattan, который славился своей коллекцией, притом что фактически это было личное дело семьи Рокфеллер, вряд ли это можно называть выражением позиции компании.

Deutsche Bank по большей части всегда придерживался собственных принципов формирования и развития художественного собрания, хотя, конечно, по мере того как менялся банк, концепция также эволюционировала. Но все принципиальные моменты сохранились, например, что банк не покупает искусство ради вложения денег: нам было важно показать, что Deutsche Bank одержим не только финансовой стороной дела.

Значение коллекции для имиджа банка понятно. А как это выглядит для бухгалтерии — как капитал, актив? И как относится банк к стоимости этих активов, к возможности их изменения, роста или сокращения?

Поскольку коллекция, повторюсь, растет не ради активов, большинство работ никогда не выходило на вторичный рынок. Поэтому система оценки сложная. Каждый год банк проводит аудит коллекции с целью страхования, далее страховщики делают оценку по какой-то своей системе. Иногда, если вещь оказывается слишком ценной, банк может принять решение, что офис не лучшее место для нее, — и вот несколько лет назад Deutsche Bank передал 600 работ в экспозицию Музея Штеделя. Или, случается, мы приобретаем особо ценную, значимую графику — а реставраторы нам заявляют, что для нее гораздо полезнее будет храниться в музее.

То есть вы только копите?

Как я уже сказал, мы меняемся — подобно любой организации. Еще в 2000-х годах руководство банка уверенно подтверждало, что не будет продавать вещи из коллекции, как и предполагалось нашей концепцией изначально. Мы исходили из того, что банк создает платформу для поддержки художников, и, если бы вдруг началась распродажа их работ, это бы выглядело непоследовательным и нечестным. Но прошло несколько лет, и новое руководство поделилось другой точкой зрения на этот предмет: «Хотя коллекция наша велика и значительна (сейчас коллекция банка включает около 60 тыс. произведений искусства. — TANR), нет смысла блюсти ее в такой застывшей форме». Да, с тех пор у нас появились полномочия продавать работы. Но мы не склонны это делать и по-прежнему очень редко продаем вещи из коллекции.

И все-таки банк что-то продает? Это ведь большой соблазн — иметь в руках такой инструмент воздействия на рынок; даже когда вы только покупаете, демонстрируете интерес — уже это не может не сказаться.

Так ведь любой покупатель манипулирует, даже непреднамеренно. Мы в том числе, и поэтому в свое время мы остановились на таком выборе: не слишком дорогие работы — раз; выполненные на бумаге — два. С таким материалом сложно устроить что-то серьезное на рынке. Крупные галереи оттого и не занимаются графикой, что она не приносит ощутимой прибыли. Мы же заинтересованы скорее в мире искусства и художниках, чем в рынке, и ищем то, что действительно ценно, не в финансовом смысле. В переводе на деньги, возможно, это покажется и вовсе недорого. Если посчитать среднюю цену за все время покупок, выйдет менее €1,5 тыс.

А если со временем вы измените мнение о прежде интересовавшем вас художнике или произведении, как тогда?

Очевидно, что есть произведения, которые живут долго, продолжая вызывать эмоциональную реакцию, и причиной тому не их денежная стоимость. А бывает и наоборот. Хотел бы подчеркнуть: подлинная ценность нашего собрания в том, что оно связывает нас с миром, и с миром искусства в частности. А то, как эта связь осуществляется, и представляет нашу главную заботу.

Где вы в основном покупаете? В галереях, на аукционах? Может, напрямую у авторов?

Думаю, не ошибусь, если скажу, что 99,99% приобретений осуществляется на первичном рынке. Это тоже одно из первоначальных положений нашей концепции: мы не станем тратить деньги на аукционе уже потому, что идея наша предполагает поддержку художников, а не торговцев. К тому же это было бы весьма неудобно при нашей системе коллегиальных решений, где все должно быть обосновано: в пылу аукционной схватки такие решения попросту невозможны. Иногда банк покупает непосредственно у художников. Но, если у художника есть представляющая его галерея, мы обращаемся к ней — чтобы нас не обвиняли в нарушении правил поведения или баланса интересов на рынке.

Как и когда принимается решение о покупке?

По стандартной схеме в банке есть команда кураторов (я — один из восьми), есть региональные комитеты по всему миру, имеется также и главный, центральный комитет. Кураторы, в том числе я, предлагают свои варианты, но никакие их доводы не работают, если при этом не достигнуто согласие с персоналом офиса, куда банк планирует в дальнейшем поместить приобретение, — и это существенный момент. Иначе штаб-квартира во Франкфурте могла бы просто присылать работы в тот или иной офис без каких-либо консультаций и участия сотрудников — однако же смысл как раз в сопричастности. Один из лучших способов вовлечения людей — дать им почувствовать ответственность за свой выбор.

Существует определенный бюджет для закупок? Как выделяются средства?

Один из, наверное, ключевых моментов нашей концепции заключается в том, что вопрос приобретения в коллекцию той или иной работы не исчерпывается ее покупкой. Бессмысленно покупать произведение, чтобы оно просто было в коллекции, равно как и для того, чтобы только повесить его на стену. Нет, с ним надо продолжать работать — тогда и оно начнет работать на нас.

Потому и возник специальный отдел по вопросам искусства — эти самые кураторы, которые следят за работами из коллекции и поддерживают связь со всеми, кто с ними столкнется или сталкивался. Создание такого отдела было по тем временам изрядным новшеством. И мы, как и другие подразделения банка, обязаны ежегодно подавать смету. Каждый год мы снова прикидываем наш бюджет, который зависит от экономического климата, от появления новых офисов — много от чего. Никакого отдельного бюджета «на всякий случай», «а вдруг?» у нас нет. И у нас, конечно, вряд ли получится 5-летний план или что-то в этом роде — потому что загадывать сложно.

Есть ли какая-то цензура в процессе выбора? Гласные либо негласные запреты?

Я бы так сказал, что меньше всего шансов оказаться в нашей коллекции у работы, если она соответствует любому из следующих трех критериев. Во-первых, для нас затруднительным будет принять что-либо на религиозную тематику, поскольку в банке трудятся представители разных религий. Во‑вторых и в‑третьих, проблема будет со всем, что завязано на сексизме и на расизме. Я говорю: «затруднительно», «проблема», а не «да» или «нет», потому что всегда есть нюансы. Бывает, например, что феминистски настроенные авторы используют образы, которые можно прочесть как сексистские, а на самом деле их посредством ведется тонкая игра, — и тогда у нас случаются интересные дискуссии.

Выбор вещей для офисных стен — задача, скорее, декоративная, или здесь на первом месте содержание, тема?

Главное — как это будет потом взаимодействовать с людьми, работающими в офисе. Хотите — назовите это декоративным принципом, хотите — концептуальным. Работа куратора состоит в том, чтобы делать предложения по выбору произведений, а дальше комитеты оценивают, какие именно вещи подойдут для того или иного офиса. Здесь возможно столкновение разных мнений: кураторских воззрений на то, что считать важным в современном искусстве, и взглядов тех сотрудников, кому в дальнейшем с этим искусством работать и жить. Мы встречаемся с ними, обсуждаем варианты, в ряде случаев они сами находят тему, которая будет уместна в данном пространстве. Конечно, есть общие требования к декоративности, но надо помнить, что разные группы могут демонстрировать самые разные мнения по поводу одного и того же предмета — в итоге же искусство и среда должны взаимодействовать, а не конфликтовать. Мы потому так и поступаем: поддерживая и направляя наших товарищей советами, а не пытаясь клеить им обои.